Звёзды яркими облаками окружают сумрачное пространство, в котором висят, словно оцепеневшие тени, монахи Зелёного Ордена. Такова Обитель внутри. Её плотная среда перемещает путешественника на расстояния, которые сложно вообразить; по мановению желания летят навстречу россыпи звёзд, до любой планеты — рукой подать. Снаружи Обитель — огромный вытянутый пузырь мнимо зеркальной тьмы, затерянный в космическом омуте. Множество происшествий связано с этой космической аномалией. В отдельном ряду стоит серия военных походов мельниевых агзалацев под предводительством Эжеса, организованных настоятелем Зэлльгаразэллем. Каждый такой поход — отдельная военная игра Эжеса. Всего таких игр девять. Первая происходит на планете Зивеллия, вторая на планете Хлябь, третья на планете Мусхлейм, четвёртая на планете Дрёлл, пятая на планете архонта Байюламура, шестая на планете Гълаф, седьмая на планете Фломмол, восьмая на планете Эгбед, девятая на планете Эгт. В повествовании игры следуют в произвольном порядке. Рассказ про игру на Эгбед растянут от начала до финала, тем более, что с этой планетеой связана планета Эгт. Также большое место занимает игра на Зивеллии.
Эгбед
За прозрачной стеной ветер гнул пальмы. Озрэсу хотелось остаться рядом с беззвучно бушующей зеленью. Но — пора. Он подошел к проёму с насыщенной темнотой, которая осталась неподвижна, когда он шагнул в неё и моментально исчез.
Озрэс вступил в каменное помещение, чьи стены терялись во мгле. Перед ним было зыбкое пространство, сформированное светом висящих в воздухе шаров. Там располагалась длинная каменная плита, заваленная чешуйчатыми телами. Это были покрытые шипастой чешуёй существа с несколько вытянутыми вперёд лицами. На пальцах их поблёскивали когти, за тонкими губами — плотные ряды острых зубов.
Озрэс приблизился к плите. Он отвёл пальцем губу трупа, что словно бы потягивался, свешиваясь с других тел, и увидел привычную картину: зубы повреждены, на слизистой — осколки эмали.
Немного постояв в тишине, Озрэс вызвал сэбэгов. Они довольно быстро встали из наклонных ниш и поспешили к нему на мощных лапах, шелестя по камню хвостами. Два сэбэга встали слева от него, один, самый крупный — справа. Озрэс вздохнул. Бордовые радужки его продолговатых глаз посветлели и стали янтарными. Сэбэг справа приступил к делу. Он брал из кучи труп и располагал его напротив Озрэса. Затем осторожно сгибал конечности, поворачивал голову, разводил когтями челюсти. Казалось, сэбэг не чувствует веса трупов, настолько легко он крутил их перед горящими глазами. Время от времени палец правой руки Озрэса указывал направо или налево. Если палец указывал направо, помощник небрежно отшвыривал труп. Если налево, сэбэгти аккуратно размещали его на висящей над полом платформе. Совершив половину предварительной работы, Озрэс погасил глаза. Сэбэги слева вопросительно заурчали. Сэбэг справа метнул на них строгий взгляд жёлтых глаз. Урчание оборвалось. Но Озрэс и сам знал, что они голодны.
— Бросьте тела корму эггедов, и сами поешьте. Четыре доли времени.
Послышался шелест и быстрые грузные шаги, сопение и ещё больше шелеста, постепенно затихающего. После издалека донёсся тихий плеск и урчание. Озрэс уточнял примерное количество оставшегося материала, понимая, что это бессмысленно, — всё равно он сделает всю работу. Через две доли времени силы восстановились. Через четыре доли прерванная работа возобновилась, через десять — была завершена. Старший сэбэг вопросительно посмотрел на него. Сэбэги плохо умели считать, поэтому он не мог установить, сколько раз выходил из анабиоза. Если десять, значит, вахта закончилась, настали дни водных процедур и тёплых лучей. Озрэс склонил голову вправо и поднял вверх палец. Сэбэг уркнул и направился к анабиотической нише. Его примеру последовали младшие. Мельком оценив проделанную работу, Озрэс поставил ногу на платформу, оттолкнулся другой от пола и, стоя на монолите, плавно заскользил в сумерки…
Остановив платформу у прямоугольного проёма в стене, он направился в темноту. Вскоре проём наполнился горчичным светом. В мастерской Озрэс вывел из анабиоза эгбедов. У них не столь длинные зубы и когти, как у эггедов, чешуя мелка и лишена острых выростов. И они лучше владеют речью.
— Ты и Ты-Ты, вы хорошо себя чувствуете? — поинтересовался Озрэс, натягивая на кисти перчатки.
— Хорошо, эг Озрэс.
— Хорошо, эг.
Озрэс ожидал, что они ответят не столь односложно. Но тщетно. В посёлках они разговаривают много, а во дворцах начинают выражаться скупо.
— Тогда приступим. Первого на жизнь.
Эг стоял над телом, растянувшимся на небольшом столе. Глаза его снова разгорелись, в руке появилась длинная игла, которой заканчивалась трубка, идущая от вставленной в аппарат ёмкости с жёлтым раствором. Положив левую ладонь на лоб трупа, Озрэс воткнул иглу под схождение жёстких рёбер. Ты-Ты тут же повернул ручку подачи раствора и через краткое время вернул её в прежнее положение. Озрэс прошептал несколько шелестящих слов. Тело эггеда вздрогнуло и замерло. Затем в тишине послышался хриплый вдох, веки открылись и явили золотисто-зелёные крапчатые глаза.
— Иди, — велел Озрэс и погрузил иглу в колбу с антисептиком.
С трудом волоча ноги, эггед в сопровождении эгбедов, вышел. Вдоль стен коридора, где он очутился, стояли скамейки, рисунок на стене показывал, что делать. Эггед сел и замер. Рана в боку зарубцевалась, но ещё не заросла чешуёй.
Тем временем эгбеды тащили к Озрэсу следующее тело эггеда. Вдвоём они не могли быстро принести груз, поэтому эг успевал отдохнуть. С каждым возвращённым он уставал всё больше, но уставали и помощники, так время отдыха постепенно увеличивалось. Последнее тело эгбеды тащили волоком целую долю и уложили на стол только с третьей попытки. Когда эг завершил работу, эггеды занимали две скамейки. Озрэс знал, что они находятся в шоке и пытаются вспомнить, что произошло. Некоторые вспомнят, некоторые нет. Отпуская тело, смерть оставляет часть памяти. Стянув перчатки, он вышел в коридор и, как мог, громко и отчётливо произнёс:
— Эггеды! Недавно вы пали в бою. Ешьте и отдыхайте. Завтра увидите Зоц.
Эгбед повёл воинов в ту часть подземелья, куда сэбэги относили тела. Там в круглом бассейне, наполненном чёрной жижей с остатками чешуйчатых кож, плавали лиловые пищевые шары. Эгбед вылавливал их решёткой на длинной ручке и перемещал в маленький бассейн с чистой водой. Эггед брал из воды шар, находил рот организма и вырывал когтистым пальцем небольшую трубку с внутренними органами. Трубку эггед выбрасывал в резервуар переработки плоти, а питательный шар с аппетитом съедал. Когда возвращённые насытились и напились прохладной воды, провожатый отвёл их в длинное помещение с плоскостью для отдыха. Эггеды повалились на пружинящий материал, эгбед повернул ручку на стене, по комнате разлилось синеватое мерцание. Через меру времени все крепко спали, включая провожатого. Когда сияние исчезнет, они проснутся, обновлённые и готовые защищать Эгбед. Только безрезультатно…
Озрэс вышел из чёрной плёнки, почти неразличимой в темноте комнаты. Над потолком мерцали звёзды. Воздуховод наполнил помещения запахом мокрой почвы. Значит, дождь был сильным. Он опять пропустил любимую погоду. Из верхней комнаты доносилось теньканье синтезатора. Озрэс забыл о дожде, неторопливо шагая по белым ступеням. Сеида тонкими пальцами выстукивала что-то замысловатое, занавесив инструмент и кисти белыми волосами. Она сидела у стены на красно-коричневом ковре, рядом лежал пустой бокал. Но она прекрасно знала, что по лестнице поднимается Озрэс, и, когда он появился в дверях, подняла голову. Вертикальные полоски зрачков уставились на эга, фиолетовые радужки с золотистой каймой просветлели. Эга изучала лицо Озрэса, но тот стёр с него выражение.
— Давай поедим?
— Нет, сейчас мне интересней без еды.
Озрэс знал, что это значит. Сеида снова употребляет яды и летает разумом. Сам он эти вещи не практиковал. Снаружи раздался грохот, словно пять громов ухнули вместе. Дворец вздрогнул.
— Они то и дело...
— Днём было затишье. Им не хватает энергии, чтобы пробить стену.
— Сколько эггедов сегодня?
— Сорок девять. Двадцать на жизнь.
— А тёмных?
— Днём было два. Зато к жизни они не возвращаются.
— Как же их убили?
— Сбросили в разлом.
— Ты понял, откуда они прилетели?
— Нет. Мне кажется, у них есть Тонкая тьма. Но как? Представь, какого размера нужна плоскость. И ещё: как вывести её сюда?
— Загадка.
— Да…
Несколько суток эги жили в осаде, что существенно ничего не меняло: они могли перемещаться между дворцами и подземными палатами. Озрэс всё так же имел возможность возвращать, поскольку тёмные не подозревали о том, что ямы, куда эггеды бросают погибших, ведут в подземные помещения. Он, как и другие, не представлял, откуда явились чужаки, захватившие планету. Эггеды то и дело нападали на них, но терпели поражение. Энергетические хобэжи не причиняли чужакам вреда. От гнева воины впадали в помрачение, бросались на противников и, пытаясь прокусить металл, ломали зубы. Эосцы отбрасывали их, стараясь не убивать без необходимости. Эггеды им не нужны. Им нужны эги. А ещё точнее – дворцы. Сейчас необходимо забрать не пространство, а ключевые узлы Цивилизации, поэтому только после захвата жилищ правителей игра может считаться завершённой. Эосцы старались пробиться, а эги не ведали, что могут завершить игру. Вот так:
Озрэс убрал защитное поле, воины заметили отсутствие плоского мерцания. Может, это ловушка? Эжес вытянул руку… воздух. Князь Эоса ступил на лужайку и зашагал к светлому дворцу, дав знак половине отряда оставаться, половине — следовать за ним. Пятьдесят эосцев двинулись за алым плащом. Навстречу Эжесу из дворца вышел агзалац в белой одежде. Эжес протянул ему телепатический переводчик и через некоторое время они беседовали на открытой веранде, чьи колонны терялись в потоках растений. Затем Озрэс провёл экскурсию по дворцу, продемонстрировал коллекцию амулетов, рассказал историю каждого и выразил желание подарить князю выбранную им поделку. Но Эжес отказался — зачем наносить ущерб подборке? От приглашения погостить он также ушёл в сторону, упомянув про срочные дела. Цели своего визита он объяснить не мог, чувствуя себя довольно глупо. Но Озрэс не заметил очевидной неловкости и проводил почётного гостя до космолёта. Эг стоял на лужайке, глядя, как в зелёном янтаре пространства исчезает корабль «Ураган Вивур».
