***
- Очнись, уже пора… - сказала Мария, тронув Кия за плечо. Она уже давно проснулась, и, пожалуй, еще с полчаса лежала с открытыми глазами, не решаясь спугнуть наивную безмятежность, в которую с трудом верилось после перенесенных невзгод. – Милый, хочешь я приготовлю тебе кофе?
- В постель?
- Конечно. А ты хочешь еще поваляться?
- Сам в это не верю. Мне казалось, что я выспался вперед на всю оставшуюся жизнь, но теперь вижу, что сон вошел в привычку. Хорошо еще, что хоть в эту ночь так легко отделался… Сколько я спал, шесть, семь часов?.. Мария посмотрела на часы:
- Уже полдень.
- Чудесно. И главное, нас никто не беспокоит. В дверь постучали:
- Ваш завтрак, господа…
- Входите, - сказал Кий, - да, да, можно… Оставьте все внизу. Спасибо
- Когда ты успел заказать завтрак?
- Не помню, чтобы я его вообще заказывал… но так даже лучше. Во всяком случае, это избавит тебя от лишних забот.
- Жаль, хотелось показать, какая я замечательная хозяйка… Кий, любимый, ты уже придумал, чем мы займемся после завтрака?
- Ты пойдешь по магазинам, а я немного поработаю.
- Бедненький. Ты, однако, не говорил, что кроме меня, тебя занимает еще что-то.
- Я решил написать книгу.
- Правда? И о чем она будет?
- Еще сам не знаю. Понимаешь, я столько времени провел бесцельно, что теперь должен наверстывать упущенное. Мне надо выразить себя. Меня переполняют чувства, но я еще не придумал сюжета. И это из-за отсутствия опыта. Но я попытаюсь начать. Я составлю первую главу из обрывков снов, из потока сознания, в конце концов, из света и тьмы. Это тоже имеет право быть. Может, я окажусь совершенной бездарностью, но хочется попробовать. Совсем не обязательно, что книга увидит свет. Пусть останется в рукописи. Я посвящу ее тебе, и ты узнаешь обо мне чуточку больше. Не все можно передать изустно. Когда остаешься со словом наедине, оно точнее передает смысл. В китайской «Книге перемен» иероглифы настолько многозначны, что потеряли первоначальный смысл.
- Ты и китайским владеешь?
- Нет. Я не читал книгу в подлиннике. Но я знаю о комментариях к ней. Эта книга, я бы сказал, и ни о чем, и обо всем на свете. Когда-то она была написана на разрозненных бамбуковых дощечках, а потом тексты обобщили, издали типографским способом, и получили еще одну хитроумную загадку. Книга составлена из афоризмов, которые современникам кажутся плодом больного воображения, европейцам уж точно… Но мне лично интересен этот печатный феномен. Я приведу пример. Оговорюсь, в книге этого нет, но так будет доходчивей. Запоминай: по небу летит птица, а тень ее машет крыльями по земле… потому что воображение тоже пространство… Тебе что-нибудь понятно?
- У тебя китайская горячка.
- Вот видишь, ты смеешься. Это тоже реакция. А я хочу разгадать смысл. Если отрицать недоступное, легко затеряться в трех соснах.
- Не дуйся, как маленький, я пошутила. Конечно же, я хочу, чтобы ты написал толстенную книгу, и пусть в ней немножечко будет и обо мне.
- Обещаю.
- Прекрасно. Это здорово, Кий. А ее будут читать?
- Надеюсь, что на земле еще найдется парочка сумасшедших.
- Нет уж, с ума, пожалуйста, не сходи, а то я сойду тоже.
- Не обещаю, но постараюсь.
- Как это, как это?
- Мария, я не шучу. Но ты не находишь, что всякого рода странности, если не обращать на них внимания, не мешают нам любить друг друга? Я люблю тебя такой, какая ты есть, хотя и в тебе достаточно странностей.
- Например?
- Например, ты очень красива.
