Царствие небесное...
Эта подборка «Сигаретный дым нашей юности» и песенка «Разнесло, разбрызгало нас по миру» — это было посвящено ему. Это он дождём пролился на другом конце земли...
***
Я не вспомню точно год, когда это было. Примерно 1969-й. Наша компашка договорилась встретиться на квартире у приятеля, родители которого куда-то умотали на несколько дней. Я шёл туда с каким-то странным чувством, что это последний вечер, который мы проводим вместе. Ничто не предвещало разлук, казавшихся невозможными. Никто из нас не предугадывал странные судьбы и неожиданное будущее. Года два оставалось до подлой гэбистской статьи в областной партийной газете, после которой был разгромлен наш литературный клуб и началась ломка судеб. Один из нас оказался за границей, другой (хозяин той квартиры) уехал в Волгодонск, оттуда, по слухам, в Сибирь, оттуда – невесть куда. Девочки осели кто в Запорожье, кто в Москве, кто в Киеве. У каждой было своё счастье, свои драмы и трагедии. Не помню, был ли наш харьковский физик, живший в Пятихатках. Я долго выходил на его следы, находил его, даже встречался, созванивался, а потом потерял окончательно. Один замечательный друг, инженер, переехал в Минск, и мы с ним регулярно перезваниваемся. Неважно. Я шёл по проспекту, мимо фонтана, поднимался по крутой подъездной лестнице, а в голове складывалась песня, в которую тогда никто не поверил и которую потом многие вспоминали, особенно про память, которая улетела в небо таять и пролилась дождём на другом конце Земли. Пишу по памяти, надеюсь, ничего не пропустил…
Это был последний вечер,
На котором пели песни –
Грустно, весело и длинно,
В общем, пели, как могли,
Чтоб назавтра даже память
Улетела в небо таять,
И потом дождём пролиться
На другом конце Земли…
Все смеялись, что последний,
Удивлялись, что последний,
И боялись, что последний
Дым течёт из сигарет.
Туфли с сумками в передней.
Боже мой! Да это бредни!
Ну, а вечер был последний
На ближайших двести лет.
Ах, смеялись, удивлялись,
Целовались и бросались:
Кто с балкона, кто на рельсы,
Кто куда хотел и мог.
Город спал в кольце неона.
Свист лихой на перегонах
От далёких эшелонов
Оседал у наших ног.
Это был последний вечер,
На котором пели песни –
Грустно, весело и длинно,
В общем, пели, как могли,
Чтоб назавтра даже память
Улетела в небо таять,
И потом дождём пролиться
На другом конце Земли…
А потом… А потом нас разметало. И новые друзья не могли заменить старых, которые оставались лишь в воображении. Если кто-то, в пределах страны, был досягаем хоть иногда, то заграница равнялась смерти. Мы и прощались с другом в моей комнатушке в коммуналке за «Бiлим мiцним» («Белым крепким»), прощались навсегда. И когда он уехал, на редакционных попойках я начинал всегда с его песни «Уже застольные допеты», а потом пел свою, вот эту.
Разнесло, разбрызгало нас по миру,
По столицам и уездным весям,
И не справить вместе даже поминок,
Не послать о праздниках известия.
Где же вы, друзья мои, ровесники,
Что-то пьёте? И о чём мечтаете?
И какими мучаетесь песнями?
И к какому берегу причалите?
Соберу я всех вас в тесной комнате,
Белым крепким угощу, как водится.
Потрудитесь, напрягитесь, вспомните
Наши позабытые мелодии.
Я почти что вижу вас… Но что это?
Руку протяну – и расплываетесь
Сигаретным облаком по комнате.
Где вы? Кто вы? Как вы называетесь?
Разнесло, разбрызгало нас по миру,
По столицам и уездным весям,
И не справить вместе даже поминок,
Не послать о праздниках известия.
И как-то жили мы, уже все совершенно врозь. Полнились новыми надеждами, которые рушились. А сбывались непредвиденные. Что меня так тянуло к ним всегда? И к этим, нынешним. Но главное, – к тем, юным, растворившимся во времени? Наверное, я их всех любил. Похоже, люблю по сию пору. Не себя среди них, честное слово. Их, таких разных, полных надежд, с неразвернувшимися пружинами в душах, с тайными мыслями о счастье (тайными, чтоб не сглазить ; ). И вот однажды наступило время, когда без них, без наших разрушенных воздушных замков, я ощутил себя совершенно одиноким в толпе. Тогда и написался монолог колоса. Друзья поэты его критиковали за концовку. Хорошие друзья, без наносного чекистского песка. Но именно концовка была сутью моего тогдашнего отчаяния. И пусть она такой и будет. Сохранился оригинал, а на нём – и дата: 16.4.77.
Я – маленький. Я – колос на жнивье.
Дыханьем полон, я с планетой движусь.
Я полон глаз. И я, конечно, вижу
Иных колосьев головы в траве.