Увы, это было неосуществимо. К удовольствию зелёных монахов. Вот два из них ведут свой разговор:
— Эг долго отсутствовал. Не знаю, где.
— Скорее всего, его тайное убежище находится под землёй. Я пробовал найти, долго летал. Сложно наткнуться в этой массе на искомое.
— Почти невозможно. У него красивый дом. Комнаты обставлены со вкусом.
— Да. Любуйся. Скоро моя ставка сработает, и ты…
— Стану год называться детёнышем Кииу.
— Зелёным детёнышем Кииу.
— Зелёным, да.
*
Светило забралось так высоко, будто хотело пробить бирюзовый купол. Мурмук вышел из таверны, в которой отобедал куском мяса с кружкой сладковатого напитка и, бросив взгляд на небо, поспешил по узкой извилистой тропинке в пышные заросли остролистых кустарников. Его длинная фигура в короткой пёстрой накидке покачивалась при быстрой ходьбе из стороны в сторону, мощные пальцы сточенными когтями вырывали из плотной земли струйки тяжёлой пыли. Небо зримо наполнялось тёмно-сиреневым цветом.
— Того и гляди, гроза разразится на мою голову! — пробормотал Мурмук под узкие ноздри. На его лице в горизонтальную складку, и особенно — в широко расставленных желтоватых глазах читалась лёгкая тревога. Он был одним из множества населявших этот край длинноногих сизополосых эгбедов, особенностью которых, что следует из названия, были удлинённые ноги с мощными икрами и блуждающая по светлой серо-зелёной коже сизая полоса. Мурмук перешёл на размеренный бег и через три меры оказался на лугу с небольшим парком, обрамляющим треугольные белые стены сверкающего дворца. Пересекая поле, эгбед перешёл на шаг, чтобы не раздражать сидящих под деревьями тварей щых. Две из них, приподняв головы, уставились на него с широкими и как будто ехидными улыбками. Эти улыбки происходили от нехватки мягких тканей, которые могли бы прикрыть острые кривые зубы. Мурмук почувствовал холодок, хотя и знал, они не едят путников, довольствуясь оставляемыми в роще подношениями. Порывшись в своей длиннолямочной сумке из грубого волокна, он извлёк круглый камешек. Подкинув камешек на ладони, эгбед метнул его. Ударившись в стену, камешек вызвал мелодичные колебания воздуха. В белой поверхности возник небольшой тёмный провал, в сторону Мурмука полетел некий предмет. Мурмук подпрыгнул и ловко его поймал. Твари щых с гортанным хрипом бросились к нему и стукнулись об силовой экран. Когда Мурмук приземлился, щых недоуменно поскуливали и потирали чёрными пальцами свои широкие носы. Одна из щых демонстративно направилась обратно в рощу. Другая последовала этому примеру, предварительно бросив на эгбеда укоризненный взгляд. В свою очередь, он отправился своей дорогой, пытаясь припомнить, сколько раз повторялся подобный сюжет — семь или всё-таки девять?
В дороге его застиг ливень. Он нещадно трепал шляпу, накидку, сумку, да и всю поверхность бренного тела путешественника, который сетовал, что решил пройти дальше дворца, дабы подкрепиться, и потом уже забрать то, что нужно забрать. Ливень и ветер выли вместе, обвиняя его в чревоугодии и беспечности. Но все ливни когда-нибудь кончаются, и через десять мер тучи растворились в сиянии небес. Чувствуя, как с лица испаряется влага, Мурмук приходил в хорошее настроение, и его длинные ноги с новым воодушевлением несли его к родной деревеньке. Оставив сумку и накидку сушиться во внутреннем дворе, он прошёл в главную комнату, сел на табурет у письменного стола и торжественно разместил перед собой цилиндр с двумя золотистыми крышками. Затем он отковырнул коротким когтем одну крышку и вытряхнул на красноватую столешницу десять треугольных монеток и плотно скрученный свиток. Новые монетки радовали его сердце. Несомненно, порадуют они и желудок, и эстетический вкус. Удовлетворённо хмыкая, аккуратный богач отправил их в шкатулку, извлечённую из ящика, затем поставил шкатулку на место, закрыл ящик на ключ, повесил ключ на гвоздик под столешницей, вздохнул и развернул свиток. На этот раз знаков было в три раза больше. Смысл начертаний был ему и понятен, и неведом. Ведь он смотрел на заклинания эгов — формулы с тайным смыслом, скрытым за внешними значениями, словно лицо за маской. Мурмук достал несколько квадратных листков. Формулы должны быть нарисованы на них и таким образом разъединены, как это обозначено в свитке. Взяв из высокого стакана перо с чернильной капсулой, специалист нажал мизерную красную кнопочку клапана и принялся аккуратно переписывать первое заклинание. Сочась из острого носика, чернила впитывались в пористый материал, приобретая синеватый оттенок, как высыхающая кровь эгбеда, эггеда или сэбэга.
— Так, так-так-так! — протянул Мурмук, перенеся первое заклинание на листок и грациозно изобразив виньетку, в которой можно было различить растительные мотивы. Несомненно, Мурмук являлся одним из лучших каллиграфов планеты. Кто мог с ним сравниться? Мээнес? Он ещё слишком молод, ему мешает пульсация сосудов. Кмалюф? У него безупречная техника, но ограниченный в импровизации ум, его работы утомительно правильны. Очевидно, не случайно эг явился во сне именно к нему и, возгласив: «Теперь ты — моя кисть!», словно отпечаток — в глину, поместил в его память пошаговый план предстоящих действий, который понял бы и младенец. С тех пор Мурмук выполнял порученную работу. Платил эг весьма щедро.
Мурмук разместил перед собой следующий листок, дунул на его поверхность и занёс перо, дабы вновь бросить в пустоту могучие знаки.
*
Эги обитали в пирамидах, расставленных по Эгбед на изрядном отдалении. У каждого эга или эги был свой дом. Вместе они никогда не жили и детей не заводили. Иногда, очень редко, у эгбеда и эгбеды рождался эг. Немедля жители доставали длинное бревно, устанавливали его вертикально и в час безветрия зажигали горючую смесь. Высоко поднимался оранжево-чёрный дым, и приходили эги, чтобы забрать своего брата или сестру. И всё-таки не брата и не сестру, поскольку даже в самой большой деревне никогда не рождалось два эга. После родители нового эга как бы забывали о своей высокой миссии, но, конечно, до самой смерти радовались исключительной доле. Эги не знали своих биологических родителей, зато видели их во всех эгбедах, а также и в эггедах, которые являлись ступенью, от которой произошли эгбеды. Те же, от кого произошли эггеды, обитали в водоёмах и заболоченных чащах, будучи бессловесными хищными рептилиями. В древности от их популяции отделилась ветвь приручённых эггедами и эгбедами особей — сэбэгов. Сэбэги помогали им в делах, требующих большой физической силы. Так же, как некоторые эггеды и эгбеды, определённые сэбэги становились дворцовыми слугами. Впрочем, «слуги» — не то слово. Более подходит выражение «дворцовые родственники». Не явным образом, но своим внутренним отношением эги поклонялись предкам. И сэбэги с теплом смотрели на эгов со своего края времени. Диких и домашних сэбэгов на планете насчитывалось около четырёхсот миллионов, эггедов порядка десяти миллионов, эгбедов около миллиона, эгов — тридцать два. Таким образом, каждая последующая ступень данной вариации Постепенности была намного меньше прежних ступеней, не погрузившихся в прошлое, но совместно пребывающих в настоящем. В среднем сэбэг жил пятьдесят лет, эггед — столько же, эгбед мог дожить до ста, а эги не умирали. Разброс по возрасту между ранними эгами и поздними составлял порядка двадцати тысяч лет. По возрасту Озрэс был ближе к самым молодым, но намного старше Сеиды. Он видел её ещё совсем маленькой, с коготками и хвостом. Потом, как это бывает, хвост исчез, под отвалившимися коготками обнаружились мягкие ногти, а в сорок лет на голове появились волосы. Когда Озрэсу было больше двух тысяч лет, а Сеиде около пятисот, их сердца уже согревала общая звезда. Поэтому Озрэс радовался приходу Сеиды, Сеида радовалась его появлению, но радость их не вырывалась наружу в виде объятий. Вместо этого бордовые и фиолетовые радужки светлели, а от кожи исходила дымка энергии, из-за чего они чувствовали друг друга на расстоянии так же отчётливо, как могли чувствовать ветер. В некоторой степени все эги ощущали дуновение своей энергии.
*
Сеида медленно спускалась по лестнице, бесшумная, словно тень. На ней подрагивало полосатое платье, сверкал бледными камнями широкий ворот. Почувствовав Сеиду, гость встал и улыбнулся, этим утверждая, что рад её видеть. Она улыбнулась в ответ, обнажив ровные острые зубы. Но глаза её остались темны. Атрам внушал ей уважение, и не более.
— Сеида, наряд тебе к лицу. Побудь с нами.
— Конечно, Атрам… Удары давно не раздавались, Озрэс. Видимо, они поняли тщетность.
— Да, вероятно. Всего через несколько дней.
— Что вы обсуждаете, эги?
— Эгт.
Сеида приподняла серебристую бровь. Три тысячи лет назад Атрам и Хааб создали на планете Эгт ряд заповедников, в которых воспитывали при помощи программы избранных аборигенов, призванных быть катализатором развития обществ. Сначала больше половины эгов принимали участие в проекте. После практически все забросили планету. Эгты были в основном довольно невежественными существами.
— Напомни-ка мне твою поговорку про заблуждения, мудрый Атрам…
— Все мы упрямы в искренних заблуждениях, очаровательная Сеида.
