Таилась Русь в чащобах заднепровских,
Косматому чудовищу подстать,
И на лугах, в цветах её неброских
Благоухала благодать.
Туда весною улетали птицы
И возвращались осенью назад,
Но не было вестей, как из темницы,
Шумел лишь на порогах водопад.
Шпионы пап ходили в то берложье,
Кто выжил, те поведали с пути,
Что дикарям до вящей славы Божьей
По тропам глухомани не взойти.
Они рыдали, бледные, как тени,
Всё кутаясь, косясь по сторонам,
Меняли быль кошмарных сновидений
На небылицы побывавших там.
Пугала Русь своим сермяжным ликом,
Отпугивала запахом овчин,
Глушила до смерти разбойным гиком
Заехавших, по глупости, купчин.
Так и осталась в бездне лихолетий
Она страной, где воры, пьянь, да рвань,
Опричники, да каторга, да плети,
Terra incognita – Тьмутаракань.
Потом оттуда раздавались звуки,
Их длинный царь орал: «Сейчас попрём!» -
Рубили окна смоляные руки,
Затягивали бычьим пузырём.
Сегодня окна – глядь, уже бойницы,
И в них клубит пищалей чёрный дым:
«Мы отстоим священные границы,
Ни пяди никому не отдадим!»
И доносили капитаны хмуро –
По-русски матерящаяся рать,
Расположившись в устие Амура,
Бесчестить собралась япону мать.
Ходил туда великий корсиканец,
Австриец злобный, как блохастый шпиц,
Но принесли пустым солдатский ранец
И маршальский свой жезл меж ягодиц.
Суров народ, которому не надо
Чужих свобод, был барин бы не злой,
Кто занавесил окна под лампадой
Кудлатой патриаршей бородой.
Идут они незрячие ко свету,
Несут свои убогие миры,
Тартария свисает над планетой,
Неловкий жест и всё в тартарары.
Прошли года, века, тысячелетья,
Она молчит, ворочаясь во сне,
Доносит только ветер междометья,
Да слабый свет свечи в её окне.