Бессонница. Дождей студёных сталь
насквозь пронзила в пламенном июне.
На площади в дрожащем многострунье
кровит неутихающая даль…
Он здесь. Нещадно бледный, но живой.
С жемчужных прядей, что с молящей вербы,
стекает неизбежно сорок первый
на поле с малахитовой травой…
С размытого холста бежит Весна…
Художник мой, под каменной метелью
ты нежно укрывал любовь шинелью.
Хрупка была, немыслимо грустна…
Тростинка… Скольких вынесла без сна
назло и вопреки свинцовой вьюге…
Ты слышишь это сердце в каждом звуке.
Во всех пространствах видится она…
Заплакали бездонные глаза.
Бессмертные. Прекрасные. Родные…
Оркестры не смолкают проливные.
И душу рвёт военная гроза.
Ты дивные наброски создавал
ещё в уюте маминых ладоней…
Мог видеть удивительное в кроне
простой берёзки и величье скал…
В рисунках детских строил новый дом
для милой мамы, с окнами на речку.
Ты словно спал… — Она гасила свечку.
И плакала украдкою потом.
А ты всё знал… И, веря в чудеса,
для матушки писал в закате море…
Но старенький ваш дом качнуло горе…
И дымом застелилась бирюза.
Художник мой… Отдай же этот плач!
Я высушу его под летним солнцем…
Пусть чуткий луч летит в твоё оконце!
Давно издох безжалостный палач.
Бессонница. Уймётся ли печаль...
Я снова в истекающем июне.
Здесь памяти оркестров многострунье.
Кровит неутихающая даль…
Художник непослушною рукой…
Единственною — левой, обгоревшей…
Израненной, но всё же уцелевшей,
воюет со вселенскою тоской…