Анемичное солнце, медленно сползающее по стенке собственных головокружений,
наконец покинуло этот день, и в воздухе запахло дождем и безвременьем.
Я восседаю в уединенности своей мансарды,
наблюдая, как подвыпившие аборигены, поклоняющиеся своему календарю,
встречают позапрошлое лето в двух тысячах километров от тебя,
где небо такое низкое, что того и гляди рухнет,
как незадачливый пловец, всем животом в серую замять реки,
образовав в ней второе дно.
К тому же в это время года здесь почти не темнеет,
что еще больше воодушевляет местную братию на проявление подобной,
несвойственной ей в общем активности.
Я рассеянно смотрю на это шествие, периодически недоумевая:
на кой черт вообще нужно лето, если есть воображение?
В этом порыве я решаю испечь тебе нечто хэппибездновое,
хоть здешние кухни для этого мало приспособлены: представь себе,
тут даже не знают, что такое цукаты!
Какое-то время я мучаюсь со стряпней, уже порядком подуставшей
от фантазий моего занудства, в итоге разразившись сакраментальным:
как ты там?
Впрочем, к чему спрашивать, ведь ты живешь в городе роз.
Надеюсь, ты пребываешь в здравии, то есть, по обыкновению пьян,
весел и зол, седлаешь белого коня подоконника,
выпуская в благоухающую пустоту аллей клубы едкого дыма,
которые, извиваясь вокруг твоей головы,
еще более подчеркивают твой драконоподобный профиль.
Рассвет колышется в холодной воде воспоминаниями о лагуне,
и отголоски пульсируют ритмами R&B с примесью волынки,
наводняя плясками фавнов местные болота.
За тысячу верст вокруг здесь не встретишь подобной несуразицы,
и уж конечно, никто не умеет так царапаться и кусаться,
рисовать фиолетовых черепах и нырять в буйки.
...Ноги, уже привыкшие к зыбучести пляжного песка,
чувствуют под собой слаломы ступенек, и ты говоришь мне:
открой глаза.
Я подхожу к двери твоей квартиры,
из щербатой таблички выпархивает стайка канареек
с повадками колибри,
и весь этот пернатый фейерверк, оседая в моей голове,
таращится из нее тарабарщиной неизвестного алфавита,
высвечивая, как страницу книги щупальца ночника,
чумазые щетки титлов и помпадурные «О» с вензелями.
Сколько раз я бывала там - четыре, семьдесят восемь?
Всех метаморфоз не упомнить, особенно если часто прикладываться
к бутылочке с надписью «яд».
Как ни крути, водные процедуры предпочитают нас более,
чем все эти «съешь меня», а старина Льюис хоть и наблюдателен,
но в одном был не прав:
кроликов со временем становится больше.
Когда-то я любила запах свежевыкрашенных роз,
теперь хожу завтрашними аллеями, разговаривая сама с собой,
и в петлице у меня красуется черная орхидея,
которую я случайно вырастила,
задумавшись о том, какого цвета радуга с изнанки,
о чем промолчал брандахлыст и почему свиные уши вкуснее всего
есть под столом.
Но все эти достоинства все же вряд ли можно сравнить
с канарейками.
Бледный циклоп солнца, ворочаясь на жесткой циновке здешних широт,
наконец вылезает из своего логова в сопровождении тумана,
отражаясь в сонном зазеркалье реки помпадурной «О» с вензелями.
Недокуренный кальян рассвета,
выныривая из-под обломков королевских регалий,
обрывков вчерашних газет и прочего хламья, плывет,
облокотившись на кусок пирога, и мне снятся молдавские фрукты.