*
Эосцы собрались в общем зале корабля «Ураган Вивур». В воздухе мерцали плоские экраны с изображением залов кораблей и челноков, что стояли возле других пирамид. Эжес прикоснулся длинными пальцами к верху шеи, обозначая переход на звуковое общение. Несколько эосов шёл разговор о мелких происшествиях. Затем князь нашёл взглядом сказителя и обратился к нему:
— Вспомним игру, Эзиж?
Эосец с выступающим вперёд подбородком и высоким лбом, немедля ответил:
— Выбирай.
— Четвёртую.
— Да, во имя Вивур! — поддержали многие.
— Хорошо, — кивнул Эзиж. Я был на планете Дрёлл. И многие, кто сейчас здесь, тоже. Эзз! Помнишь Дрёлл?
Агзалац на одном из лучевых экранов с улыбкой махнул рукой.
— Ты очутился в этом рассказе! Слушайте…
Свет померк, возникли новые экраны, на них — цепи заснеженных гор.
Планета Дрёлл
Брёл по снегу дрёлл, брёл да пел: «Дрёлл-друлл! Дрёлл-дрелл!». Из чёрной шерсти в ледышках торчали лапы с узловатыми пальцами, острые уши и морда с красно-синими глазками; каждый глаз был таков — чередовались вокруг зрачка красные и голубые полоски. Недавно дрёлл съел зверя и радовался. Вольготно ему здесь, где камни, снег, ветер, тайные тропы и родная хижина, срубленная топором, который за спиной висит. Брёл дрёлл, да не видел, что в сугробе за скалой воин с мечом караулит. Не ведал, что пришёл сей рыцарь в горы, чтобы с дремучим дрёллом сразиться. Неожиданной оказалась встреча. Прилипло что-то к волосам дрёлла, и услышал он в голове:
— Дрёлл? Вот так удача! А я — нож Эзз!
И выпрыгнул перед дрёллом карлик с сабелькой. И в воинственную позу встал.
В залах раздался смех. Эзиж продолжил:
— Усмехнулся старый дрёлл, клацнул зубами, топор из петли вынул. Ручка топора — из деревца, сам топор — с этого карлика весом. И форма у топора прекрасная, и железо прочное. Залюбовался дрёлл топором, про карлика и думать забыл. А тот подбежал к нему и ткнул сабелькой в ногу!
— Ой-ёй! — закричал дрёлл. — Колется! Ах ты, вредитель!
Тут размахнулся дрёлл и оружие применил. Да так, что карлик полетел, словно жук над полем, и в скалу врезался. Теперь дрёлл медлить не стал — лапой дрыгнул, прыгнул, схватил супостата. Тот, конечно, вырваться хотел, да дрёлл не глуп! Сел на валун, прижал карлика ступнёй, а потом кожаной верёвкой скрутил. И оказался Эзз обездвижен. Только ступни шевелятся, да голова вертится и ругается. А дрёлл доволен, улыбается. Приключение!
Пришел дрёлл домой, огонь развёл, думает, что из карлика делать — суп или жаркое? Носом от мыслей шевелит, глазами хлопает. В такой тишине карлик почуял недоброе, да и говорит:
— Дрёлл, послушай! Я не съедобный, такой же металлический внутри, как и снаружи. А ещё хочу тебе сказать, что Дрёлл-Тун нами захвачен. Так что напрасно радуешься.
Удивился дрёлл. Как это – весь железный? Ну-ка! Развязал он верёвку, распутал карлика и постарался ему руку оторвать. Крутил-вертел и так и сяк — выскальзывает, не отрывается. Добрая работа!
— Ну что, убедился? — говорит карлик. — Не на того напал! Неси меня в Тун и обменяй на горшок золота. Я скажу князю, что так мы договорились, поэтому никто тебя не тронет. Да ещё и богатство приобретёшь.
Ещё крепче задумался дрёлл. Не доводилось ему на своём веку с такими чудесами встречаться. Были у городских дрёллов роботы… Так то железки, себя не разумеющие. А этот, посмотрите на него, рассуждает!
— Ладно, карлик Эзз, вижу, про себя ты правду говоришь. А про Дрёлл-Тун — врёшь, поди. Но это завтра откроется. Когда я тебя обменяю на рынке на что-нибудь полезное. На сковородку, например. А сейчас я буду спать. И ты спи, коль умеешь.
Дрёлл снова связал Эзза и положил его на сундук, сам лёг на шкуры и захрапел. И таков был этот храп, что огонь в камине подпрыгивал, словно бегущий заяц.
Утром дрёлл проснулся, поглядел в окно на горные склоны, позавтракал углями из очага и отправился в Тун. Эзза он повесил себе на шею, как будто амулет. Снова шёл по склонам дрёлл, пел да сопел. Много они преодолели перевалов, и открылся Эззу город, из которого он отправился в горы с намерением привести на верёвке дикого дрёлла. За пару дней Эзз хотел обернуться, так и получилось. Только вот Эзз не вёл на верёвке дрёлла, а сам болтался на верёвке вверх тормашками, битый день колотился о твёрдое тело. И много бы он, если бы не был из металла, приобрёл сегодня украшений — синяков да шишек.
— Ну что, висюлька? Вот и наш Тун! Ещё больше стал!
Уже смеркалось, когда великан выдернул из болота сухое дерево. Ведь горный дрёлл должен подходить к городу и вступать на его улицы с поднятым вверх деревом. Это для того, чтобы культурные родичи, видя древнего дрёлла, радовались и встречали его песнями и плясками. Так уж повелось. Дрёлл вспомнил, как лет десять назад его кормили пряниками, а потом уложили почивать на белой кровати, и от удовольствия зажмурился. Однако в этот раз дрёллы с бритыми мордами и дрёллихи в узорных фартуках его не ждали. Вместо них за воротами дрёлла резко остановили карлики со скрещенными копьями. Гребнем он пользовался редко, поэтому переводчик всё ещё находился в его космах.
— Стой, кто идёт! Ты сюда по какому вопросу? Стой, тебе говорят!
Два копья упёрлись в его грудь. Конечно, они не причинили бы ему вреда, шкура у него толстая. Да и выбить он их мог, взмахнув лапой. Но, подумав, дрёлл не стал возмущаться, а вместо этого решил разведать обстановку.
— Приветствую! Это же я, дрёлл Друндардул! Принёс вашего родича. Прослышал я, что Тун захвачен, вот и решил посмотреть, что да как. А этот мне горшок золота обещал…
И дрёлл, давая понять, кто ему обещал, тряхнул Эзза. Стражники, выслушав великана, предложили ему следовать за одним из них. Скребя макушку когтями, Друндардул двинулся за эосцем. Ба! Да его вели во дворец — похожее на мятый островерхий колпак здание с яркими окнами и лестницей из разноцветных камней. Знатная постройка! В верхних этажах жила знать, в самом верху — король Друндырдан, а на первом этаже располагался Тронный зал, освещённый пылающими лампами так, что глаза слепило. Только один раз дрёлл в него заглядывал, а чтоб вот так запросто зайти, о том и не мечтал. И вот он, дрёлл Друндардул, оставляя на хрустальном полу отпечатки ступней, идёт меж рядов пузатой городской мелочи к сложенному из прекрасных кривых камней трону. И сзади у него топор, и спереди у него Эзз, и в руке — дерево. А на огромном для него троне сидит карлик в золотой короне.
Эжес приподнял бровь, с изумлением взирая на чудовищного дрёлла. Таких они тут не встречали… А что это у него на груди? Да это же Эзз, Повелитель рапир! Не то что Эжес был сильно изумлён, но впечатлён — определённо.
— Кто ты, славный воин? — спросил Эжес.
— Я не воин, я дрёлл Друндардул, сын Друндурдала, внук Друндурдуна. Твой солдатик обещал мне горшок золота, если я тебе его принесу. Не горшок, в смысле, а вот его.
И Дрёлл снова немного подбросил Эзза при помощи брюха. Эжес усмехнулся.
— Эзз! Это правда? Так ты думаешь, что я отдам за тебя целый горшок золота?
Снаружи князь Эоса был совершенно серьёзен. Меж тем Эзз, подавленный ситуацией, решил, что он действительно сомневается, нужно ли его обменивать. Эзз пришёл в смятение, но не растерялся.
— Да… Думаю, отдашь… да ещё с горкой!
— И ты прав, Эзз. Отдам. Как же я без звона рапир? Неси его сюда, добрый дрёлл.
Великан, предвидя, что сейчас его кожаную верёвку испортят, сам освободил Эзза от пут и поставил у трона. Наконец-то Эзз очутился на ногах. А Эжесу пришла в голову красивая мысль.
— Вот что, Друндардул, сын… ээ… тебе видней, чей. Ты поступил правильно, что вернул мне воина. Это славный воин. Но откуда он мог знать, что не ему тягаться с настоящим горным дрёллом?
При этих словах дрёлл поблагодарил батюшку, наградившего его густой порослью на морде, поскольку не хотел показать вида, что ему понравилась похвала. Следующие слова и вовсе повергли его в приятное настроение.
—Твои городские соплеменники тоже не могут тягаться с тобой по части харизмы. Знай, что я — воин-кочевник, поэтому не хочу задерживаться на одном месте. А теперь слушайте, вы все! Я объявляю своим законным преемником дрёлла Друндардула! Завтра же мы коронуем его, а я сниму с себя путы полномочий и отправлюсь к звёздам!
По рядам присутствующих пронёсся гул. На их мордах дрёллов гуляли растерянность и радость. Многие из них зачем-то стали поправлять бабочки и одёргивать тесноватые сюртуки. А эосцы вырвали из ножен сабли и принялись стучать ими, восклицая: «Эос! Эос! Вивур!», тем прославляя Двойную Расу и родную планету. Таким образом, решение Эжеса было встречено нарастающим одобрительным рёвом и мельниевым грохотом. Друндардул, удивлённый больше всех, быстро пришёл в себя; он схватил топор и стал поворачиваться посреди зала с деревом и топором в поднятых лапах. Это зрелище повергло культурных дрёллов в мистический восторг. Они почувствовали, как в них вскипает поднявшаяся из глубин веков лесная кровь и сотрясали дворец таким гвалтом, что стёкла полопались. Поэтому, когда на следующий день, в уже спокойной и торжественной атмосфере, происходила коронация, в светлом воздухе кружились блестящие снежинки. А поскольку коронуемый велел натащить сюда камней, веток и деревьев, зал был похож на удивительный лес.
Когда настал торжественный миг, дрёлл уселся на трон и на его косматую голову водрузили древнюю тяжёлую корону, которая была велика предыдущим королям, а ему пришлась впору. И вот на троне восседал король дрёллов в каменной короне, с топором и деревом в лапах. На пиру перед каждым сановником, впереди прочих кушаний стояли чаши с известняком и углём.
