Я не держала за руку отца,
его не видела я стати и лица.
У матери соперница была
с коротким страшным именем – война.
Последнее письмо от своего мужа Гуровского Константина Ивановича моя мама получила в июле 1943 года. А позже, уже глубокой зимой, пришло извещение «пропал без вести». И больше нам не положено было знать ничего. Но у отца был фронтовой друг. Его звали Сапожников Иосиф Федорович. До войны он жил в Тамбовской области и работал учителем. Многое их сближало: оставленные дома жены с детьми, не юный возраст: 35-40 лет, неплохое образование для рядового солдата (оба они были рядовыми стрелками с противотанковыми ружьями), оба не были коммунистами. И они написали адреса друг друга своим женам на случай, если вдруг… И вот это «вдруг» случилось, и мама написала Иосифу Федоровичу в конце 1943 года в надежде, что он жив и ответит. Тогда он был жив и ответил. Переписка с ним продолжалась почти год, долгий военный год, и оборвалась в конце 1944 (последнее письмо Сапожников написал 6 декабря 1944). Все его письма и фронтовая фотография хранятся у нас как святыня.
А в самом первом своем письме Иосиф Федорович написал маме, что последний раз видел своего друга перед битвой за город Орёл. Он писал, что, когда освобождали Орёл, то брали его в кольцо с двух сторон, и они с отцом попали в разные фланги. А когда битва завершилась, и эти две части соединились, то осталось очень мало бойцов, потери были огромные. Но ему все-таки удалось найти солдата, который видел Константина Ивановича раненого в ногу. И всё… А далее – рассуждения Иосифа Федоровича о том, что в плен его друг не мог попасть, так как он остался на нашей, уже отвоеванной территории, а погибнуть он мог только в случае прямого попадания снаряда, «что бывает крайне редко» (цитата Сапожникова). Возможно, что фронтовой друг отца, написав так, просто хотел оставить надежду маме, и ему это удалось. Мы надеялись очень-очень долго.
В 1980 году я купила путевку в только что построенный семейный пансионат, который находился в Орловской области под городом Мценском. Мы приехали туда с моей маленькой дочкой искать следы отца и деда. Этот пансионат был построен в живописном месте, на высокой горе, поросшей лесом. Внизу, метрах в 500-х струилась неширокая, но глубоководная река Зуша, вдали – деревни и лесостепь до горизонта.
Следов войны искать не пришлось. Они начинались почти сразу за парадным входом пансионата. В разные стороны разбегались дорожки, уложенные красивой плиткой и украшенные «пушкинскими» фонарями по краям. А вот между этими дорожками, на месте будущих газонов и клумб… были военные окопы. Да, да, самые настоящие, никем не тронутые за 35 мирных лет, с поржавевшими консервными банками на дне. В тот же день мы спустились в ближайшую деревушку у реки за молоком для детей. Разговорились с хозяйкой. Я выразила свое удивление по поводу окопов. А женщина тоже с удивлением ответила: «Так ведь лес же. В лес местные не ходят – опасно. Мальчишки пошли прошлым летом тайком от родителей и подорвались, один мальчик погиб… А за эту горку – самые страшные бои были. Бывало, в течение дня ее три-четыре раза занимали то наши, то немцы».
Потом как-то вышли за ограду пансионата с другой стороны, противоположной от реки, то есть на самой макушке горы. А там, как и положено быть на макушке горы, на припеке огромная земляничная поляна, даже не поляна, а поле земляники. Мы с дочкой стали собирать ягоды. А мне как-то неуютно, что-то не так, как должно быть. Потом поняла: очень неровное место – бугры и провалы. Смотрю: пожилая женщина идет по дороге, тоже смотрит на нас, даже приостановилась. Я подошла к ней, поздоровалась.
- Что же, говорю, ягоды не собираете? Вроде и деревня близко…
И женщина рассказала мне, что всё это поле – кладбище немецких солдат. Их было очень много, погибших немцев. Тракторами делали углубления и присыпали землей.
А в дальнем лесу я все-таки побывала. Вот там-то я и поняла, что фронтовой друг отца пожалел мою маму, написав, что прямое попадание снаряда крайне редко…
Лес был наполнен птичьим перезвоном, медовыми запахами трав и цветов, пронизан солнцем и радостным светом берез. Только и здесь что-то было не так, как-то неправильно. Но что же? Запахи? Нет. Звуки? Нет. Солнце? Нет. Свет? Да, свет! Именно свет. И тени. Они – кругами. Березки растут кругами. Как хороводы водят вокруг бывших воронок (крайне редких бомбовых попаданий)…
В середине «заезда» была организована автобусная экскурсия в город Орёл. Культработник записал фамилии всех пассажиров и напротив каждой – заветное желание: музей Лескова, тургеневские места, театры и т.д. Напротив моей фамилии написал (удивленно): военкомат. Там окончательно истаяли остатки моей надежды когда-нибудь увидеть живого папу. Мне суждено было стать его последним ребенком, я родилась 30 июня 1941, и поэтому его уход на фронт был отодвинут на две недели. Ровно два года он жил на войне, не был ни разу ранен, только болел воспалением легких. В июле 1943 года ему было полных 36 лет. Он был опытным бойцом, прошедшим Финскую войну и отвоевавшим два года на Отечественной. Он был умен и красив. Он нежно любил свою мать, своих сестер и братьев, своих детей и жену. Он был…
В военкомате нас провели в большую квадратную комнату. По всему периметру в высоту 1,5 м стояли шкафы с картотеками (в точности, как в библиотеке) с именами погибших (не пропавших без вести). Я – библиотекарь, и сразу оценив вместительность этих ящиков, была потрясена не меньше, чем в лесу и на «земляничном поле». На одной из стен висела карта Орловской области с обозначением братских могил. Врезалось в память: захоронения обозначены кружочками, а между ними почти нет свободного места… Принимавший нас офицер долго искал в картотеках нужную нам фамилию с разными вариантами ошибок, учитывая возможное повреждение документа…
Вся наша жизнь – тропка от мечты к мечте. Одни мечты сбываются, другие остаются несбыточными. Так истаяла моя мечта найти живого отца, потом – мечта поклониться его могиле. Но я еще надеюсь встретить когда-нибудь потомков его фронтового друга. И еще мечтаю о золотом веке человечества, когда, усвоив все уроки истории, люди научатся жить без войн.