- Это приятная странность?
- Несомненно
- Еще пример?
- Еще? Пожалуйста, еще ты – точная копия двух кристаллов в стойках бассейна. Вчера, когда я нес тебя на руках, мне бросилось это в глаза.
- Я тоже видела эти профили, но хорошенько не разглядела.
- Сделай это при случае. Я тебя уверяю: одна – в одну…
- Странно.
- Ты никому не позировала?
- Кий…
- Я только спросил. Будем считать, что ты – плод чьего-то воображения. Я верю, что ты никому не позировала. Будь я на месте этого творца, я изваял бы тебя в полный рост, разумеется, обнаженной. Может быть, в будущем я так и сделаю.
- Все. Ловлю на слове. Хочу статую.
- Тебя можно или любить, или лепить. Третьего не дано. Мария склонилась над Кием и стала его беспрерывно целовать, чтобы он не смог возразить. Она сковала его упрямые губы, и он замолчал. Она целовала широкие плечи и грудь, отчего его тело покрывалось мелкими мурашками. Ей и самой становилось то зябко, то жарко, и Мария скользнула к Кию под одеяло. Они слились воедино, и в ее воображении нарисовались вздыбленные, с белыми гривами облака, которые несли их к океану блаженства. Шумел прибой, а над головами светились летучие рыбы, и тени их хлопали по воде плавниками…
- Я больше не могу, - сказала она. А он продолжал покрывать ее поцелуями, задерживая дыхание, не давая опомниться, не давая сказать ни слова Было слышно, как шуршит простыня, точно морской песок во время прилива.
- Я больше не могу, - Кий закрыл глаза и уткнулся лицом в подушку. Какое-то время они лежали молча, а потом он положил ей руку на грудь, сказал обессилено: «Мария»!
Прекрасно все-таки, что усталость делится на две разновидности, и приятная - жаждет повторения. Кий взглядом устремлялся к тому месту, где только что испытывал верх блаженства. Мария прихорашивалась у зеркала. Она была все такой же нежной и желанной. Лучи солнца заигрывали с ее волосами, а он готов был преградить им путь ладонью, чтобы только ей одной достался этот чистый, чуть пахнущий сеном, обжигающий шелк. Он не мог поверить, что прикоснулся к еще одной тайне, которую невозможно постичь, заучить наизусть или забыть навсегда, потому что она прошла через каждую клеточку, через каждый нерв. Говорят, что время все лечит и помогает забыть и боль, и восторги. Не может такого быть. Такого быть не может. Все равно, что-то останется в однажды открытой «Книге перемен». И пусть смысл этой любви со временем станет неясен, пусть он будет размыт бегущими прочь годами, но останется жажда, и она будет мучить нас еще миллионы лет, как свет от потухшей звезды…
Во время бритья Кия не покидало ощущение, что кто-то постоянно наблюдает за ним, контролируя не шаги и движения, а сами желания, поощряя одни и стесняя другие. И делалось это с каким-то зловредным ехидством и завистью. Точно кто-то, вытягивая вперед любопытную шею, свободно разгуливал по комнатам в идиотской маске, и всюду совал свой нос. Чтобы избавиться от непрошеного невидимки, Кий пробовал мысленно гнать его прочь, но наталкивался на сопротивление, впрочем, на идиота подействовала идиотская же угроза: «Господин Бесцеремонность, если вы не оставите меня в покое, я отошлю вас в кровать…». В ушах послышался звон, а потом исчез, точно и впрямь, испугавшись, невидимое существо раздосадовано хлопнуло игрушечной дверкой. - Боже, я из-за него порезался бритвой… Какой я неловкий, господи… Мария прибежала на крик и увидела, как из ранки на ладони капают на кафельную плитку капельки света, не крови, нет, эта светящаяся жидкость даже цвета не имела. Мария в первую секунду испугалась, не зная, что и подумать, но Кий продолжал стонать, и ей пришлось действовать. Она достала из аптечки перекись, обработала ею ранку, а затем наложила пластырь.
