Теснее и теснее Дню в ночных объятиях,
темнее и темнее Ночь,
на ледяных волнах её селестиальной мантии
качаются, мерцая, знаки зодиака,
устремлена, пронзая бездны,
великолепная Corona Borealis,
до самых губ нисходит бахромой туманность,
и серьги Плеяд и Гиад
звенят.
Зарницы сумеречные и громы рукотворны,
погребален рушник,
пули тела трясут – во тьму будят,
мёртвые чёрные лбы о ветра студят,
раздолье собакам и воронам,
мёртвые из-под земли колотят,
костьми стучат,
мёртвые в болоте кричат:
здесь нет никого,
здесь нет ничего,
только наш стук и крик!
Матери
преломляют хлеба памяти,
делятся страстно,
кровь от крови пьют благостно.
Лес остистый, лес гравюрный, монотонный,
согласных треск и гласных завыванье.
Дева
в дымах одних
и с пламенем в ладони
лицо смывает и прикладывает маску костяную,
ступает на язык тропы,
идёт на жёлтые огни,
что ждут, когда она сияющее пламя наконец уронит.
Тернием когтей порвётся,
и серпом клыков пожнётся,
не собравшись никогда в снопы.
Под страшный гуд обрядной речи
По лесу разнесут её как весть:
наш час продлится бесконечно,
тепло осталось только в нас, вот здесь.
За краем остывающей Земли бледнеет День,
захлёбываясь невосходом.
И отирает Ночь кровавый рот Луны затменной
бескрайним рукавом косматой тучи.
И Орион кладёт цветок.