За окнами холодный зимний вечер, крепчает мороз.
Степанов сидит за столом в своём новом кабинете,
наскоро переделанном из "процедурной" медпункта —
на двери ещё висит весьма двусмысленная табличка,
располагающая подчинённых к глупым шуткам.
Заводоуправление пришлось закрыть до лета,
отапливать его всё равно что бросать деньги на ветер,
три этажа с огромными залами и сталинскими потолками,
большими кабинетами для высокопоставленных персон,
в которых сидит всего-то два десятка человек.
Степанов отдал приказ всем переселяться в завод,
да чтоб никаких переделок или капитальных затрат —
сам он немедленно переезжает первым
в бывший лечебно-оздоровительный комплекс,
что сразу становится предметом всеобщего веселья.
Дверь открывается, но Степанов делает вид, что пишет.
Чёрные люди с длинными жилистыми руками
заходят в его директорский кабинет, рассаживаются,
осваиваются и начинают кашлять в огромные кулаки,
тихо переговариваться, разглядывать графики на стенах.
Наконец Степанов поднимает голову от бумаг,
с удивлением рассматривает лица пришедших —
мол, какого чёрта вас столько припёрлось и зачем,
поджимает губы и кивает заму по производству —
если все собрались, можно начинать сборище.
Неслыханное дело — он, новый директор завода,
соизволил принять работников кузнечного цеха,
того самого, куда бегут первым делом журналюги —
снимать раскалённые печи и жуткий грохот молота,
мерно придающего стальным заготовкам нужную форму.
Событие равнозначно встрече чертей из ада с Богом —
кузнецы народ прожаренный, их лица темны и дики,
разговаривают они громко, потому как давно оглохли,
не боятся ничего на свете и считают себя кастой —
в кузнецы берут далеко не всякого, решает бригада.
Неделю назад Степанову надоело терпеть бардак,
процветающий в кузнечном цехе — воровать воруйте,
но зачем же раскурочивать автоматы на тех самых печах,
где выполняется основной производственный план?
Повадились по ночам какие-то сволочи красть платы.
Работяги всё видят, но молчат или злобно хихикают —
начальство разберётся, купит новую плату для печи.
А медная плата мало того, что бешеных денег стоит,
так ещё и ехать за ней надо на другой конец страны.
Хорошо устроились — а зарплату нам вынь да положь.
Но Степанов — экономист, да ещё и Козерог по знаку.
Он разбил зарплату работников завода на две части,
одна треть — это голый тариф, а две трети — премия,
которую директор выплачивает по своему желанию.
Кузнецам объявлено — премии своей можете не ждать.
Те, конечно, поначалу сразу в крик — не имеете права!
Судиться будем, к царю пешком через всю Расею пойдём.
Степанов улыбается — попутного ветра в тухес вам, братцы!
У него большой опыт по части организации труда рабочих,
он начинал ещё при Советской власти, три завода прошёл.
Давеча тоже вот, решил прогуляться Степанов по цехам,
Зашёл к механикам, в пятый, а там весь народ в курилке,
в машинном зале работают всего-навсего два станка.
Почему так? А ему отвечают — мы-де спецы великие,
цену себе знаем, пусть новенькие болванки простые точат.
Ничего им Степанов не сказал, хмыкнул да утопал к себе,
но получили они расчётки и рты разинули от удивления —
работавшим в тот самый день выплачено вдвое больше,
а курившим да в домино игравшим — в два раза меньше.
А если кому не нравится что-то — вот вам Бог, а вот порог!
Пошли обиженные в профсоюзы да по юристам — те грустят,
смотрите-ка, какой директор хитрый у вас выискался,
всё у него по закону, нигде не подкопаешься — подкузьмил.
Не прошло и месяца, как на тебе, история с кузнецами —
а на голом тарифе без премии сидеть как-то не весело.
Что делать? Решили было кузнецы забастовать с горя,
а Степанов этому только рад — новую бригаду нанимает,
в городе рабочей силы избыток, инженеры всех научат.
Как с таким воевать? У него в колоде по девять тузов!
Делать нечего, надо идти как-то с ним договариваться…
Сидит Степанов и думает — пришло их человек двадцать,
а ну как вытащат сейчас из-за стола да врежут по сопатке?
Другой бы давно сдулся, но Степанов держится, играет,
варьирует голосом от крика до трагического шёпота —
завтра это всё пересказывать будут по всем кабинетам.
— Ша! Договоримся так, мужики, — говорит Степанов так,
что всем становится понятно — будет так, как скажет он.
А он излагает простое требование: — Уберите воров!
Не хочу знать, кто это и как вы с ними разговаривать будете,
но завтра в цеху их быть не должно, это всем понятно?
Просветлённые кузнецы начинают возбуждённо ругаться,
но Степанов встаёт из-за стола: — Хватит тут демократии!
Вы — пролетариат, гордость страны, лучшие люди завода!
А какая-то мразь дешёвая ваш коллектив говном мажет?
Либо уважать себя заставьте, либо говорить нам не о чем!
Люди встают, выходят, облегчённо переговариваясь.
Степанов знает, что поступает сейчас единственно верно —
его задача восстановить порядок и справедливость,
эти люди совсем как дети — просты, наивны и уязвимы,
никто, кроме него, не защитит их от беды или произвола.
Ворьё — враг, нет продукции — никакой зарплаты не будет.
Степанов хорошо помнит первые дни работы на заводе.
Тогда явился в кабинет к нему мелкий коммерсантик,
предложил копчёную рыбу в обмен на запчасти с «откатом» —
прежнее руководство не стеснялось обирать рабочих,
под зарплату разбирали всё, что ни привезут, втридорога.
Зарплату не выдавали деньгами уже месяцев восемь,
Степанов «откатом» побрезговал — он нищих не грабил,
рыбу отдали в заводской магазин в пять раз дешевле.
Шёл он домой вечером и слушал, улыбаясь, наивное:
— Эти, новые, охренели! Рыба дешевле стала… Или была?
Власть Степанова давно не радует, это ноша тяжкая,
мало ли какой человек тебе не нравится или ты ему —
в интересах дела можно всё перетерпеть и проглотить,
ни на минуту нельзя расслабиться и вожжи упустить,
позволить кому-то обмануть себя или насвоевольничать.
Наутро после беседы трое человек из бригады уволятся.
Не выйдут на работу, вот и всё — словно их и не было.
Деньги кузнецам Степанов всенепременно и честно вернёт.
Больше в кузнечном цехе никакого воровства не будет.
А когда Степанова через год неожиданно для всех арестуют,
кузнецы решат идти выручать молодого директора,
но главный коммунист и подстрекатель Фридман отсоветует:
— Вы за кого митингуете, он же буржуй недорезанный!
Я своими глазами его трёхэтажную яхту на Кипре видал!
А на суде через пару лет Фридман скажет странные слова,
которые останутся в протоколе, прозвучав как награда:
— Ваша честь! Вы наказывайте их всех, конечно, если надо.
Может, эти сволочи и вправду что-то ужасное совершили.
Но завод просит вернуть директора Степанова обратно,
потому что нам без него полная крышка теперь приходит…