Ode: Intimations of Immortality from Recollections of Early Childhood
The child is father of the man;
And I could wish my days to be
Bound each to each by natural piety.
(Wordsworth, "My Heart Leaps Up")
There was a time when meadow, grove, and stream,
The earth, and every common sight,
To me did seem
Apparelled in celestial light,
The glory and the freshness of a dream.
It is not now as it hath been of yore;—
Turn wheresoe'er I may,
By night or day.
The things which I have seen I now can see no more.
The Rainbow comes and goes,
And lovely is the Rose,
The Moon doth with delight
Look round her when the heavens are bare,
Waters on a starry night
Are beautiful and fair;
The sunshine is a glorious birth;
But yet I know, where'er I go,
That there hath past away a glory from the earth.
Now, while the birds thus sing a joyous song,
And while the young lambs bound
As to the tabor's sound,
To me alone there came a thought of grief:
A timely utterance gave that thought relief,
And I again am strong:
The cataracts blow their trumpets from the steep;
No more shall grief of mine the season wrong;
I hear the Echoes through the mountains throng,
The Winds come to me from the fields of sleep,
And all the earth is gay;
Land and sea
Give themselves up to jollity,
And with the heart of May
Doth every Beast keep holiday;—
Thou Child of Joy,
Shout round me, let me hear thy shouts, thou happy Shepherd-boy.
Ye bless;d creatures, I have heard the call
Ye to each other make; I see
The heavens laugh with you in your jubilee;
My heart is at your festival,
My head hath its coronal,
The fulness of your bliss, I feel—I feel it all.
Oh evil day! if I were sullen
While Earth herself is adorning,
This sweet May-morning,
And the Children are culling
On every side,
In a thousand valleys far and wide,
Fresh flowers; while the sun shines warm,
And the Babe leaps up on his Mother's arm:—
I hear, I hear, with joy I hear!
—But there's a Tree, of many, one,
A single field which I have looked upon,
Both of them speak of something that is gone;
The Pansy at my feet
Doth the same tale repeat:
Whither is fled the visionary gleam?
Where is it now, the glory and the dream?
Our birth is but a sleep and a forgetting:
The Soul that rises with us, our life's Star,
Hath had elsewhere its setting,
And cometh from afar:
Not in entire forgetfulness,
And not in utter nakedness,
But trailing clouds of glory do we come
From God, who is our home:
Heaven lies about us in our infancy!
Shades of the prison-house begin to close
Upon the growing Boy,
But he beholds the light, and whence it flows,
He sees it in his joy;
The Youth, who daily farther from the east
Must travel, still is Nature's Priest,
And by the vision splendid
Is on his way attended;
At length the Man perceives it die away,
And fade into the light of common day.
Earth fills her lap with pleasures of her own;
Yearnings she hath in her own natural kind,
And, even with something of a Mother's mind,
And no unworthy aim,
The homely Nurse doth all she can
To make her Foster-child, her Inmate Man,
Forget the glories he hath known,
And that imperial palace whence he came.
Behold the Child among his new-born blisses,
A six years' Darling of a pigmy size!
See, where 'mid work of his own hand he lies,
Fretted by sallies of his mother's kisses,
With light upon him from his father's eyes!
See, at his feet, some little plan or chart,
Some fragment from his dream of human life,
Shaped by himself with newly-learn{e}d art
A wedding or a festival,
A mourning or a funeral;
And this hath now his heart,
And unto this he frames his song:
Then will he fit his tongue
To dialogues of business, love, or strife;
But it will not be long
Ere this be thrown aside,
And with new joy and pride
The little Actor cons another part;
Filling from time to time his "humorous stage"
With all the Persons, down to palsied Age,
That Life brings with her in her equipage;
As if his whole vocation
Were endless imitation.
Thou, whose exterior semblance doth belie
Thy Soul's immensity;
Thou best Philosopher, who yet dost keep
Thy heritage, thou Eye among the blind,
That, deaf and silent, read'st the eternal deep,
Haunted for ever by the eternal mind,—
Mighty Prophet! Seer blest!
On whom those truths do rest,
Which we are toiling all our lives to find,
In darkness lost, the darkness of the grave;
Thou, over whom thy Immortality
Broods like the Day, a Master o'er a Slave,
A Presence which is not to be put by;
Thou little Child, yet glorious in the might
Of heaven-born freedom on thy being's height,
Why with such earnest pains dost thou provoke
The years to bring the inevitable yoke,
Thus blindly with thy blessedness at strife?
Full soon thy Soul shall have her earthly freight,
And custom lie upon thee with a weight,
Heavy as frost, and deep almost as life!
O joy! that in our embers
Is something that doth live,
That Nature yet remembers
What was so fugitive!