- Здесь же есть «Браун». Почему ты воспользовался опасной бритвой? – Она хотела и другой вопрос задать по поводу странного вещества, которое останавливается таким простым средством, но тактично промолчала.
- Я и сам не знаю. Поверь, я ничего о себе не знаю. И что течет в моих жилах, мне тоже неизвестно.
- Наверное, голубая кровь.
- Если бы! Повсюду этот непонятный свет.
- А ты про него забудь. Тебе сейчас больно?
- Уже нет, а боль была нестерпимой. Я готов был лезть на стену.
- Значит с тобой все в порядке: никто из мужчин не переносит боль.
- Теперь-то ты убедилась, что я не такой, как все.
- Это не беда, ведь я тебя за это и полюбила.
- А вдруг я инопланетянин? Я этого не переживу.
- А что, собственно, в этом плохого? Ты первый и последний инопланетянин в моей жизни. Только если вздумаешь улететь обратно, возьми и меня с собой. Договорились?
- Скажешь тоже, я и в самолет-то без особой нужды не сяду.
- Не расстраивайся, мы еще никуда не летим.
- Ладно, любимая, ты извини, что я так тебя напугал.
- Вовсе ты меня и не напугал.
- Я совсем другого боюсь. Боюсь, что однажды ты исчезнешь навсегда.
- Когда-нибудь это произойдет, но не по моему хотению… В этом я тебя могу заверить. Либо я умру, либо ты сама меня бросишь.
- И не надейся, я-то тебя точно не брошу.
- Моя беда в том, что, - конечно, я не умею читать мысли на расстоянии, - хочу того или нет, смутно угадываю события из будущего. У меня обострено предчувствие…
- У нас там, в будущем, все нормально?
- Сложно сказать.
- Но оно есть, наше будущее.
- Без тебя мне оно будет не нужно.
- Мне тоже.
- Не зарекайся. Женщина всегда найдет оправдание предательству. Извини, это к тебе не относится… Просто… всякое может случиться со мной, а ты не должна из-за этого страдать… Если хочешь сделать женщину по-настоящему счастливой, не предупреждай ее об этом…
- Вот-вот… а ты меня уже предупредил.
- Я постараюсь, если правильно понимаю, что такое счастье. Боюсь ошибиться. Для меня счастье – быть рядом с тобой всегда и везде, но я не знаю, где окажусь завтра. Беда еще в том, что это «завтра» может оказаться таким растяжимым понятием.
- Хуже, чем было, не будет?
- Хочу в это верить.
- Тогда мне ничего не страшно, ведь я люблю тебя, Кий.
- Может, это просто минутный порыв?
- Ты сомневаешься?
- Я знаю одно: женщине нужно такое счастье, чтобы оно стояло на месте… как столб, врытый в землю. И не качалось.
- А я знаю, что некоторые мужчины… ну, то есть – столбы, врытые в землю – гниют и нуждаются в подпорках. Они с радостью обопрутся на женские плечи, чтобы выстоять…
- Я не очень сильный мужчина. Я самый обыкновенный. У меня есть принципы, а они иногда очень мешают при достижении цели. Я не тщеславен, не умею приспосабливаться и заискивать. Я не смогу нарушить ни одну человеческую заповедь…
- Есть божественные, а о человеческих редко слышишь. Человек способен и убить, и украсть, и обидеть…
- За человеческие прегрешения наказывает жизнь, а за божественные – бог. Зло наказуемо. Это главное. Рано или поздно за все приходится платить. Я еще тебе не надоел со своим брюзжанием?
- И никогда не надоешь.
- Хорошо. Но мы будем завтракать или нет?
- Я выпила стакан апельсинового сока. Мне этого достаточно.
- А я хочу есть, но не буду. Одному есть неприлично.
- Хорошо, я ненадолго отлучусь, а ты пока позавтракай и поработай. Будешь скучать без меня?
