Я могу говорить, но я - совершенно немой!
И моя немота рождалась две тысячи лет:
Под игом раскосым, как сабельный шрам. Ордой,
Подмявшей полмира, сломавши ему хребет.
Я немой от сожжённых до тла городов,
От опричников, словно от бешенной стаи собак.
От боярских, почти до земли, рукавов,
От времён самозванцев, разбойничьих польских бродяг!
Я немой, в моём горле застряли и порох, и дым:
Этот дым на Сенатской - штыками каре до сих пор,
Моя немота - застывшем в ЧК часовым,
И в царской семье, расстрелянной просто в упор.
Я - немой, запечатали рот Соловки.
Я молчу, когда вижу портреты с усами вождя.
Это большевики, или кажется, гробовщики:
Оставляли великую тишь за собой, уходя.
Я - немой, мне предписано жизнью молчать.
Если кто говорил, то слова превращались в гранит.
Но умение думать и, может быть, сопоставлять -
У меня не отнять, пока сердце моё стучит...