The thought of our past years in me doth breed
Perpetual benediction: not indeed
For that which is most worthy to be blest;
Delight and liberty, the simple creed
Of Childhood, whether busy or at rest,
With new-fledged hope still fluttering in his breast:—
Not for these I raise
The song of thanks and praise
But for those obstinate questionings
Of sense and outward things,
Fallings from us, vanishings;
Blank misgivings of a Creature
Moving about in worlds not realised,
High instincts before which our mortal Nature
Did tremble like a guilty thing surprised:
But for those first affections,
Those shadowy recollections,
Which, be they what they may
Are yet the fountain-light of all our day,
Are yet a master-light of all our seeing;
Uphold us, cherish, and have power to make
Our noisy years seem moments in the being
Of the eternal Silence: truths that wake,
To perish never;
Which neither listlessness, nor mad endeavour,
Nor Man nor Boy,
Nor all that is at enmity with joy,
Can utterly abolish or destroy!
Hence in a season of calm weather
Though inland far we be,
Our Souls have sight of that immortal sea
Which brought us hither,
Can in a moment travel thither,
And see the Children sport upon the shore,
And hear the mighty waters rolling evermore.
Then sing, ye Birds, sing, sing a joyous song!
And let the young Lambs bound
As to the tabor's sound!
We in thought will join your throng,
Ye that pipe and ye that play,
Ye that through your hearts to-day
Feel the gladness of the May!
What though the radiance which was once so bright
Be now for ever taken from my sight,
Though nothing can bring back the hour
Of splendour in the grass, of glory in the flower;
We will grieve not, rather find
Strength in what remains behind;
In the primal sympathy
Which having been must ever be;
In the soothing thoughts that spring
Out of human suffering;
In the faith that looks through death,
In years that bring the philosophic mind.
And O, ye Fountains, Meadows, Hills, and Groves,
Forebode not any severing of our loves!
Yet in my heart of hearts I feel your might;
I only have relinquished one delight
To live beneath your more habitual sway.
I love the Brooks which down their channels fret,
Even more than when I tripped lightly as they;
The innocent brightness of a new-born Day
Is lovely yet;
The Clouds that gather round the setting sun
Do take a sober colouring from an eye
That hath kept watch o'er man's mortality;
Another race hath been, and other palms are won.
Thanks to the human heart by which we live,
Thanks to its tenderness, its joys, and fears,
To me the meanest flower that blows can give
Thoughts that do often lie too deep for tears.
Ода
Намеки на бессмертие из
воспоминаний раннего детства.
Все Люди — родом из Детей;
И я хочу, чтоб дни мои
Как в детстве — свято протекли.
I
То были дни, когда ручей и лес,
Обычный мир казался мне иным,
И был он весь
Пропитан светом неземным,
Сиянием и свежестью чудес.
Свет этих дней погас давным-давно; —
И даже если вновь прийти туда,
Мне никогда
Увидеть мир таким, как в детстве, не дано.
II
Как Радуга горит,
Как Роз прелестен вид,
Восторженно Луна
Глядит вокруг с прозрачнейших высот,
Сиянья звезд полна
Гладь полуночных вод;
Рождаем свыше — свет небес;
Но знаю я, что для меня
Тот дивный ореол вокруг всего — исчез.
III
Порой, под трели птиц со всех сторон,
Когда прыжки ягнят
Как тамбурин звучат,
Душа той горькой мыслью смущена:
Излить печаль в словах мне власть дана,
И снова я силён:
Трубят потоки, вниз летя со скал;
Не опечалит вновь тот горький час;
Мне вторит Эхо с гор за разом раз
Сквозь сонные луга; весь мир предстал
Беспечный и большой:
Земля
Играет с Морем, веселясь,
И с майскою душой
Ликует мир живой; —
Дитя лугов,
Кричи окрест, дай слышать твой,
счастливый пастушок, веселый зов!
IV
Созданья Божьи, слышу здесь и там
Ваш крик; улыбкой небосвод
Встречает ваших празднеств хоровод;
Мне по душе ваш карнавал,
Венком увита голова,
Блаженством вашим полн, я с вами — с вами сам...
Но, черный день! я мрачнею,
Хотя Земля, расцветая
В сияньи мая,
Украшает аллеи
И там, и тут
Разноцветьем, и Дети венки плетут;
Всё теплее солнце и всё звучней
Смех Младенцев, пение Матерей:—
Я слышу, слышу, счастья полн!
— Но вижу здесь, где детство протекло,
Поляну ту и Дерево на ней, —
Они твердят о чем-то, что ушло.
И той фиалки вид
Мне также повторит:
Куда исчез тот призрак красоты?
Где прежний блеск и прежние мечты?
V
Рожденье наше — сон лишь и забвенье;
Звезда всей жизни — нас Душа ведет,
Не здесь ее владенья —
Издалека идет:
Не в совершенном забытье,
И не в полнейшей наготе,
Но в свете Божьей славы мы идем
От Бога, кто — наш дом:
Рай возле нас в младенчестве лежит!
Над Мальчиком растущим мир, жесток,
Сгущает жизни тьму,
Но видит Свет он и его исток,
И радостно ему;
Еще с Природой Юноша, влеком
Всё дальше от Востока с каждым днем,
Но и ему Виденье
Тех лет ласкает зренье;
Осознаёт Мужчина смерти зло:
Свет растворился в буднях, все прошло.