- Буду.
- Только не переусердствуй. А потом я вернусь и буду тебя любить весь оставшийся день и всю ночь.
Кий выдал Марии пластиковый ключ от номера, и попросил долго не задерживаться в магазинах: вечером они планировали пойти в театр. Мария с неохотой высвободила руку из его ладони, поцеловала подушечки своих пальцев, чтобы помада с губ не перенеслась на его щеку, и с этим символическим прощанием закрыла за собой дверь. Уже возле проема к Марии прилипли две неотлучные тени в серых костюмах.
Оставшись в одиночестве, Кий стал ходить по комнатам, отыскивая, где бы ему лучше работалось: он в точности не успел изучить планировку апартаментов. Кабинет находился за живой стеной оранжереи. Экзотические кактусы-карапузы росли вперемешку с вьющимися растениями, и оптимально фильтровали свет, падающий на Кий придвинул к себе лист бумаги, сосредоточился. У него уже многое накопилось в душе, что требовало выхода. Далеко не факт, что это могло быть интересно еще кому-то, и иначе как творческим зудом он свою затею назвать не смог. Хотя, черт возьми, многое делается вопреки здравому смыслу, помимо нашей воли, а, главное, не здесь, на грешной земле, а там, на небесах. Он понимал, что испытывает нечеловеческие перегрузки, решая какую-то архисложную задачу со многими известными и неизвестными. Ему откуда-то свыше диктуют ответы, но их значительно меньше, чем вопросов. Он сотворен из другого вещества, у него нет прошлого, он подобно губке впитывает разнообразную информацию, зачастую скрытую в подвалах интуиции. Считывающие механизмы помогают ее перерабатывать, а затем воспринимать. Он ощутил себя объектом компромисса между земным началом и электронной постройкой. Но первого в нем значительно больше, и, наверное, оно-то и требует сиюминутного решения, хотя, кому как не человеку, должно быть известно, что сам он является частью непостижимой тайны и совершенно не обязан своим развитием свалившейся с дерева обезьяне. Ей там, на ветках, до сих пор хорошо. Об этом уже сказано пересказано. Кий не претендовал на открытие. Нет, ему сейчас было важнее шаг за шагом проследить за своей судьбой, постараться ее выстроить так, чтобы никто не пострадал. Рядом с ним появилось доброе существо. Он обязан был его защитить, еще не осознавая, зачем это нужно. Возможно, он и послан на землю только за тем, чтобы дать начало новому человеческому древу, не способному к вражде и насилию. Может быть, пора укреплять вершину, а не корни?..
Целый час Кий провел в раздумьях, которые, впрочем, не легли на бумагу. За все это время он написал только одно слово: «Мария», да еще сами собой начертались кривые линии, одни из которых взмывали вверх, другие уходили за поля.
Мария возникла у него за спиной внезапно:
- Ты гений сказала она, успев прочитать свое имя на листочке с черточками. Я так тоже могу. А эти черточки кого обозначают, тоже меня?
- Пол работы знаешь кому показывают?
- И это ты называешь «пол работой»? Здорово же ты потрудился. Ты мне поэму обещал, а это какой-то импрессионизм.
- А тебе нравятся работы импрессионистов?
- Да, я видела их в Пушкинском музее.
- А я в Лувре.
- А кто тебе больше нравится из них?
- Я не могу кого-то выделить. Мне нравятся пейзажи Сезанна, но они неотрывны от танцовщиц Дега, они в таком же движении. Тот же рваный и ликующий ритм есть в полотнах Ренуара, только он еще и элегантно подан, он как бы снят с мягкого кончика кисти, а потом одним дыханием перенесен на холст. Тогда как Ван Гог больше латиноамериканец, по манере ведения буйства красок, к которым больше подходит «румба»…
- А Мане там есть?
