Серое утро ясно до рези в глазах.
Гроздья ворон грязнокрылых трассируют небо.
Зябко до жара. Глаза расплавляет слеза.
Жидкими в дрожи шагами плетусь на расстрел я.
Их двадцать семь - от отчаянья к небытию.
С каждым движением чувствую: волос седеет.
...Как милосердно бы было сначала ее,
Веру надеющуюся, спустить на колени!
Слева в висок ей и до, а не после меня.
Но, только именно я первый стану у стенки
Серой,
высокой,
как небо с горстьми воронья.
Жарко дышу.
Отбивают синкопу коленки.
Десять шагов.
Позади, позади моё всё.
Только надежда юродивой нищей плетётся
Вслед мне.
Картаво глумит вороньё:
Чаша тебя неминуемая
изольтся!
Восемь шагов.
Семь,
Шесть,
Пять...
вот уже и предел -
Постно-суровый, крапленый, как криведы небо.
Изморозь с жадностью ловит дыхание моё
Каждою оспиной
всех предыдущих расстрелов.
Двадцать секунд.
За спиною грохочат шаги.
Буднично щёлкнет затвор,
отворив неизбежность.
Я открываю глаза,
каменея внутри
От сквозняка из пробоины -
Вижу безбрежность
поля озимых зелёных.
Живые ростки,
Нас,
похороненных зёрен,
наглядно воскресших.
И улыбаюсь от проникновенной тоски
Черного поля,
где произрастает надежда.