— Ешьте здоровую пищу и крепните! — рокотал Друндардул. — Твердейте, чтоб искры при скрежете с зубов сыпались!
И он продемонстрировал, как с зубов сыплются искры. Впечатлённые сановники, в том числе экс-король, принялись уплетать угощение. И эосцы в знак почтения открыли в груди отверстия для приёма пищи и закинули туда по кусочку известняка и угля. Хотя они предпочитали уран.
Если вы думаете, что дрёлл остался во дворце, можете и дальше так думать. На самом деле он ушёл домой, в снежные горы. Но теперь это был король дрёллов, которые не тревожили его, зная, что он любит мерное течение жизни. Появится настроение тряхнуть деревом — придёт, займёт трон и закатит пир. Так и происходило время от времени, и тогда весь Дрёлл-Тун шумел, как большой водопад!
Когда Эзиж завершил историю, по кораблям раскатился одобрительный гул.
Планету Дрёлл монахи нашли в локусе Великого за Пустошью. Цивилизация на ней развивалась довольно медленно. Тем не менее, дрёллы были на нескольких планетах и вступили в кое-какие деловые отношения с другими разумными существами. Подробности Эжеса не интересовали. Завоевав Тун, что было несложно, он сместил с должности короля, а всех чиновников оставил на своих местах. Ближнюю свиту тоже не разогнал, и некоторое время исполнял роль владыки. Он решил задержаться в городе дней на десять, прежде чем сказать в воздух: «Я готов возвращаться». Где-то в другой Глубине, и всё же — на расстоянии вытянутой руки от него, висел в плотной среде монах. И наблюдает за Эжесом, чтобы ничего не пропустить. Сказав: «Я готов возвращаться», Эжес мог протянуть руку и тут же проследовать в Обитель. А мог отправиться с воинами на корабль и подняться над поверхностью. Тогда по его распоряжению на нос корабля ляжет чёрная кисть, и судно на малом ходу исчезнет в незримой плоскости. И вот, когда Эжес уже собирался возвражаться, в зале появился нежданный гость.
…С самого начала планета Дрёлл не была доступной игрушкой. Почти сразу же на выведенные из Обители корабли — флагман и три небольших судна — напали сорвавшиеся с орбиты Топоры дрёллов. Два корабля, не успевшие включить защиту, были разворочены ракетами, каждый третий солдат в них погиб. «Ураган Вивур» и второй корабль, «Эос-4», стремительно взмыли за атмосферу, чтобы стряхнуть погоню. В невесомости из флагмана вылетели десять таранных челноков, и все устремилась в бой. Уступающие в скорости и маневренности Ножам Эоса Топоры Дрёлл, почти полностью потратившие боезапас, падали один за другим, и вскоре все десять не представляли опасности. После, в течение двух суток, эосцы повергли ещё около двадцати Топоров. И только потом смогли приступить к штурму главных городов-государств этой планеты: Дрёлльна и Дрёлльвиля и Дрёлл-Туна. Первым, как и показанов очерёдности перечисления, штурмовали Дрёлльн — весьма разросшийся древний город колоколов и шпилей.
Мир дрёллов был довольно комичен в своей провинциальности, и при этом всё ещё достаточно свиреп.
Штурм Дрёлльна
Дрёлльн бился, как вепрь, оглашая пространство воинственными криками. Навстречу эосцам из-за баррикад выпрыгивали облачённые в броню дрёллы с прикреплёнными к предплечьям орудиями, чьи снаряды разбрызгивали камень и разрывали воздух на вибрирующие куски. Кроме этих отрядов, эосцам пришлось иметь дело с быстрыми роботами, действующими как мобильные капканы. Такой робот, нацелившись на эосца, стремился поймать его и обездвижить.
…Бушующий сноп пламени испепелил плащ. Князь откатился на четыре роста. Ещё переворачиваясь, он понял, что ему нужно немедленно выработать эффективную тактику и продемонстрировать её отряду. Огромное волосатое чудовище поднимало другую руку с прикреплённым к ней орудием, чтобы вновь послать в Эжеса беспощадный заряд. Подпрыгнув, князь сорвал с крепежа на поясе волновой пистолет и, вскидывая его, произвёл выстрел; оружие на руке дрёлла разлетелось на щепки. Поскольку, распрямляя ноги после кувырка, Эжес велел боевому механизму активировать режим разрушения металла, утратив оружие, дрёлл не лишился руки. Не дав великану, рассматривающему кисть, очнуться от удивления, князь разрушил оружие и на другой руке. После чего, поменяв режим, с усмешкой отправил в лоб дрёллу импульс, подобный удару молота. Зубастая пасть мохнатого воина отворилась, и он рухнул на спину.
Когда дрёлл ещё падал, Эжес завершал концепт стратегии, в следующий миг отправленный и возникший в сознании каждого воина его группы. Не успела улыбка ускользнуть с его лица, как орудия на руках мчащихся на эосцев дрёллов стали разлетаться вдребезги, а сами дрёллы — получать удары в лоб и падать на брусчатку островерхого Дрёлльна. Эжес застыл, любуясь динамичной картиной, и вдруг отвлёкся. Мимо него, и вот уже — там, где только что возвышались дрёллы, по направлению к центру мчался огромный эосец — Эжжж. Когда-то он лично завербовал этого воина. Естественно, тогда Эжжж не бегал на двух мельниевых ногах, но подпрыгивал на когтистых скаковых лапах, размахивая органическими саблями и тараня противников носом-ножом. Куда он торопится? Ах, так вот что! Эжжж нёсся к замку короля Дрёлльна, дабы захватить его владельца и сорвать флаг с извивающейся звездой, тем самым провозглашая победу Эоса. То есть, Эжжж надумал взять главный приз! Не успев здраво рассудить, что не по чину ему соревноваться с молодёжью, Эжес совершил огромный прыжок и забарабанил пятками по камню. И вот уже они мчались в одном направлении, оптимизируя протекторы стоп, перепрыгивая и огибая помехи, проносясь по стенам, переходам, совершая при надобности сальто и вращаясь наподобие колёс. Иногда их заносило, бросало об стены, переворачивало, но они стремительно выходили из крутящих моментов и продолжали рваться к цели, словно натасканные для охоты рассвирипевшие звери.
Эжжж понял, что его хотят опередить, и узнал, кто именно. И что же? Это придало ему резвости. Он чрезвычайно обрадовался, осознав, что с ним соревнуется сам князь. Эжес уловил это настроение, впрочем, иного он и не ожидал. И оба знали — Эжес не станет останавливать Эжжжа внутренней командой. Ведь это значило бы — остановить себя. Два ножа Вивур с щёлканьем и свистом рассекали пространство, пылая честолюбивой яростью. Длинные конечности Эжжжа позволяли ему развивать огромную скорость, Эжес компенсировал данное преимущество лучшей маневренностью. Через половину эоса они почти сравнялись и практически одновременно увидели широкие ступени замка короля-губернатора. Быстрей! Победитель получает весь Мир!
… Страшный удар снёс Эжеса — выскочивший из бокового проулка робот врезался в него и вцепился. Вместе они обрушились на стену, осыпавшую их градом штукатурки. Ноги, правая рука и шея эосца лишились подвижности, левую руку робот пытался схватить двумя свободными манипуляторами. Князю удалось применить волновой пистолет, и вскоре он встал на ноги. Робот превратился в половину робота и металлический порошок. Этот бегающий капкан преследовал их, используя параллельный путь, чтобы затем совершить финальный манёвр. Если бы Эжес дышал, то сейчас ему потребовалось бы время для того, чтобы отдышаться. Но он давно уже не дышал. Однако чувствовал досаду. Его бледные глаза устремили дробинки зрачков в проём, где пропал Эжжж.
Князь шагал по выполненной из эластичного полимера красной дорожке, высоко над ним висели неровные своды, справа и слева темнели арочные входы в коридоры, впереди располагалась колоссальная винтовая лестница. Он снова побежал, отбрасывая по несколько ступенек. Сверху донёсся мерный стук. Через некоторое время князь подумал, что где-то за арками должны располагаться лифты. Если бы он уставал, то, возможно, не преминул бы их поискать. Но Эжес давно не уставал. Он бежал и бежал, всё отчётливее различая глухие удары.
Почему-то он вспомнил настоятеля. Этот змей почти настойчиво предлагал ему в качестве полигона Дрёлл. Иногда Эжесу мерещилось, что Зелён неким образом причастен к наиболее ярким несчастным случаям. Например, к настолько несвоевременному для них и своевременному для дрёллов нападению Топоров. Может быть и так. Но что это меняет?
Лучи плотными пучками били сквозь высокое разноцветное окно, раскрашивая светлые стены и лакированный пол у единственной на последнем этаже арки. Стук превратился в грохот. Эжес прошёл под высоким сводом и окунылся в гладкую тёмную ткань занавесей. Раздвинув складки, он обнаружил следующий слой и двинулся вперёд сквозь всё новые слои. Через несколько шагов, князь очутился в светлом зале. В центре красноватого пола валялся мельниевый пояс с волновым пистолетом, а немного дальше бесновался монстр, похожий на жёлтого осьминога с лишёнными присосок щупальцами. У него было отдалённо дрёллье лицо, оно выглядело как перекошенная эластичная маска, натянутая на огромную голову. Широкий рот чудища кривился, обнажая многочисленные острые зубы и красный язык, желтоватые глаза с чёрными радужками бессмысленно таращились, три щупальца старательно колотили булавами по прижатому к полу предмету. Через миг Эжес понял, что этот предмет — Эжжж. Он выхватил оружие и ударил чудовище «молотом». Раздался многотембровый визг. Жёлтая туша метнулась к Эжесу, из чего он сделал вывод, что нужно менять настройки, однако не успел — хлёсткий удар выбил оружие из кисти. Ускользая от проворных щупалец, князь стремительно бегал кругами, внутренне посмеиваясь над собой в этой нелепой ситуации. Монстр перемещался мощными импульсами, работая с инерцией резкими движениями щупалец и не проявляя признаков усталости. Становилось ясно, что вскоре он непременно поймает жертву. Но Эжес не был жертвой, он являлся воином с трёхсотлетним опытом. Оказавшись рядом с монстром в максимальном удалении от арки, он по прямой линии помчался к выходу. Увлечённое погоней чудовище кинулось следом и почти настигло его, когда он на полной скорости ворвался в арку. Эжес, подпрыгнув, схватился за ткань и был подброшен стремительной гладкой массой. Впереди послышался звон бьющегося стекла. Штора затрещала и оборвалась, но замедлила его движение. Вылетев на площадку, он рухнул на край поверхности, за которой мотались изведённые щупальца. Одна нога эосца свесилась в пустоту. Опираясь на локоть, он слышал звон стекла и вой падающего монстра. Потом снизу донёсся звучный хлопок. Эжес поспешил обратно в залу — как там Эжжж?
