Случилось так, пройдя по травке,
Со мною рядом сел на лавке
В перчатках грязных человек.
И, повода не выбирая,
Заговорил со мной, вздыхая,
Да и скрипя, как мокрый снег:
- Здесь в жизни кроется загадка,
Горька она, иль все в ней сладко,
В служении истине комфорта,
В божественной любви к вещам,
Лежащим тут, лежащим там,
Не ими ль полнится аорта?
Его захлопали ресницы,
Вопрос же впился в жест денницы,
Звуча, как будто ни о чем.
В перчатке грязной застревая,
Он, там же с грязью исчезая,
Сливался с ней тем самым днем.
- Да, здесь главенствует желудок,
Он - смысл жизни, он - рассудок,
Он в темноте дремучей - свет.
Не зная устали, покоя,
Кровь наполняя, ноет, ноет,
В вещах найдя всему ответ.
И, точно все сошли с ума,
Желудком полнятся дома.
От Звезд, стекая духом славы:
«Он ангел, посланный с небес»
В живот живот, урча, залез
Двуглавым образом державы.
И собеседник сник от страха:
- Но вот топор, а вот и плаха.
Но вся наука: Бог – Комфорт,
Копи во имя жирной плоти.
На этой пламенной охоте
Желудок едет на курорт.
Вскорми орла, ведь он двуглавый,
Наполни птицу яхтой, славой
И позолотою дворца,
Где унитазы золотые,
Бассейны к небу голубые,
И слуги ходят без конца.
И под нависшею дремотой,
И под червленой позолотой
Лови холодный взгляд луны.
Она - хозяйка этой ночи,
В кровати тихо захохочет,
Рождая сладостные сны.
Где в глубине алмазной сути
Свет, отраженный паром ртути,
Спадет в горящий омут лавы.
А в лаве огненной, горя,
Чернеет лист календаря,
Роняя отблеск мертвой славы.
Вот стоголосый и стоглавый
Во всей красе стоит лукавый,
Его же пленник говорит:
«Так пусть печать в прикосновенье,
Так все богатство в исцеление»,-
Как заклинание твердит.
И словно день от этой лени
Пред ночью встанет на колени
И спрячет солнца яркий лик
За горстку суетливой страсти
И за судьбу в сиянье власти,
За этот самый жалкий миг.
Мой собеседник цвел от счастья,
Ища словам своим участья.
Сверкая всполохом огня,
Он взглядом целился в меня.
Но, губы тряпкой поскребя,
Он слюнку вытер у себя:
- Так вот, в особом свойстве стали
Давно сторон нет у медали:
Слугу прощают господа.
Сгрудились свечи пред окладом
Печальным у лампады рядом,
Дрожа от Страшного Суда.
А трупп, любовь даруя Богу,
Минует лунную дорогу,
Чтобы тому скорей сказать:
«Себя, как мог, я ненавидел,
Но даже мухи не обидел,
Твою бы милость не терять».
Слезами моя босы ноги,
Смывая пыль его дороги:
«Так за страдания земные
На небесах вознагради
Тем блеском славы на груди,
Что на земной презрел я вые».
И вот небесная когорта
От Бога требует комфорта,
Желудки в небо вознося.
В молитве в голосе звучало
Желанье славы - дух металла
И отблеск в золоте огня.
И он смотрел высокомерно
На мелочь, странную наверно,
И видя мелочью меня:
- Ты - материал моей работы,
Печали, страсти и заботы.
Ты - щепка, ждущая огня.
А я - огонь, ведь я – палач.
Я говорю себе: «Не плачь!»,
Когда я обрываю жизни
По просьбе нового Царя,
Когда душа моя, горя,
Находит утешенья в тризне.
И каждый, кто идет со мной
И тащит что-нибудь домой,
Придет ко мне своей тропою
В тот день последний для себя.
Он снова глянул на меня,
Вздохнув с какою-то тоскою.
- Ты ждешь весны, любовь храня,
Но видишь лед в слюде огня?
Глядишь с тоскую на иконы
И ждешь, услышат в небе ль стоны,
И вновь кладешь к земле поклоны,
Любовью где-то там звеня?
Не трать напрасно это время.
Зачем тебе такое бремя.
Иди желудок наполняй.
Ныряй туда, где образ славы,
Где средь господ стоит лукавый,
И крохи нищим не роняй.
Не все ль равно, чьи тут законы,
Кладет ли кто кому поклоны
Или прогнулся в жажде власти,
Иль жаждет осени, весны,
Иголки ль щиплет у сосны
Иль утешает свои страсти.
Как только тень падет от власти,
Вокруг изменятся напасти,
Моя работа – никогда!
А свежий ветер перемены
Всегда рождает много пены
И вздох от тяжкого труда...
Но вдруг, перчаток не снимая,
Простился он, переживая,
Что руку не дал я пожать.
Посетовал на предрассудки,
И расплылся улыбкой жуткой,
И попросил не провожать.
Ушел, не оставляя тени.
И вновь дыхание сирени,
И зазвучали голоса:
Гудок какой-то там машины,
Скрип по асфальту лысой шины,
Где в сахар вляпалась оса…
Я соглашусь ли с палачом?
Наполню ли вещами дом
И посвящу тому рассудок?
Приму ли я его совет,
Признав, что в жизни смысла нет,
И что главенствует желудок?