- Однажды мне показалось… Понимаешь, я как будто видел тебя раньше маленькой девочкой… Я сидел на диване в центре зала и как раз разглядывал какую-то картину Мане, а ты подошла сзади, дернула меня за косичку и сказала, что я загораживаю ей мир… Тогда я пообещал малышке, что превращусь в волшебное прозрачное окно. И знаешь, что она сказала?
- Нет, конечно.
- Она сказала, что не проживет так долго. Я спросил: «Почему она так решила»? – «Знаю - и все, - сказала она». Вот и я иногда живу с этим «знаю – и все». Ты что-нибудь поняла?
- Если честно, то не очень.
- Нет, я точно тебя видел в Лувре… может быть среди греческих богинь?
- И я была каменной?
- Почти живой.
- Давай, ты мне будешь делать в день не больше трех комплиментов, а то разбалуешь…
- Не торгуйся. Кстати, а почему ты без покупок?
- Я купила тебе дорогую зажигалку.
- Спасибо.
- Нравится?
- Очень. Только теперь у меня с ней будет больше забот.
- Почему?
- Я же все на свете теряю: память, очки, зажигалки… Лучше уберу ее в стол. Надеюсь, там она будет целее, хотя, как знать…
- Меня ты, надеюсь, не потеряешь?
- Я видел странный сон. Рассказываю. Мы едем в старинном экипаже вдоль кладбищенской стены. На коленях у тебя мой черный головной убор в виде цилиндра, а в нем болтается зажигалка. Ты пытаешься высечь огонь, а кремень сломался. Ты смеешься и спрашиваешь: «Кий, а как же ты появишься в театре без головы, но в головном уборе»?
- Все понятно: в театр мы не идем. Не зря я не купила вечернее платье.
- Может, мне это тысячу лет назад приснилось. При чем тут театр? Я не хочу верить снам. Это противно и глупо. Пусть они сбываются хоть через миллионы лет, но без меня. Мне надоело видеть во всем предзнаменование, пророчество или загадку. Я хочу жить как все, без оглядки на прошлое и будущее. В конце концов, я хочу отсюда куда-нибудь уехать, хоть в Санта-Барбару. Буду плавать рядом с акулами, пока их от меня не вырвет. Я хотя бы в воде научусь молчать. Наберу полной рот воды… и ни за что не вынырну на поверхность... Нет, лучше мы поедем в Испанию. Мы побываем в Кордове, Севилье, Гренаде. И я буду обращаться к тебе, не иначе как - моя сеньорита… А в театр мы все-таки пойдем...
- Нет. Мы займемся тем, чем занимались утром. Согласись, это разгоняет мрачные мысли. Или у тебя наоборот?
- Не говори глупости. Любовь не может надоесть, если ей заниматься вдвоем.
- Ты хоть понимаешь, что ты сказал, засмеялась Мария.
- Если бы не понимал, то смеялась бы ты одна…
- Прыгай. Прыгай в мои объятья, скорее. Любимый, любимый, любимый, я хочу тебя всего…
Что принадлежит человеку до той поры, пока он не встретил и не возлюбил вторую свою половину, господи? Да, ничего особенного: обрывки бессонных ночей, коричневая пуговица от старого или нового плаща, носовой платок, солидный счет в банке, а, может быть, последняя съеденная молью купюра, убогая каморка, замок или дворец, и пустота, смахивающая все до последней пылинки со скользкого паркета бытия. За что мы держимся обеими руками, чего боимся потерять, глупые?.. Почему мы не дорожим тем, что ничего не стоит: травинкой на болоте, пеньем ветра, обрывком бессонной ночи, на которой остались имена любимых, пуговицей от старого плаща, которая отполирована прикосновением пальцев, носовым платком, который помнит черты дорогого лица… С каким трепетным волнением перебирает память ничем вроде бы непримечательные эпизоды из прошлого… Вот день, похожий на свечу, с которой ты идешь молиться, вот то лицо, которое дороже всех, еще не в оковах морщин, а с румянцем весенних радуг… Вот глупые письма на желтой бумаге, вот почерк пропавший, вот слово «любимый»… оно повторилось: «любимый, любимый…»… Когда это было? В каком из столетий? Кого так любили, что не пожалели оков из морщинок, бумаги и слов?..