Эжжж взбирался по перекладинам настенной лесенки к люку в прозрачном потолке. Через половину эоса он очутился на полу самой верхней комнаты замка. В ней находились упавшие книжные шкафы, камин с кучкой золы, стол и кресло с обтянутым кожей скелетом дрёлла, уронившим подбородок на рёбра. В тишине Эжжж услышал смех стоящего внизу князя, открыл стеклянную дверь и вышел на небольшой балкон. Он окинул панораму и продолжил подъём к цели.
Эжес разглядывал безобразную размазню в луже жёлтой жидкости и двух стоящих рядом горожан в ярких сюртуках. Князь перевёл пистолет в нужный режим и выстрелил в лоб телепатической липучкой. Не успев испугаться, дрёлл услышал голос:
— Я Эжес, твой король. Расскажи мне, что это такое.
При последних словах эосец кивнул в сторону погибшего чудовища. Дрёлльнец учтиво поклонился и произнёс:
— Приветствую, король Эжес! Я Дриундал, местный торговец выпечкой. Это бренное тело — всё, что осталось от нашего заколдованного принца, а затем и короля Дрангулмара, но что за история за всем этим скрыта, я не знаю. Возможно, это ведает его батюшка — отрекшийся от престола король Драпулдар. Да только где он нынче?..
— Понятно. Но как же вы жили с таким королём?
— Мирно. Питался он в основном сиропами, великого зла не чинил, иногда, правда, от убийств не отказывался. Вы можете заметить, что окна первых этажей нашего города зарешёчены. По ночам наш король совершал прогулки, уж таков был его моцион. А теперь что? Придётся нам его хоронить, ничего уместнее, похоже, и не придумаешь…
Дриундал с деликатным почтением и лёгкой скорбью вздохнул. Второй дрёлл, также отвесивший Эжесу поклон, не вмешиваясь в разговор, поддержал товарища покачиванием головы. По всему было видно, что это очень культурные горожане, живущие в самом центре Дрёлльна, вдали от скорых на стрельбу окраин.
Возвращаясь, Эжес по внутренней связи узнавал обстановку. Он не любил переключаться на обзор из чужих глаз, но сейчас быстро просмотрел веер панорам. Перед ним прошли отдалённые районы, повреждённые взрывами мостовые, дымящиеся здания, группы дрёллов под охраной эосцев. Основные бои закончились, горожане, желающие биться, больше не имеют такой возможности.
Эжесу не было нужды отдавать распоряжения, воины сами распределят пленных по камерам, разделив их на определённые категории, обеспечат охрану и жизнеобеспечение, а потом оповестят граждан о правилах поведения. Эта военная организация зародилась в первобытном обществе Вивур, прошла становление во времена объединения племён, приобрела опыт в Империи Серого Кольца и прошла модификацию на астероиде Эос. Сейчас он наблюдал перед собой ловкую химеру во всей её уверенности и красе. Несомненно, многие ножи и студни в мельниевых телах также видят её полностью, а не в виде разрозненных фрагментов. Эта организация включала в себя всех эосцев и жила в каждом из них. Эосец был образцовым солдатом Империи, которая канула в Неведомое, а через два века, отбросив всё, кроме чистой сути, предстала в виде военизированного астероида. На этом основании Эжес иногда произносил: «В мире есть воины лучше эосцев, но солдат лучше — нет». Он смотрел на тёмные фигуры с бледными глазами и до сих пор видел ножей. В эосцах сквозило что-то насекомое, присущее ножам, однако их узкие лица роднили их в восприятии с птицами. Эжес вспоминал, что изначально был доволен своими шестипалыми кистями. Тем, что сразу два пальца противостоят четырём. Такое строение обеспечивало отличное сцепление руки с рукоятью клинка. В обращении с другим оружием это тоже являлось преимуществом. А свои новые ступни он воспринял иначе — из-за привычки к скаковым лапам с пальцами и когтями, они казались ему невзрачными и даже жалкими. Но, поскольку эти ноги превосходили в прыгучести прежние, такое впечатление вскоре прошло.
В общем зале царил оживлённый разговор, эосцы обсуждали разные моменты. Эжес смотрел в лучевой экран, воспроизводящий то, что было снаружи. Казалось, стена отсутствует, и можно спрыгнуть на почву. Вдали виднелись зубцы Дрёлльна. Что же, теперь на очереди Дрёлльвиль…
Что-то упало поблизости. Это было древко и смятое изображение чудовища. Эжжж скрестил пальцы рук ногтями вниз. Зал наполнился одобрительными возгласами.
— Эжжж! Мои сердца рады.
— Я знаю, император.
Сказание о несчастном Дрангулмаре
Прекрасен утренний перезвон колоколов и колокольчиков Дрёлльна. Весело разносится он, возвещая: «Начался день!» В каждом районе города есть главная колокольная башня и несколько вспомогательных. Главная башня с самым большим колоколом принадлежит самому почтенному дрёллу, а вспомогательные башни его приятелям. Большие колокола согласуют свой звон, а уж небольшие под них подстраиваются, и получается самая настоящая колокольная симфония. Живой этой науке много столетий. Ах, что за музыка переливается над Дрёлльном каждое утро…
— Зачем тебе, чадо несмышлёное, этакая капуста? Ты разве плохо её рассмотрел? Это на тебя карнавал подействовал, вот что я скажу...
Ерзая банкеткой по полу и натягивая туфель, король Драпулдар увещевал опрометчивого сына Дрангулмара. Упитанное лицо не менее упитанного монарха покраснело от натуги, кончики ушей то и дело подпрыгивали. Что очень кстати маскировало смущение, которое испытывал почтенный король-губернатор от разговора с наследником на несколько интимную тему. Да, быстро время летит! Давно ли Дрангулмар под стол пешком путешествовал, и вот посмотрите — жениться собрался! Что и само по себе неожиданно, а уж, учитывая его выбор, и вовсе…
— Несусветно, сынок, несусветно! Неужели ты думаешь, что я тебе… хех, да что же ты… что я тебе враг, и стану потакать твоему опасному заблуждению? Даже, может статься, заблуждению роковому! Прояви я сейчас легкомысленность, как же я после взгляну… в глаза потомкам?
— Батюшка король! Выслушай меня ещё раз и пойми — я не могу приказывать сердцу! Ты указываешь на мою молодость, как на среду процветания неопытности. Но я скажу другое: молодость — время искренности, той звезды, следуя за которой, дрёлл находит счастье. Предам ли путеводную звезду? Собьюсь ли с дороги, даже из почтения к вам, государь? Не ставьте меня пред таким выбором! Не заставляйте страдать! Поверьте мне, и вскоре будете лицезреть самого счастливого сына, который многое совершит для процветания нашей славной династии, а значит – Дрёлльна и всей планеты!
— А я говорю… капуста!
Королю наконец-то удалось натянуть разношенную туфлю, топнув ногой, он встал с банкетки, посмотрел на Дрангулмара бледными глазками и пошевелил густыми бровями.
— Отец! Поймите…
Но Драпулдар, напустив на себя озабоченный вид, поспешил в столовую, про себя негодуя на поведение сына, явившегося к нему с прежним капризом. Вчера с утра надоедал и сегодня то же самое…
Дрангулмар, провожая взглядом батюшку, неожиданно услышал скрежет собственных зубов. Да, возможно, он вёл себя несколько навязчиво, однако тому была веская причина — любовь! Любовь к самой прелестной девушке Дрёлл и подобных ей благословенных планет.
Они встретились позавчера на фестивале в Дрёлльвиле. Сначала она не произвела на него впечатления, но потом! Вспоминая тот миг, Дрангулмар и сейчас покрывался испариной, как балясина полиролью. Непонятно, что произошло, но дочь полицмейстера, простая девушка Бруньлелла превратилась для него в воплощение грёз. Её личико наполнилось пикантным очарованием, глаза сияли, голос безошибочно трогал сокровенные струны его души. Не в силах противиться чувству, Дрангулмар пал перед ней на колени и протянул руку, приглашая на танец. Благо, в это время происходили танцы. Прижимаясь к многослойной кисее, он впивал ноздрями аромат избранницы, нашёптывая приятные слова, которые мог припомнить: «Цветок, весна, красота, безупречность, полёт, феерия, экстаз, мармелад!» К завершению танца девушка, совершенно очарованная своим кавалером, уже вторила ему, напоминая эхо, и вскоре они, спрятавшись от всех в декоративной избушке, поклялись пожениться и уж никогда более не расставаться.
Вчера вечером, прибыв во дворец на скоростном экипаже, окутанный облаком восторга, принц не спешил просить благословения. Долгое время он лежал на балконе и смотрел на звёзды. Они мерцали, ветерок доносил таинственные звуки ночи. Вот она, жизнь, которая только началась. Жизнь, которую к ужасу и гневу Дрангулмара, намеревался зарубить на корню, словно цветущее деревце, Драпулдар. Нет! Нельзя этого допустить! Он будет бороться за своё будущее!.. Но как?.. День прошёл в безуспешных мольбах, закончившись скандалом. Драпулдар заперся в своих покоях и ушёл в дальнюю комнату, чтобы не слышать ударов и причитаний. Сколько-то поколотив в белую дверь с золотыми штапиками, юноша опустил руки.
В самый чёрный час смятения к нему явился таинственный гость. На полукруглый балкон бесшумно приземлился небольшой скутер и замигал разноцветными лампочками, приветствуя бессонного принца. Бледная фигура отделилась от механизма и спокойно направилась к двери в комнату. Дверь приоткрылась, и порядком напуганный Дрангулмар услышал бархатистый голос:
— Ты не пугайся, это я, эг, которого ты видел на празднике… Помнишь? Меня зовут Сэт. Я к тебе насчёт Бруньлеллы. Ведь ты с ней не связывался? Отец не позволил тебе использовать междугородный аппарат? И правильно — не надо её расстраивать. Откуда я знаю? О, я знаю многое. Всё, что я знаю, тебе знать не нужно. Знай главное в этот час: я — ваш друг! Потому что я — друг всех влюблённых… Да, да, юный принц! Издавна я помогаю им обрести счастье. Позволь мне присесть с тобой на этот изящный диван, и рассказать тебе наш план. Именно! Только так, при помощи плана мы обойдём тернии и подводные камни. Думал ли ты, что существуют такие вещи? А они существуют, к сожалению, мой бедный принц, они существуют. Но — победа будет за нами. Да победит любовь.
