Война обозной вереницей
идёт по следу сапога,
войска кубанские станицы
освобождают от врага.
И наши вот уже в Удобной,
и весть о том во все дворы.
Эх, если б ужин мягкой сдобой
накрыть на стол для детворы.
Но эти праздники все в прошлом,
там, где нет места для войны,
где сад сливовый наш ухожен,
где нет фашизма - сатаны.
На ужин снова мамалыга,
по счёту пять кусков точь-в-точь,
да пять кусков ржаной ковриги
на четверых ребят и дочь.
Тут в двери стук, и на пороге,
В фуфайке стёганой, простой
танкист: «Хозяйка, мы с дороги,
прими сегодня на постой».
- «А сколько будет вас, родимый?»
- «Так я и три бойца со мной.
Мы на полу, нам не убудет,
А завтра утром снова в бой.
Мои открыли там ворота,
сюда отправили меня.
Эй, пацаны, кому охота
Увидеть из брони коня?»
И ребятня бежит к порогу,
Одевшись, будто сгоряча,
В калоши, все на босу ногу,
и куртки явно не с плеча.
- «А что же, мать, у них с одеждой?
Как мешковина, всё сидит,
февраль, поди, к тому же снежный.
Неужто нечего пошить?»
Танкист осекся, ляпнул сдуру,
Одета в старое сама.
Хозяйка лишь в ответ вздохнула:
- «Ну, что поделаешь, война».
А пацаны стоймя застыли,
Стоят, не дышат, вот так конь!
Глаза, как форточки раскрыли,
И заискрился в них огонь.
- «Ну, что стоите, не робейте,
Таков советский танк - герой,
Давайте ближе, ближе, дети,
Он нам как брат наш боевой.»
- «А это наш наводчик, Строчкин,
Он сам, как взрослое дитя.
В тылу с женой четыре дочки,
в Свердловске вся его семья»
А пацанам уж танк не страшен
И, осмелев на том коне,
считают звёздочки на башне,
рукою гладят по броне.
Так гладят, будто вороного,
так нежно, словно он живой,
И, восторгаясь танком снова,
Гутарят тихо меж собой.
- «Коня увидели в живую?
Теперь ему и отдохнуть
пора, брезентовую сбрую
ему накинем, завтра в путь.
А мы меж тем к столу все дружно
попали к ужину подстать.»
- «А мне всего минутку нужно,
Пойду я кашу нарезать.
- «Отставить кашу, есть идея -
Накроем стол сегодня мы.
Еремин, нож давай скорее,
достань консервы из сумы.
И хлеб с картошкой из шинели,
свой сахар, что берег в обед.
Давно конфет поди не ели,
а сахар, он сродни конфет».
Поели, переночевали,
а рано утром снова в марш,
И всей семьей уж провожали
Родным им ставший экипаж.
Вот, все готово, только надо
отдать приказ и ехать прочь,
А командир буравит взглядом
Мальчишек всех и мать, и дочь.
Приказ звучит: «Еремин, Селин,
брезент с машины мигом снять!
Его несите сразу в сени.
Пошей детишкам вещи, мать»
- «А мне ведь нечего, родимый,
тебе в дорогу дать, прости».
- «Хозяйка, ты о том не думай,
Ты просто нас перекрести.
Да помолись за нас ты Богу,
я видел в хате образа.
За нас и лёгкую дорогу,
и за броню, чтобы спасла».
Танк загремел, и в клубах дыма
Стояла женщина, молясь,
как будто в путь отправив сына,
его крестя, сама крестясь.
А по весне того же года
в рубашках цвета - виноград
через станицу в школу гордо
шагали четверо ребят.
И сумки школьные, и шорты
пошила матушка к весне.
Ушли с Кубани фрицев орды,
нет больше места здесь войне.
Но там война ещё грохочет,
Распространяя боль и страх
в сердцах людей, и днём, и ночью
Идут бои на всех фронтах.
И там в боях, плюсуя звёзды
на башню в ярости атак,
(Молитвой бабьей щит был создан),
громил врагов советский танк.
Он в сотнях битв ушёл от смерти,
бил в рикошет снаряд врага.
И экипаж в Берлине встретил
Победу с криками «Ура!»
И может внуки тех танкистов
Живут сейчас, благодаря
Иконы, у которых присно
Молилась бабушка моя.