У моего капитана и моря одна на двоих душа, и прибой ему руки лижет совсем по-пёсьи, а когда он поет, его голос в моих ушах откликается плеском опущенных в воду вёсел.
У его одиночества нет берега, края, дна, зато всё острее с каждой потерей болью в нём отдаётся в высокий прилив волна, осыпая каждую ранку яркой багровой солью.
Я говорю ему: «Если море тебя так любит, оно возьмёт и спрячет тебя, как скряга, под толщей песка и ила» - мой капитан ерошит себе не кудри, гречишный мёд, и смеется в ответ на то, о чём я его не спросила.
Я не спрашиваю о многом – как он выпевает шторм, чтоб тот оком глядел на нашу пустую гавань, как он иногда умеет печалиться ни о ком, когда видит на картах места, где ещё не плавал.
Он никогда не даёт обещаний, и это знак, ведь его обещания вяжут надёжней клятвы. Каждую ночь я рисую его словами, и только так он каждую ночь находит дорогу ко мне обратно.
Я говорю «гранат», говорю «слюда», говорю «янтарь», и это закатное солнце на тронутой морем коже, в искристых глазах заплутавшие охра и киноварь, и тепло, без которого даже в огне пробирает дрожью.
Я однажды проснусь на рассвете от звука его шагов и найду его сердце в расплавленной майской сини – у моего капитана и моря одна на двоих любовь, а остаться я его так никогда и не попросила.
***
Говорят, когда горизонт встречается с тем, что дальше, в сумерках волны мурлычут слова его грустных песен.
У моря нет сердца, но есть его светлый мальчик, и за кромкою мира делить его больше не с кем.