Так говорил эг, и его вкрадчивый шёпот вливался в кровь Дрангулмара опьяняющим наркотиком. Впервые за много часов юноша обрёл милосердный покой. Гость окутывал его, словно пледом, душевным теплом, и вскоре, согревшись, дрёлл почувствовал готовность действовать и уверенность в успехе. Конечно, всё получится наилучшим образом. Иначе и быть не может, если за дело взялся такой замечательный эг.
На следующий день Дрангулмар представил Сэтаха своим другом с планеты Эгбед: они встретились на карнавале и сразу сдружились. Драпулдар, окинув гостя внимательным взглядом и пошевелив бровями, расплылся в улыбке и заявил следующее:
— Рад, сердечно рад! Дружба — замечательная штука. Отвлекает от сует и облагораживает. Жду вас сегодня после полуденного звона на обеде в вашу честь.
За обедом Драпулдар пришёл в восторженное настроение, совершенно убедившись, что его сын, по всей видимости, снова стал благонравным дрёллом. В связи с этим событием король проявлял к эгу искреннее радушие, посчитав его главной причиной выздоровления Дрангулмара. И это было так, эг оказал на принца позитивное действие. Однако, и это колоссальное «но» — после того, как сам же и вверг его в пучину переживаний. На фестивале, прогуливаясь в весёлой толпе, Сэтах не просто восхищался зрелищами, любезничал и смеялся, но и полз, словно змея между цветов, чтобы ужалить Дрангулмара. И вот, дождавшись злоприятного момента, произвёл ментальное воздействие, бормоча нужную формулу, недавно втиснутую в память с тут же сожжённого листка. Таким образом, формула, пропавшая во внешнем мире, полностью переместилась в причудливый мозг эга, а из него — в нервную систему ничего не подозревающего Дрангулмара. Воздействие заклинания эг связал с определённой девушкой, и в миг, когда принц посмотрел на эту особу, оно проявилось ярко, словно пламя, охватывающее трут. Теперь Сэтах видел, что его ворожба удаётся в превосходной степени, и даже сам удивлялся, насколько всё удачно складывается. Через несколько дней Дрангулмар в неспешной беседе с отцом выразил желание заняться строительством. Король, приветствующий развитие своего чада и города, с готовностью согласился оказать содействие этому увлечению, и вскоре неподалёку от его дворца был заложен фундамент Дрёлльн-Остра. Монарх удивился площади запланированного здания, решив, что перед ним появится нечто вроде крытого стадиона, но ошибся. Да и удивился слишком рано. Через год его дворец находился в тени остроконечного небоскрёба. Когда основное строительство закончилось, Драпулдар вздохнул с облегчением. И снова поторопился. Но немного подробностей…
В кратчайший срок после разговора с отцом о возведении замка, любовь принца к Бруньлелле превратилась в любовь к зодчеству. Он лично занимался организацией работ и поставок, постоянно мелькая между рабочими в своей жёлтой каске. Постепенно вырастая, Дрёлльн-Остр выкачивал из казны накопленные поколениями средства. Драгоценные камни и золотые монеты превращались в каменные блоки, металлические конструкции, коммуникации. А ведь ещё тратились деньги на зарплату тысяч рабочих. Хотя только в первый месяц. После они, как один, выразили желание работать за еду и высокую идею. Еда была зачастую скудная, а вот идея, действительно, грандиозная. Здание состояло из центрального вытянутого конуса и примыкающих к нему скошенных конусов пониже. Центральный конус снизу доверху пронизывала винтовая лестница, в боковых конусах, соединённых с ним проходами, тянулись лифтовые шахты. После завершения строительства замка Дрёлльн-Остр король отрёкся от престола в пользу единственного сына. Видные горожане встретили это решение восторгом, что могло показаться чрезвычайно странным на фоне всеобщего благоговения перед монархом. Впрочем, с появлением в Дрёлльне Сэтаха странное переставало казаться странным.
После отречения батюшки от престола Дрангулмар немедля принял корону и провёл ряд реформ. Завершив намеченные эгом дела, он объявил, что вскоре обретёт другую форму и призвал горожан не беспокоиться по этому поводу. Горожане, за год привыкшие к причудам Дрангулмара, пожали плечами. Их больше удручало отсутствие колокольного перезвона. Первым указом король повелел снять с башен и сдать в утиль все колокола и колокольчики, мотивируя это заботой о безопасности. По заявлению Дрангулмара колокольный звон провоцирует на скорейшее военное нападение потенциальных агрессоров — Дрёлл-Тун и Дрёлльвиль. Война с ними неизбежна, но пусть лучше она состоится немного позже. После переплавки колоколов город стал готовиться к грядущим битвам. Отношения между государствами по инициативе Дрёлльна были заморожены, в результате между жителями возникла холодность. А холодность, как известно, легко превратить в горячие эмоции. Бывшей невесте Дрангулмар отправил письмо такого содержания, что бедняжка несколько дней рыдала, не в силах осмыслить яму открывшегося ей садизма и как-либо сопоставить это с образом её принца. Ведь она уже долгое время не ждала от него весточки, но, решив, что на карнавале он просто играл, продолжала думать о нём с невыразимой нежностью. И вот теперь он отнял у неё даже это. За что? За то, что как-то раз Бестат больно уколола самолюбие Сэтаха и весело рассмеялась, возможно, в тот момент не представляя степени его страдания. Все выстраивают в мире свои взаимосвязи, и Сэтах тоже. Он был сторонником коллективной ответственности, полагая так: «Если я не могу или не хочу взять твой долг с тебя, я возьму его с кого-то, кто как ты». Таким образом, Бруньлелла плакала потому, что очутилась в поле действия Сэтаха, который счёл нужным вернуть ей укол от Бестат. Ведь месть Сэтаха — имущество Сэтаха, и он распоряжается им по своему желанию. Ему нравилась такая логика, и он охотно ей пользовался.
Молодой король за месяц прошёл метаморфозу в круглом зале главной башни Дрёлльн-Остра, где и стал обитать. Ему нравилось, что его жилище находится на огромной высоте. Есть только одно помещение во всех городах Дрёлл, которое выше его зала — комнатка для обзора и чтения. А выше её — шпиль. На шпиле — знамя. На знамени — он, священный король Дрангулмар! Получается, что он, как ни крути, выше всех.
Дни и ночи напролёт Дрангулмар читал старые книги, разминался, ел и дремал. Придворные приносили ему разнообразные сиропы, которые он очень любил, а также торты и мармелад. Они оставляли еду на площадке, а после забирали посуду и торопились унести ноги, чтобы случайно не узреть его величие. Оно их слишком восхищало. До криков и судорог. Поэтому он не любил часто являть его. Ведь зачем ему столько шума? По большей части Дрангулмар был совершенно один. Иногда вечеромс ним беседовал Сэтах, наполняя сердце потоками приятной тьмы. Ночами Дрангулмар путешествовал по городу. Он раскатывал на своих щупальцах, словно в экипаже, используя их также в качестве стремянки, чтобы заглядывать в окна. Он проведывал знакомых и незнакомых. Иногда и Драпулдара. Когда он, могучий король, выломав решётку, награждал его визитом, отрёкшийся от трона чудак начинал смешно бегать по комнатам. Но вот как-то раз, желая сделать сюрприз, он бесшумно подкрался к дворцу, залез по дереву на балкон и притаился у двери. Ох, то-то же будет смеху! Однако то, что он вскоре услышал, не показалось ему смешным.
— Ваше Величество, это пора прекратить. Верните всё. Нельзя платить такую цену за минутное помутнение… подумайте о нас.
Дальше Дангулмар слушать не стал, он вырвал решётку и отбросил дверь. В тёмном проёме перед дрёллами предстал жёлтый, расчерченный узкими полосками, монстр. Его красные губы кривились в усмешке, чёрные радужки скользили по комнате. Трое придворных и бывший король тряслись от ужаса. И не зря. Дрангулмар раздавил заговор, разбросав куски заговорщиков по комнате. Драпулдар в онемении сидел у стены. Громоздясь над ним, монстр заговорил. В связи с изменением глотки его речь не отличалась членораздельностью:
— Ыы ышшыл ыт ыыше ына? Ыошшы! Ыа ыолу оо ыыанны! (Ты решил быть выше меня? Чудовище! Я исполню твоё желание!)
Завершив завывания патетическим жестом, Дрангулмар схватил Драпулдара и поспешил с ним обратно в Дрёлльн-Остр. Прибыв домой, он упрятал пленника в верхнюю комнатку, а затем отключил все лифты. Ему они не нужны, слуги пусть ходят по лестнице. Что до Сэтаха, то он всегда прилетает на скутере. Отключив лифты, Дрангулмар мог не опасаться, что пленник сбежит в его отсутствие. Посел он несколько раз заставал его на лестнице, беглец не успевал добраться и до пятого этажа. По идее, он мог спрятаться в одном из боковых коридоров, как можно ближе к первому этажу, дождаться, когда Дрангулмар поднимется наверх, а затем припустить к выходу. Но, во-первых, Дрангулмар обладал великолепным чутьём, а во-вторых, глуховатый Драпулдар никогда не мог заранее услышать приближение монстра. Так и получалось, что, возвращаясь с променада, Дрангулмар возникал перед Драпулдаром неожиданно. И без церемоний помещал его обратно в высокую тюрьму.