Кий потянулся к ночному столику, достал пачку сигарет, распечатал ее и закурил. Теперь его мысли были заняты судьбой Марии. Он не представлял, как будет дальше обходится без нее, как, главное, она будет жить в разлуке, если придется согласиться на условия Голосов. Они уже напомнили о себе вспышками света, который как бы предупреждал, что время на исходе. Оно всегда на исходе, только мы не хотим этого замечать, и напрасно. Время жить и время умереть, такие одинаково несуразные отрезки…
- Кий, ты не спишь?
- Я должен тебе что-то сказать, но не решаюсь. Я тебя к этому еще не подготовил, а времени не остается.
- Ты меня пугаешь. А нельзя все самое плохое отложить на утро?
- Но уже утро.
- Уже?
- А ты не можешь сделать так, чтобы была ночь? Пусть всегда будет ночь, ночь с тобой. Я не хочу просыпаться. Пусть все происходит без меня, а я буду жить снами, ведь будешь же ты мне сниться, или ты даже этого не можешь? Я знаю, ты хочешь меня бросить. Ты наигрался, а теперь я тебе надоела.
- Глупости. Ты не можешь надоесть, как не может надоесть фантазия. Она или есть или ее нет. Это животным отводится время для случки и время для спячки. Я от них, все-таки, отличаюсь. И, потом, постель, уверяю, для меня не главное. Если я и хочу обладать тобой, то не из желания подавить волю, подчинить своим капризам, или удовлетворить страсть. Мне этого мало. Или, лучше сказать, с этим, пожалуйста, - к фельдмаршалу или к фининспектору… Шучу. Я же хочу, чтобы воедино слились наши души. Если я только почувствую, что что-то во мне раздражает, или я чем-то унижен в твоих глазах, ну, предположим, бедностью, или трудностями, я исчезну…
- А что, твои деньги могут исчезнуть? Разве они могут исчезнуть в таком большом количестве …
- Тебя это интересует?
- Нет. Просто я тебя спрашиваю, как специалиста по деньгам. Я могу пошутить?
- Дорогая, две вещи исчезают первыми: деньги и женщины, потом друзья, потом… потом все остальное.
- За меня можешь не волноваться. Я не исчезну.
- Не зарекайся. Всегда найдутся форс-мажорные обстоятельства.
- У меня их столько было. Лучше не вспоминать.
- И не будем. Я про другое. Я должен буду, - Кий решил, что еще рано посвящать Марию в непроверенную тайну, да, может быть, все не так обстоит на самом деле с этими Голосами, - на некоторое время отлучиться по делам. Действительно, у меня дела в другом городе. Я приведу их в порядок, и скоро вернусь.
- Здесь замешана женщина?
- Нет же. Ты у меня одна-единственная. Других не хочу. Не вынесу.
- Я тебе в тягость.
- Говорю же, что нет.
- Но ты уже раздражаешься.
- А мне кажется, что раздражаешься ты. Не спорь.
- Хорошо, уступаю.
- Вот и хорошо.