Так мир устроен. Надо умирать.
Но вот случилось, что скосить забыли.
Комбайнеры там, что ли, перепили?
Или со мной решили поиграть?
И я стою. А ветер стебель гнёт.
И мёрзнут зёрна в воздухе морозном.
Не выстоять. Но падать слишком поздно.
Мне холодно. Метелица метёт…
Я – зимний злак. Один среди стерни
Молю кого-то, кто меня не слышит.
Молитва тише звука, снега тише:
«Верни мне жизнь. Верни мне смерть. Верни»…
И луг взорвался! Звонко проросли
Колосья те, что осенью упали.
Их трактора (опять же!) запахали,
Меня же вновь (опять же!) обошли…
Я жатвы жду. Я верю в сталь ножей.
Я хлебом стать хочу или травою.
Но мёртвым стеблем с мёртвой головою
Мне новых зим не выстоять уже…
Ну, как-то выстояли. И я. И те, кто выжил. Не одну зиму, не две, не десять, но и не ожидавшуюся вечность. Выжить, как выяснилось, не подвиг. Жить и оставаться собой – ну, такой маленький подвиг. Жить – и менять мир к лучшему – иллюзия. Но пусть здравствуют сохранившие иллюзии, ибо на них мы и выстраиваем какое-никакое настоящее.
© Вит. Чел. 31.05.2013.
P.S. (написано 13.05.22. - в день похорон Алексея):
Покуда пуля мешкает в стволе,
А маятник отряхивает крылья, -
Ничто из обречённого земле
Не знает меры своего бессилья.
(Алексей Цветков ~1966 год)
***
Мы дружили 57 или 58 лет подряд. Сначала роднила любовь к химии, потом поэзия преодолела химию. В последние годы он запрещал цитировать свои юношеские стихи. Ну, пусть простит меня там за эту цитату. Вот здесь давнее воспоминание, посвящённое нашей юности и, в основном, Алёше, который дождём пролился на другом конце земли https://vitchel.livejournal.com/13083.html.
Кроме "Короля Лира" он перевёл "Гамлета" - и вовсе не из желания переиграть Пастернака, а потому, что считал перевод по подстрочнику (не всегда полному, не всегда точному) игрой слепого, который не видит нот и играет своё. У меня сохранён этот перевод. Он относился к языку Шекспира всерьёз - и как поэт, и как исследователь, он добирался до полных оригиналов, написанных на языке времён Шекспира. В трудных местах он советовался с английскими филологами. Он соблюдал полную ритмику. И когда какое-то английское стихотворение (не помню автора), которое перевёл Бахыт, а потом Алексей, а потом и я захотел, считая, что мой перевод лучше, - он согласился, но перечеркнул мой перевод, потому что ради точности изложения мысли я прибавил строку. Он изучал новые и новые языки. В последнее время переводил Ницше, одновременно что-то читал по-французски (прежде не знал этого языка, точнее знал немного по-французски, чтоб эпиграфы разбирать, а вот латынь, в отличие от Евгения Онегина, знал хорошо).
О, нет. Наша дружба не была благостной. Сколько-то раз мы ссорились, а потом мирились, конечно. Мирились потому что шли параллельными курсами, как провода линий электропередач, и иногда искрило. Мы дорожили нашей дружбой, а ещё и тем, что у нас было немало общих друзей. Он бросал поэзию лет на 17, кажется, и я бросал, мы не сговаривались. Нас кружил водоворот журналистики, политики, чего-то ещё. Он учился на химфаке в Одессе, на журфаке и истфаке в Москве, из которой его выдворяли в наручниках, а завершил образование уже в США, докторскую писал по языку Платонова. У меня сохранились несколько его ранних стихов, известных, опубликованных потом, а также журфаковский курсовик по Библии, хотя в последние десятилетия он мнил себя атеистом, в чём я не уверен. Ну, и нужно остановиться. Мир потерял поэта. Я потерял друга. Дней за 4-5 до его ухода я позвонил ему, полагая, что это пневмония. Говорил он нормально. И я, и все считали, что он пошёл на поправку. Но он мне сказал, что нет, что с каждым днём становится всё хуже... Мы пообещали друг другу давно уже, лет 10 назад, что тот, кто уйдёт первым, постучится и даст сигнал оттуда, если сможет. Ну, как-то вот так http://stihi.ru/2018/08/05/304. Но нет. Никто не постучался ни во сне ни наяву. Хотя во времена оны, когда он был уже в Америке, в день смерти его отца мама Цветкова получила в Запорожье телеграмму: "Мне показалось, что умер отец. Если нет, порви". Нет, не показалось. Так и было. Царствие небесное. Все его детские страдания, болезни, все земные переплетения судеб, все земные любови - всё в прошлом. Кто и как нас гнобил - это уходит, уже ушло в прошлое. Кто предавал - прошлое. Надеюсь, на Небесах ему найдётся дело. Его дело. Его будущее.