В заточении Драпулдар чувствовал себя, конечно, не в своей тарелке. С одной стороны, он больше не боялся визитов Дрангулмара, с другой — постоянно набюлюдал его прямо под своим жилищем. Также: с одной стороны, у него была масса свободного времени, с другой — делать было нечего. Раз в сутки он поднимал на верёвке корзину с провизией, которую выставляли на окно далеко внизу. Верёвку ему в первый же день закинули на балкон, привязав её конец к булыжнику с запиской: «Дорогой монарх, мы тебя не оставим!» Ну, вроде и не оставляли, хотя вина присылали мало, а дрова для камина — редко. Благо, что помещение отапливалось, и Драпулдар не замерзал. Больше неудобств ему доставляла утилизация отходов. Поскольку неизвестные с корзиной просили в записке больше не присылать им горшок, отходы Драпулдар выбрасывал с балкона. Недели полторы он, опасаясь попадания веществ на граждан, выливал из горшка поздним вечером или ранним утром. Затем ощутил первые импульсы негодования и задался вопросом — почему он так боится кого-то огорчить? Ведь это с ним, королём, обращаются отвратительно, а они — разгуливают словно короли! Вследствие таких размышлений Драпулдар стал выливать нечистоты днём, а через месяц — сеял возмездие, широким жестом опорожняя посудину, когда под Дрёлльн-Остром было полно пешеходов. Ну, а кончилось тем, что он перестал связывать опорожнение горшка с социальной активностью и выплёскивал его содержимое, не заглядывая вниз. Когда Драпулдар уже вполне обвыкся и смирился с такой жизнью, Дрангулмар в приступе злобы выбросил его доброжелателей из окна. Через два дня после трагической случайности Драпдудар, сидя за пустым столом, умер. Заметив, что его родитель скончался, король-губернатор не ощутил скорби, ведь все его чувства изменились при метаморфозе. Так и рассчитывал Сэтах. Эг всё реже заглядывал в гости к Дрангулмару, ссылаясь на срочные дела. Основную работу в Дрёлльне он уже проделал. Ему было приятно беседовать с творением своего гения, словно с самим собой, напитывая это существо эссенциями рассуждений обо всём, чему он умел, в зависимости от своего желания, отводить разное место и придавать различное значение. Но приходила пора прощаться. Перед расставанием, о котором Дрангулмар не ведал, Сэтах подарил ему три булавы и предсказание.
— Многое мы прошли вместе, мой друг и великий король! Избавились от докучной любви к простолюдинке, возвели величайший замок, сбросили с трона ненавистного тирана. Создали тебе могучее тело, ты только посмотри на него! Уже сейчас твоё мудрое правление внушает гражданам трепетное почтение, о тебе слагают легенды. Да, не удивляйся, я их слышал. Впереди у тебя славное время. Но знай, на горизонте событий появятся облака, и средь них одно, самое чёрное, исполненное злобы и низкого коварства, явится к тебе в виде металлического воина. Для расправы над ним я и дарю тебе эти три палицы, друг мой и король. И эта кара необходима! Ибо знай, в этом воине сосредоточены все твои беды, вся боль и грусть, которые ты когда-либо испытал, все разочарования, мучения и сомнения. Таким образом, как только ты уничтожишь своего главного врага, твои печали пройдут и никогда больше не вернутся. Вижу, ты понял меня, и я рад этому! Жди металлического воина, поймай его и убей.
Сказав это, Сэтах вышел из зала, вскочил на скутер и умчался вдаль. Больше он к Дрангулмару не являлся, дабы его последние слова намертво врезалась в память чудовища. Так и произошло. Инструкция Сэтаха стала для него заветом. Настолько, что и гнев на эга, переставшего его навещать, он переносил на металлического воина. Шли месяцы, перед душой Дрангулмара обнажалась бездна безысходности. Ночью он рыскал по центру города, наблюдал за жизнью подданных и прислушивался к разговорам. Горожане, заметив или заподозрив его присутствие, замирали в ужасе либо начинали рассказывать выдумки про лучшего короля Дрангулмара, желая избежать таких проблем, как разбитые стёкла, оторванные перила, измазанные нечистотами стены. Кроме того, не прекращались слухи, что монарх пьёт не только сироп, но и кровь. Несмотря на прогулки короля, через два года центр Дрёллльна не только не опустел, но и прибавил жителей, считающих его атмосферу знаком высокого престижа. Теперь сутки в центре Дрёлльна состояли из двух неравных частей — нескольких часов от полудня до раннего вечера, в которые жители стремились вместить целый день — и затишья, принадлежавшего в большей степени королю. По негласному правилу, в пять часов городской активности он никогда не появлялся на улицах. Далее были возможны варианты, а глубокая ночь безраздельно принадлежала ему. Не исключено, что ночью Дрангулмар мог одолеть Эжжжа, а потом и Эжеса. Но они ворвались в его жизнь в светлый дремотный час. Узрев эосца, король удивился: неужели это — предсказанный враг? Дрангулмар схватил его за ногу и ударил об пол, после чего последовал ещё один удар, и ещё один… Враг не пострадал. Удивительно! Видимо, правду сказал Сэтах — без палиц не обойтись. Вооружившись палицами, король-монстр принялся дубасить противника, убеждаясь, что и палицы не дают быстрого результата, а значит, придётся хорошенько поработать. За этим ударным трудом Дрангулмара и застал Эжес, в отличие от Эжжжа вызвавший гнев: двух металлических врагов Сэтах не предсказывал! Дрангулмар оставил первого металлического агзалаца и ринулся за вторым, чтобы расправиться и с ним тоже. Однако тот оказался неплохим бегуном. Распаляясь всё больше, Дрангулмар почувствовал азарт. Давно у него не было такой королевской охоты! Когда агзалац бросил кружить, Дрангулмар увидел, что настигает его и вот-вот схватит. Ещё чуть-чуть и…
Он проскользил над площадкой и, размахивая щупальцами, вылетел из разбитого окна. Два олуха смотрели на него, открыв рты. Дрангулмар мчался к площади Дрёлльна. Высокая всё-таки у него башня…
Здесь наступает конец истории о несчастном принце и короле-монстре Дрангулмаре.
Эгбед
Сэбэги помавали опахалами над креслом, в котором, уставив алые глаза в потолок и шевеля чёрными губами, возлежал эг Сэтах. С его левой скулы через шею под воротник туники стекала сизая линия. Между локтями и кистями позвякивали драгоценные браслеты. Что-то утвердительно пробормотав, он поднялся на мощные ноги, высокий, сутулый и узкоплечий. Эг подошёл к небольшой двери, распахнул её и захлопнул за собой. В небольшой комнате, в центре круглого стола светился прозрачный шар. Эг разместился на стуле и уставился вглубь предмета. Шар забурлил, являя разнообразные абстракции; одни ему нравились, другие нет, третьи оставляли неопределённые ощущения. Смыслы наслаивались друг на друга, яркой змеёй струились через разум гадателя, весьма увлечённого происходящим. В отличие от зелёного монаха, который висел за широким затылком в откровенном унынии. Если бы Обитель могла перемещать во времени, этот монах мог бы не ломать линзу над значениями дыма, но отследить появление шара и не спеша изучить его свойства. Увы! Ни сделать это, ни заглянуть в голову Сэтаха он не имел возможности. Вот и шевелил в бессилии пальцами у его головы, находясь за тридевять Глубин. Сэтах же, понимая нюансы происходящего в Предсказателе, совершенно не подозревал о слежке. Таков Мир, ни у кого нет полного знания о происходящем.
Эг оставил угасающий шар и прошёл сквозь монаха в недавно покинутое помещение. Зелён последовал за ним. Или это место приближалось к жителю Обители? Оба варианта верны и не верны, никакого сближения не было. Вздумай монах выйти, он бы по мере появления во дворце исчезал из Обители, и это было бы единственное в данном случае перемещение. А как же то, что происходящее во дворце воспринималось монахом? Значит, сигналы постоянно проходили к нему? Нет. Это феномен плотной среды. Она считывала сигналы незримой границей, а потом при помощи своих колебаний помещала в сознание их копии.
Вернувшись в просторный зал с круглыми отверстиями в потолке, эг залез в кресло и погрузился в тревожные размышления.
Много десятилетий он посвятил созданию Предсказателя — механизма учёта и обработки вероятностей. Проявляющий шар был только экраном машины, занимающей комнату в нижнем этаже. Долгое время эг забавлялся, практикуясь в предвидениях, проверяя степень и форму их осуществления. И вот, несколько лет назад увидел, что эгам, а значит — и лично ему грозит опасность. Из суммы сведений выходило, что к ним приближается металлический воин. Путём сложных умственных манипуляций эг вычислил место и время, где можно обезопасить эту опасность. Далее требовались: ловушка и мотивированное чудовище. После некоторой подготовки Сэтах поймал создание, которое построило ловушку, а потом превратилось в чудовище при помощи трансформаторов Хааба. Всё это было сделано, на его взгляд, идеально, однако на очередном сеансе он воочию увидел, что его план рухнул. Это Сэтаху совсем не нравилось. Не то что бы он был трусливым существом, просто он очень переживал за свою персону.
Штурм Дрёлльвиля
Эжес двинулся вверх по склону, размышляя о том, не слишком ли самонадеянно с его стороны импровизировать. Вместе с князем от корабля шли две сотни эосцев. Остальным он обещал штурм Дрёлл-Туна.
Они поднялись на озарённый широкий холм. Перед ними раскинулся Дрёлльвиль: череда занавешенных зеленью скал с водопадами, полянами, тропками и аккуратными постройками. От подножия холма до окраины города расстилалась равнина, покрытая низким туманом. Эжес прыгнул вперёд. Он приземлился на траву в виде широкого колеса. Другие воины поступили так же, и вот уже по склону летело две сотни металлических колёс. Стремительно прорвавшие туман полосы, вихрясь, заканчивались там, где эосцы вскакивали на ноги. Они были на середине равнины, когда в Дрёлльвиле заухали орудия. С неба падали огромные ядра. Они с хлюпаньем ныряли в мягкую почву, подбрасывая пласты дёрна. Несколько воинов упали, сбитые с ног. Рассредоточившись, они снова помчались к зелёным скалам. Орудия ухали безрезультатно. Воины достигли окраины, где обнаружили разогретые пальбой мортиры. Эжес разбил маленькое войско на двадцать групп и велел прочёсывать город. Он намеревался взять в заложники главных горожан и таким образом забрать контроль. За стеной кустарников Эжеса и его группу встретило заболоченное озеро. Через зелёное поле в чёрных зеркалах воды и кувшинках тянулась плавучая дорожка. Он вступил на плотно соединённые брёвнышки и прошёл по ним около пяти ростов. Вдруг что-то огромное взметнулось и ухнуло обратно, подняв большие волны. Эжес подобно тритону юркнул на дно и замер в густом иле. Точно так же поступили другие. В мутной толще проплывали клыкастые рыбы, а за ними неторопливым кольцом проходило чудовище. Эосцы видели вытянутую морду с кривыми зубами, длинными усами и выпуклыми глазами. Неподалёку от морды располагались бледные лапы, над спиной поднимался и опадал мягкий гребень. Водный дракон силился обнаружить незваных гостей. Сделав круг, он почти наткнулся мордой на князя. В следующий момент его шею окружил мельний. Кисти Эжеса не сходились почти на длину руки, но этого и не требовалось. Дракон потерял сознание, из пасти его заструились пузыри. Воины быстро отбуксировали стража к берегу и, взявшись за клыки, затащили его голову на каменный бортик. Может быть, он ещё придёт в сознание. После этого они бежали по каменному дну, вздымая тучи ила, и вскоре вышли на другой берег, украшенные тиной и кувшинками. С того берега донёсся гулкий лай — очнувшийся дракон сигнализировал, что чужаки миновали преграду на его дистанции.
