Изнасилованный мир вопит разорванным ртом,
Что обезумевший дед разворошил весь мой дом,
Он захотел поиграть в шары и кегли набрал
На деревенском дворе, где я любви не сыскал.
Дым пожарищ нам застилает глаза,
А в каждом красном углу висят образа,
На нас святые глядят и их лица светлы,
Но уже черви едят нас всех изнутри.
Мы не живём, не дышим, гниёт наша плоть.
Мы ничего не слышим, оставь нас, Господь!
На алтарях разложены дети в цветах,
Их матерям пригоршнями сыплют прах.
Зато наследство есть: кондиционер и айфон.
Зато костями их укрепляется трон.
И можно каждый день благодарить всеотца
За то, что защитил, не дал сгинуть глупцам.
А в деревнях в грязи мы будем глину месить
И подавать на стол нерождённых Месси.
С их головами дед опять пойдёт в кегельбан,
И по пути возьмёт себе водочки жбан.
А на траве мальчишка бьёт культёй старый мяч
И однорукой девчонке кричит: «Таня, не плачь!
Мы не утонем в крови, нас не зароют в земле,
Настанут светлые дни, и будет хлеб на столе...»
Я не дышу, не слышу, меня безумие ест.
Я не живу и вижу, что это — мой крест.
Я — тот безногий мальчик, и я лишился рук,
Моя душа раскололась тысячью мук.
И скоро четверть века кричит разорванный мир,
Что надо наконец-то нам стать людьми!
Но мы глухи и слепы, нам наплевать на себя,
Мы жарим мясо людей, пространство кляня.
А в головах нет мозга — сплошной холодец,
И под рёбрами не осталось сердец.
Осатанели все, орут: «Распни, распни!».
И собирают по пути забытые ступни.
Здесь нет логических связей, и смысла тоже нет,
Нас захватили мрази и тащат на тот свет.
И мы охотно идём этим кровавым путём,
Как будто не понимая, куда в итоге придём.
Мы натянули страх и трусость на древко,
Мы так надеялись, что это будет нам легко.
Но поплатились всем — таков удел терпил:
Дед алой детской кровью планету залил.
Ведь он планировал долго свой мясокомбинат,
И вся рядили покорно младенцев в робу солдат.
Теперь другой седой младенец, ходить не начав,
Хватает целой левой свой правый пустой рукав.
В России — пир горой, вино течёт по костям.
«Каждый погибший — герой!» - дед говорит матерям.
Он оперирует ночью, оперирует днём,
Сжигая светлые души своим чёрным огнём.
И тщетно ждать конца — здесь не видно концов.
Настали времена убийц и подлецов.
Изнасилован мир, как подневольная ****ь,
Насильник уплыл, его нам не достать.
Я двадцать лет кричу, что надо гнать его прочь,
Но псы заткнули мне рот, ему пытаясь помочь.
Мы проглотили всё и сеем смерть теперь,
И нам в приличный дом не откроют дверь.
Да, впрочем, что там дверь — и окон не видать,
Одни железные стены и ржавая кровать.
Всех несогласных с дедом ждёт смертная казнь,
И ничего не сделать с этим, ведь смерть — его страсть.
Но всё же хочется, чтоб после дождя в четверг
Этот безумный огонь однажды померк.
И пусть свистит на горе спасительный рак,
Заткнёт орущее горло. Сожжёт рейхстаг.
06.04.22