VI
Земля полнится щедростью своей;
Хранитель наш, всё делает она,
Едва ль не материнских чувств полна,
Естественных забот,
Стремясь к тому, чтоб, наконец,
Ее Дитя приемное, Жилец
Забыл сиянье прежних дней
И тот чертог, откуда он идет.
VII
Смотри — Дитя в его блаженства час,
Любимец шестилетний всех вокруг!
Игрушками заполнив свой досуг,
Лежит под светом из отцовских глаз,
Волнуем лаской материнских рук!
Смотри, у ног, — рисунок небольшой,
Плод грез его о жизни, сотворен
Тем даром, что явился сам собой:
Венчанье, праздник ли какой,
Прощанье ли, заупокой;
Сейчас он здесь душой,
И этим песнь его звучит:
В ней свой язык полнит
Словами дел, борьбы и страсти он;
Но миг — и позабыт
Тот мир, где ныне жив, —
Другой звучит мотив,
Малыш-Актер играет акт иной,
В «забавных сценах» показать готов
Все Персонажи, вплоть до Стариков,
Телеги Жизни, полной до краев;
Как будто в подражаньи
И есть его призванье.
VIII
Ты, с чьей безмерной не сравнить Душой
Твой облик небольшой;
Философ лучший, кто свое хранит
Наследие, ты — Зрячий меж слепых,
Кто, глух и нем, читает Мир, что скрыт
От повседневных помыслов людских, —
Пророк святейший! в ком
Всех истин (мы с трудом
Ценой всей жизни открываем их,
Во тьме могил теряя вновь) оплот;
О ты, над кем — Хозяин над Рабом —
Твое Бессмертье словно День встает,
Невидимо присутствуя на всём;
[Тебе лишь сном
Смерть представляется — без чувства, без тепла,
Без света, где тела
Ждут лишь того, что, верим, нам грядет;]
Зачем, Дитя, могуществом своим
Высокого рождения храним,
С горячностью торопишь каждый год,
Чтоб обрести взамен ярмо забот
Так безрассудно счастью вопреки?
Ведь вскоре обрастет Душа земным,
Привычки сдавят обручем стальным,
Как тяжкий лед — биение реки!
IX
О счастье! в прошлом-пепле
Но тлеет жизнь — едва —
И память всё же теплит
Мгновенья торжества!
Благословляю мысленно года
Прожитые: не только те, когда
Оставлен был во мне блаженством след:
Свобода и восторги — простота
Святая детства, в играх или нет —
С надеждой, воспаряющей на свет:
Не столько дням благим
Благодаренья гимн,
Но любопытству к чувствам и вещам,
Что мир, даруя нам,
И забирает сам;
Пустые опасения Созданья
Среди ему неведомых миров,
Где, смертный среди высшего сознанья,
Дрожь, как преступник, ощутить готов.
Но первых чувств желаньям,
Теням-воспоминаньям,
Какими б ни были они,
Что озаряют жизни нашей дни
И есть первоисток мировоззренья,
Хранят нас и способны превратить
Гвалт наших лет земных в одно мгновенье
Бессмертной Тишины: не исказить
Тех истин вечных,
Которые ни буйство, ни беспечность,
Ни лень, ни прыть,
Ни вся вражда, которой не избыть,
Не смогут ни разрушить, ни убить!
В дни ясной, солнечной погоды
Провидят Души вдалеке
Тот вечный океан, чьи налегке
Приносят воды
Нас в этот мир,
уносят через годы,
И слышен смех Детей вдоль берегов,
И виден вечный бег изменчивых валов.
X
Так пойте, Птицы, пойте счастью гимн!
И пусть прыжки ягнят
Как тамбурин звучат!
С вами мысленно летим,
Дети неба и полей,
Кто вмещает всех полней
Сердцем радость майских дней!
Что ж, пусть сиянье, чей был ярок свет,
С годами навсегда сошло на нет,
Пусть не вернуть назад часов
Величия травы и нимба у цветов;
Не оплачем, — обретем
Силу в прожитом своем;
В сострадании, тепле,
Что должны быть на земле;
И в смиреньи, что идет
От страданий и невзгод;
В вере: жизни нет преград,
В годах, несущих философский взгляд.
XI
И вы, Луга, Холмы, Леса, Ключи,
Любви к вам ничему не омрачить!
Я в вашей власти сердцем и душой;
Всего одной я радости лишен:
Жить так, чтоб с вами быть еще тесней.
Люблю Ручьев, свой путь торящих, плеск
(Я мчал когда-то так же!) всё сильней;
И так люблю новорожденных Дней
невинный блеск;
Рой Облаков в закатный краткий миг
Окрашен мягко Оком, что с высот
Мир смертных сторожит из года в год;
Рождением иной — иных вершин достиг:
Благодаря душе, живущей в нас,
Волнений полной, нежности и грез,
Невзрачнейший цветок вдали от глаз
Так часто тронет чуть ли не до слез.
Перевод С. Федосова