Они замолчали. На душе у Кия было гадко. Он вдруг поймал себя на мысли, что, действительно, впервые чуть погорячился и повысил голос. Это заговорил в нем эгоизм. Надо ставить его на место, и не перекладывать свои заботы на чужие плечи. Надо в трудные минуты уходить в себя. Ни к чему хорошему размолвки не приводят, даже если они рождаются недопониманием. Сначала недопонимание, потом - ссоры, а потом – взаимная неприязнь. Это уже диагноз. И это не лечится. Люди расходятся и забывают друг о друге, или до конца дней терпят уродливые отношения, которые перерастают в привычку. Только не это. Уж лучше разбежаться по разные стороны дороги в самом начале. А, собственно, зачем ему эта связь? Чем он обязан этой случайной женщине? Она из другого мира, из другой колыбели, со своим прошлым, со своим мировоззрением, уже сложившемся, закрепленным цепочками связей: родина, ребенок, семья, подруги… Бесконечный лабиринт понятий и правил. Чтобы ознакомиться с этими новыми правилами, потребуется новая жизнь. А кому нужны его правила, его прошлое, его состояние души разве должно кого-то волновать, разве к нему обязаны приспосабливаться? Любовь, как озарение – вспыхнет и пройдет. А что потом? Кивнуть друг другу на прощанье, топиться, писать стихи, чтобы потом по вымученным старческим маразмом строчкам плавали такие же старческие зрачки? «Ты изо льда, Изольда?»… Ну, и что тут нужного? Аллитерация? Слог? Вкус? Кому, извиняюсь, все это продашь? В это даже купленную на базаре рыбу не завернешь. Право, а было бы очень красиво…
***
- Честно, Кий, я не понимаю, чего ты от меня хочешь.
- Я хочу, чтобы мы вместе сняли для тебя квартиру. Очень скоро ты переедешь ко мне, а потом мы купим дом. И не в этой стране, где тебя обижали. Хочу, чтоб там круглый год было солнце, а весной у самого моря цвели кусты мимозы и азалии. А в нашем саду я посажу папоротники и сосны. Пусть это будет дремучий лес.
- Это красивая сказка, а в жизни все не так. Ты оставляешь меня одну.
- При этом обеспечу всем необходимым. Я буду писать тебе.
- И звонить.
- Звонить не смогу.
- Разве это так трудно?
- В наш век очень даже легко, но я не смогу. Понимаешь, у меня есть обязательства, обстоятельства, - назови это, как хочешь, - которые меня связывают по рукам и ногам.
- Ты боишься, что тебя будут прослушивать?
- Меня постоянно прослушивают и прощупывают. Я пока не могу сказать тебе большего. Не пытай меня. Мария, пусть пройдет время… Пусть оно пройдет. Над ним я имею какую-то власть.
- Тогда постарайся, чтобы оно пролетело, как можно быстрее. Я буду ждать тебя и скучать. Вместе они отправились в аэропорт. Взяли билет для Кия, потом сфотографировались и получили снимки. Кий поделил их, не глядя, на две колоды, потом перетасовал, взял первую попавшуюся фотографию себе, а остальные отдал Марии.
- Пусть хранятся у тебя. Мне не везет с прошлым. Потом они зашли в небольшое кафе, скорее, чтобы послушать музыку, - печальная, она была слышна с улицы, - и выпить соку. Есть не хотелось. Они сели друг против друга, и вытянули руки, так чтобы кончики пальцев соприкасались. Рядом за столиком сидели телохранителя Кия.
- Они полетят с тобой?
- Я оставляю их тебе.
- Мне-то зачем.
- Так я буду спокойней.
- Вот еще, мне не нужны другие мужчины.
- Они будут держаться на почтительном расстоянии. Мария взглянула в их сторону. Те почтительно улыбнулись.
- Каждое движение ловят, сказала она.
- Они ни во что не вмешиваются. К ним я не ревную.
- Вот еще!..
- В твоем голосе все больше ноток уверенности. Мне это нравится. Приучай людей уважать себя, и заметишь, что это дает преимущество. Ты ни от кого не зависишь. Этого не надо допускать. Договорились. Ты должна быть недоступной и немного высокомерной. Мария выпрямила спину.
- Это то, что нужно, - сказал Кий.
- Постараюсь, - сказала Мария.
Они замолчали. Молчанье длилось несколько минут.
- Тебе со мной не интересно.
- То, тебе кажется, что я слишком много говорю, то я немного решил помолчать, и ты обижаешься.
- Я не обижаюсь. Я капризничаю.
- Снимаю все упреки. А молчу я потому, что хочу тебя запомнить. Будет о чем грустить в свободное время.
