*
Что до меня — мягко говоря, я скверно ориентируюсь на местности. Даже если ранее была в том или ином районе несколько раз, могу уйти не в ту степь. Я такая по природе. Сколько себя помню (а себя я помню на удивление хорошо, лет примерно с двух). Чего же здесь стыдиться? Возможно, я умышленно не формирую нейронный связи, чтобы дать себе возможность открывать этот мир заново. Но есть один нюанс: если я вообще иду куда-нибудь одна и ни с кем не собираюсь далее встречаться, внимание работает значительно лучше. Как сказал бы Эрик Берн, мой спящий богатырским сном внутренний «взрослый» вынужден (приложив титанические усилия по преодолению фазы парадоксального сна) покинуть зону комфорта и блюсти усыпившее его «чадо». Оно, в свою очередь, пытается контролировать выпрошенную помощь, перебивает и невинно уточняет свой путь у прохожих, особенно там, где «взрослому» это и так очевидно. Зря просыпался, что ли?
Так вот. Мой друг, журналист из города Рима, поэт и просто хороший человек («оно» снова перебивает и требует заменить «хороший» на «замечательный»+«чудесный»+«умный»+«прекрасный» и «добрый») в такое непростое время приехал в горячо любимую им Москву (если говорить о моей любви к Италии, то мы с ним совсем похожи). И в этот раз, как никогда раньше, убедился в моих исключительных способностях. Вирджилио, истинный джентльмен, пытался рассказать мне, что мы похожи и в этом, однако то, что по факту моим проводником день за днём был итальянец, сводит на нет все попытки замять реальность. Но не думайте обо мне совсем плохо. Как было сказано выше, если очень надо, я таки могу. Но, видимо, где-то на уровне бессознательного, единение с пространством имеет для меня бОльшую ценность, нежели точный скан его и себя в нём. Ну не топограф я (сказано с гордостью). Зато почти синхроню в плане языка: пока Вирджилио гостил в Москве, я из-за него пообщалась с таким количеством замечательных людей, что усомнилась в своей природной склонности прятаться.
Но продолжу. Под эгидой Вирджилио даже ГУМ, в котором я была без малого миллион раз, стал казаться мне совершенно незнакомым. Там я как-то особенно совсем расслабилась. И тогда Вирджилио, из глубин своей и моей любви к стихосложению, провозгласил, что мы с ним как Виргилий и Данте: «ты ведь помнишь, кто кому там был гидом?». Добавить, в общем-то, нечего. Кроме того, что тогда меня, с детства привыкшую всё усложнять, как бы тёплой волной накрыло ощущение величавой простоты человеческой жизни, силы, простирающейся от момента любого своего импульса дальше, чем можно представить.
*
Вирджилио в красной рубашке сидит напротив и по-итальянски эмоционально рассказывает. На мгновение кафейное пространство преломляется, и вместо собеседника я вижу чистое, беспрерывно колеблющееся пламя.
*
В «Иностранке» Вирджилио сделал мне замечание, когда я прилегла на широкой скамье: non ti allargare! И объяснил, что на римском диалекте, в переносном смысле этого глагола, я не должна себе позволять ничего такого, что может не зайти в глаза окружающим. Однако, фраза мне настолько понравилась, что с того момента mi allargavo dapertutto, то есть, везде. И настаивала, чтобы Вирджилио начал себе, что называется, тоже позволять.
На почти пустом теплоходике малышка лет двух бегала по палубе, а потом и вовсе улеглась на неё и раскинула ручки, как звезда. Вирджилио залюбовался ребёнком и спросил, откуда у детей столько энергии. И я ему ответила, что малышка просто si allarga, то есть пребывает в состоянии самой себя. И только тогда, когда мы настоящие, энергия dell’Universo изобильно течёт сквозь нас. Маски, которые зачастую люди предпочитают истинному лицу, экранируют поток. А дети полны жизни, радости и любви.
*
На одной из площадок, прилегающих к окраинам Кремля, он сказал мне, что я come una lucertola (лучертола — ударение на втором слоге — ящерка) и на всякий случай пояснил, что это такие маленькие, зелёненькие, любят греться на солнышке, come i cocodrilli, ma molto piu’ piccole. Кокодрилло — крокодил. И я, значит, маленький такой «кокодрильчик» — лучертола. В тот момент я поняла, что когда он уедет, мне будет его ужасно не хватать.
*
Дедушка моего друга был врачом. И его тоже звали Вирджилио. Он жил в Арче, где бесплатно лечил тех, кто не мог ему заплатить, а особо бедным и вовсе помогал из собственных средств. Вирджилио говорит, что в Арче многие носят это имя. Потому что те самые люди называли своих сыновей в честь его деда. Из благодарности. Кроме того, «Studere, studere, post mortem quid valere?» дедушка Вирджилио произносил по-своему, дважды добавляя в начало частицу «non». Потому что считал, что учёба, карьера, деньги — это, безусловно, хорошо. Но есть ещё Жизнь. И она — совсем другое дело. Единственное, что стоит изучить всерьёз.
foto by Virgilio Violo