Этот звук не доходит сюда темнотой таких толщ,
не рождается в злой глухоте этих стен,
но я всё же пою, – вдруг и ты со мной запоёшь, –
колыбельную старых детей:
этот древний мотив, бязь воды и огня,
тайный ветхий подстрочник запрятанных глав.
И пока я пою – им меня у меня не отнять,
колыбельную не отняв.
Шёпот майских дождей, низкий почерк стрижей,
слёзы, выпаренные костром.
Мы живём в блиндаже, мы поём на меже,
прикрывающей этот разлом,
этот тщательный ад, ненаевшийся рот
этих демонов сплошь в пиджаках.
Говорят, ад сожрёт тех, кто им не поёт,
ад утащит нас в полрывка.
Но нездешен наш глас, как непрочен наш стан,
мы поём друг у друга в уме:
подземельный опал и небесный хрусталь,
Мидгард в облачной бахроме.
И слетятся стрижи твоей старой души
и покажут из неб и пещер:
где нам раны зашить, где нам плакать и жить –
всё, что ад не умеет вообще.