- Зачем тебе твое свободное время? Ты его копи и отдавай мне.
- Отлично придумано. Я бы все проповеди начинал с этих слов… А почему нет?
Кий выпустил изо рта колечко дыма, затушил сигарету, и они пошли к выходу. Пола плаща зацепилась за массивную медную ручку.
- Не хотят тебя отпускать, сказала она.
- Точно.
Сначала они предприняли было попытку снять квартиру в центре города, но Мария попросила водителя отвезти их к реке.
- Хочу, - сказала Мария, чтоб из окон была видна наша скамеечка.
- Тогда в одном из этих домов? Не слишком скромно?
- Нормально. Мне нравится. По утрам я буду здесь прогуливаться и ждать. Тебе легко меня будет найти.
- Тогда я дам распоряжение, чтобы связались с городским агентством и подыскали тебе приличную квартиру.
- Это точно? Мы не растеряемся? А где я тебя буду искать?
- Я дам знать. Пришлю человека… Нет, лучше ты зайди ко мне завтра. Кстати, чек, который я тебе выписал… ты хоть на цифры взглянула?..
- Нет, конечно. Это совсем неважно.
- Это важно для меня. Но тебе вполне хватит на первое время, а если что-то случится, - хотя и не должно, но – вдруг? – всегда найдешь деньги в моем номере.
- Зачем ты так часто упоминаешь о деньгах?
- Чтобы они были. То, о чем постоянно думаешь, сбывается.
- Тогда не было бы столько нищих и голодных.
- Я не могу с тобой спорить. В житейских вопросах ты разбираешься больше, чем я.
- Ты специалист по мистике.
- Вероятно. А теперь я отвезу тебя в центр, и там мы простимся. Поскучай, походи по дорогим магазинам. Я не хочу, чтобы к тебе кто-нибудь привязывался из дешевой публики.
- А из прочей?
- Ну, знаешь!.. За этим проследят крепкие ребята. Они будут охранять тебя от праздных и назойливых мужчин, но если выбор будет сделан тобой, то тут чья либо власть бессильна…
- А мне нельзя тебя проводить?
- Ненавижу прощанья. Не знаю, наверное, в той, другой жизни, мне со многим пришлось расстаться не по своей воле. Как только подумаю об этом, перед глазами встают безлюдные перроны, потерянные взгляды, пустынные ленты дорог, короткие железнодорожные составы, вечерние огни за окнами, роботы-стюардессы, алюминиевые коробки с дежурным мясом или рыбой… Тоска и мрак, будто все обнесено кладбищенской стеной… Меня пугает смерть. Я боюсь уснуть и не проснуться. Я боюсь, что у меня внезапно отнимут то немногое, во что я верю и люблю. Мне жалко потерять не жизнь, а то, что ее наполняет. Мне кажется, что на земле без меня наступит одиночество. На самом-то деле я знаю, что никто и не вспомнит обо мне через какое-то время. И фотографии, и любые упоминания, и такие мелочи, как зажигалка или запонка станут достоянием работающих по ночам мусорщиков. Они сгребут ненужный хлам в кучи, погрузят черные полиэтиленовые мешки на свои черепашьи автомобили и отправят их на переработку. Из этого потока родится новый хлам, и так до бесконечности… Но в этой бесконечности не будет меня. Я буду наблюдать за людским произволом из другой бесконечности. Я хочу, чтобы каждая вещь, которой касалась рука человека, имела место упокоения… И пусть каждому будет, что вспомнить. Кто-то торговал телевизорами и компьютерами, кто-то стоял на блошином рынке с бронзовой статуэткой под мышкой, кто-то орудовал скальпелем и топором, взрывал атомные бомбы, писал книги, спал на тротуаре, укрывшись картонной коробкой… И так это все будет смотреться наивно и смешно из будущего!.. Жуть берет!
***
....................................................
Я всё берегу,пока дышу.
Обнимаю нежно,как и прежде...
Мы обязательно встретимся!