В начале был Тима. Я не помню, как он к нам попал, но по нему было сразу видно, что он с нами решил обосноваться надолго. Он был очень любопытный, любил и мог стащить круг сырокопченой краковской колбасы и не чувствовал угрызений совести, ибо делал это на правах кошачьего хозяина дома. Он ходил гулять через форточку, мы ему купили светоотражающий ошейник, и несмотря на это Тима однажды поздно вечером погиб под колесами. Мы его долго искали, клеили объявления, очень волновались, и правду узнали лишь от нашей дворничихи. Плохо нам было, и мы плакали, кто как привык.
Но Тима был не промах и вернулся к нам в виде Тины. Она однажды выбежала из леса на дачу к нашим друзьям и уже не отходила от людей. Она бегала по-собачьи рядом в магазин, кажется, очень ценила эту возможность, и эта привычка осталась у неё на всю жизнь. Мы взяли её к себе, и первое, что она сделала в квартире, — она обскакала за пять секунд все углы и поверхности в гостиной и приземлилась на столе между мной и ноутбуком. Так она показала, что знает это место и рада снова быть тут.
Она была крайне любознательна, имела способность к осознанию и рефлексии. Она осознавала, что имеет страсти и привязанности и всегда вела себя в зависимости от ситуации. Однажды в юности она вдруг стала путать лоток с ковриком, и мне с помощью тапочка пришлось призвать её к порядку. Это её остановило, но расстроило, и она не стала прятаться под диван или делать другие „инстинктивные“ глупости, но уселась между нами, насупилась и вместе с нами переживала случившееся и свершившееся.
Летом Тина жила на даче друзей, где могла уйти в лес и вернуться только дня через три. Так она изучала мир, тренировалось в выживании и давала от себя отдохнуть, хоть и заставляла за себя волноваться. Уже когда мы переехали, и она стала жить в деревне, этот дачный опыт помог ей легко освоиться на новой территории, где, поприжав местных кошачьих, она стала первой красоткой, но совместные прогулки Тина стала любить ещё больше, о чём всегда давала понять.
Тина обладала острым слухом, и когда мы её забирали от ветеринара, поручив ему осторожно сделать необходимое, чтобы Тина не страдала в весенний период, она ещё не отойдя полностью от наркоза услышала нас и стала звать скорее забрать её домой. Не любила она эти заведения с приборами, ножами и запахами всего вместе. Когда уже в деревне она гуляла утром и забывала вернуться к обеду в полдвенадцатого, мне достаточно было открыть окно, чтобы тихо позвать её или подать условный звук, и через пять-десять минут она уже сидела у дверей в подъезд и ждала, чтобы их открыли.
У Тины была страсть драть наши два кресла снизу, и она знала о своей этой страсти, осознавала её. За несколько месяцев обивка кресел снизу по периметру превратилась в труху, и перед продажей кресел мне пришлось их подклеивать стеклотканью, чтобы снизу они выглядели пристойно. И каждый раз, когда она снова и снова принималась за любимое домашнее ремесло чинить обивку кресел, мне было достаточно сказать „Тина, я всё слышу,“ и через две секунды она уже лежала рядом со мной под моей рукой.
Тина была ещё одним небесным существом, которое нас любило и никогда не предавало, и вот Тина умерла пару месяцев назад, а мы остались. Она искала наш запах и наши звуки, а мы её. Она говорила с нами и умела говорить с птицами, и от её зелёно-коричневой тигриной шкуры всегда пахло розами.