Эжес вышел на связь с другими группами. На этот эос стену живых препятствий преодолели сто пятьдесят воинов, остальные уверены, что вскоре прорвутся. Все, кроме двух. Эщуз лежит в омуте, связанный десятками длинных конечностей, Эжуц висит на верхушке дерева с цепкими кистями. Что же, неплохие результаты. Эосцы устремились в город. Они шагали у водных стен, падающих в пропасть, выходили на весёлые поляны, кружили в лабиринтах тропинок. И нигде не встречали жителей. Похоже, дрёлльвильцы умели прятаться не хуже мышей. Эжесу уже стала наскучивать прогулка, когда перед ним возникла окружённая кустами поляна, в центре котрой возвышалось покрытое светлой хвоей деревце с большими пунцовыми цветами. В задумчивости князь подошёл к необычному растению и прикоснулся к нему. Серебристые хвоинки вздрогнули и свернулись в кольца, а откуда-то раздался приглушённый возглас: «Ох!» Не изменив позы, Эжес снова прикоснулся к растению. Реакция того была такой же, но невольного возгласа не последовало, видимо, наблюдатель сдержался. Тогда Эжес перевёл взгляд на цветок и приподнял его на пальцах. За спиной послышался шелест листвы. Обернувшись, Эжес увидел дрёлла. Небольшого, в полтора роста, и, по всей видимости, пожилого — от широкого носа до ступней ниспадала седая растительность. Эжес обратился к нему на дрёлльском:
— Здравствуй, почтенный старик! Я князь Эоса и твой король Эжес.
— Ты — кто? Ничтожество! Это я тут — король… и главный садовник — Друллилард!
— Ничтожество или нет, а у меня с собой два клинка, которыми, я тебя подстригу, вздумай ты ещё дерзить…
— Нас моного!
— Это ничего. В городе двести неуязвимых воинов, рано или поздно они выяснят, как вас поймать.
— Все норы вы не найдёте…
— Ну, так и будете сидеть в норах… а мы пока садоводством займёмся!
При этих словах дрёлл вновь не смог сдержать оханья, представив садоводство подобных варваров.
— Что вам нужно? — печально спросил он.
— Всё и ничего! Отдайте нам всё, и мы не возьмём ничего.
— Забирайте…
— Я король Дрёлльвиля?
— Ты король Дрёлльвиля.
— Благодарю! А теперь, всё это снова твоё и ваше! Прошу прощения за беспокойство. Наверное, нам пора в обратный путь…
— Нет, так дело не пойдёт! Ты должен погостить, рассказать несколько интересных историй. Таков заведённый порядок. Кроме того, потребуется время для чистки твоих удальцов…
Да, про эту неприятность Эжесу доложили. Десять эосцев очутились в хитрой ловушке. Сначала они прошли через поле гибких растений, перемазавшись липкой слизью, затем — сквозь заросли травы с пушистыми метёлками. В результате они оказались как бы в пышных одеждах. Одних это в большей степени смешило, других — раздражало. Как бы то ни было, к ним прилетели резвые дракончики и, развясь, изрыгнули пламена. Вмиг агзалацы превратились в факелы. После пожара каждый из этих воинов представлял собой чёрное чудище с мерцающими глазами. Вязкая копоть никак не хотела отмываться. Так они и отправились бродить по Дрёлльвилю, наводя друг на друга ужас.
— Однако ты прав, старина Друлли. Что же, веди в свои хоромы!
Стены просторного зала на вершине скалы состояли из высоких колонн и густых растительных потоков, кое-где притянутых к золотым крюкам. Блестящая мозаика на полу изображала разные виды садово-огородных работ. Они расположидись на скамейках за широким мраморным столом. После обмена общими сведениями Эжес спросил про необычайное белое дерево. Друллилард задумчиво покряхтел и вот что поведал…
— На самом деле нас, дрёлльвильцев, не так уж много. Для этого города — горстка. Но как же мы успеваем ухаживать за всем этим? Вот так… — король щёлкнул пальцами и скомандовал: «Седьмая штора на окно!». Тут же пучок стеблей отделился от крючка и, развернувшись, превратился в ровные, достигающие пола, пряди. Дрёлл снова щёлкнул пальцами: «Седьмая штора, на крючок!». Стебли, извиваясь и перекручиваясь, притянулись к крюку. После этого по велению Друллиларда в зал приползли дрёллурбы — древовидные существа с пугающе пустыми глазами и скрипучими голосами. Были средь них настоящие великаны, которые упирались ветками в потолок, были и пигмеи величиной с башмак. Когда дрёллурбы, весело покрикивая, удалились, Друлли продолжил рассказ:
— Вижу твою реакцию, Эжес. Действительно, это впечатляет! Но признаюсь, мы не сами достигли таких высот в инженерии. Когда-то, давным-давно нам помог друг с далёкой планеты. Долго он жил у нас, не одну весну встретил. А перед тем, как улететь, подарил нам замечательное деревце, про которое мы с тобой толкуем. И оно не простое, нет! Это растение связано с некой Расой и отражает в себе её развитие. Вот такая история. А теперь ты мне поведай, что это за Обитель такая…
Эжес поморщился. Но делать нечего, должен и он поделиться сведениями.
— Это… посёлок организации, помогающей нам путешествовать. Там они строят планы, монтируют фильмы, развлекаются ставками. В общем, не скучают. Кстати, чуть не забыл, нужно получить от них подтверждение захвата вашего славного города. Формальный момент.
Эжес поднял вверх руку и отчётливо воскликнул:
— Подтверждение!
Из воздуха вылетела монета и запрыгала по столу. Эжес молниеносно прижал её и подвинул к изумлённому королю.
— Галактический звяк!
Эжес передумал возвращаться в Дрёлльн, поэтому в город-лес прибыли все участники второй игры. Было их сейчас порядка восьми сотен. Больше двухсот погибли, многие — в первые эосы пребывания на планете, когда с неба рухнули Топоры. На третий день пребывания в гостях Эжес узнал секрет неуловимости местных жителей. Они мирно прогуливались по лужайкам. Вдруг Друлли щёлкнул пальцами и вскричал: «Отворись!» Тут же в дёрне рядом с ним открылся люк. Король ловко запрыгнул в тёмную нору. Миг — и вот уже лужайка приобрела нетронутый вид. Вскоре король-невидимка появился из-за цветущего кустарника. Эжес вежливо изобразил величайшее изумление. Друлли просиял.
— Ну что, готов ли ты прогуляться по тайным тропам?
— С превеликим удовольствием!
— Тогда идём! Смотри, не отставай!
Они проходили между раздвигающихся корней, созерцали пронизанные сиянием кристаллов холодные ручьи, следовали по висящим мостам, заходили в причудливые залы и через некоторое время оказались на утёсе под каменным небом, распростёртым над полем с небольшой речкой и посёлком декоративного вида. Столь аккуратны были его дома с черепичными крышами и заборы, сплетённые из прутьев, что казалось — перед ними игрушки на дне круглой шкатулки.
— Это наша Дрёлльня! На том же месте, что и в незапамятные времена. Дома, конечно, новые, комфортабельные. А ты полагал, что мы сидим в сырых норах? Ха-ха!
Ничего особенного в деревушке не было, но старик очень её нахваливал, демонстрируя колодцы, веранды, гостиные, кухни, подвалы, мезонины, мебель и домашнюю утварь.
— Совершенно верно, это ещё и музей, где можно погрузиться в атмосферу прежней жизни!..
Эжес его почти не слушал. Его путь лежал в Дрёлл-Тун.
Эгбед
Флагман «Ураган Вивур» висел над самой землёй неподалёку от сверкающей пирамиды и периодически выбрасывал в её сторону волновой таран. Воздух вздрагивал, раздавался мощный гул. Удары и подкоп показали, что пирамида защищена со всех сторон. Бомбардир и его помощник изощрялись в своём искусстве, Эжес, восседая на металлическом троне, пытался наладить диалог с эггедом. Пленник перестал вырываться из рук Эзуса, но его сознание оставалось смятенным, он не мог сказать ничего вразумительного. Поводя дикими чёрно-зелёными глазами, эггед транслировал потоки восклицаний. В целом было понятно, что он превозносит эгов, ругает эосцев, не боится умереть, готов убивать и вступать в половые контакты.
Эжес бросил Эзусу:
— Выброси его.
Эггед вылетел из корабля и растянулся на земле. Поднявшись на ноги, он подобрал булыжник и швырнул его в тёмную стену. Не прикоснувшись к ней, камень отскочил. Эггед захромал к походному посёлку. За символическим частоколом в тростниковых загородках и между ними находилось около тысячи эггедов. Посередине располагалась круглая площадь с костром для термической обработки мяса иггу — небольших парнокопытных животных с загнутыми вниз мордами. Туда и побрёл эггед, привлечённый ароматным дымом. Но тут же был остановлен ударом палки. Взгляд сотника не обещал ничего хорошего.
— Ты! От них!
— Я был! Бежал!
— Отправили! Лазутчик!
— Нет! Эггед!
На вытянутый череп обрушился сокрушительный удар жёсткого кулака, эггед рухнул на бок, попытался подняться, но конечности его не слушались. Собрались любопытные. Жестикулируя, десятник с энтузиазмом объяснял подошедшему сотнику обстоятельства дела, а потом получил резкий удар в область ноздрей.
— Узнаем!
Воины соблюдали строгую дисциплину, что отражалось и в стандартной одежде. На каждом была набедренная повязка из грубого полотна, закреплённая куском верёвки. На верёвке висел синий хобеж с красной клавишей активации. Сотник побудил рядового следовать за ним и направился, о чудо, к вертелам с мясом. Шагая, он ронял редкие слова.
— Не испражняйся. Расскажешь.
Приблизившись к треногам с висящими между ними тушками, он, взявшись двумя кистями за длинную ручку из древесины, аккуратно снял вертел и, подняв ручку вверх, стукнул остриём в лист металла. Тушка скользнула вниз, сотник резким движением выдернул вертел и передал его повару, чтобы он разместил над костром следующую тушку. Присев на корточки, сотник снял хобэж и провёл большим пальцем по клавише. Раздался тихий щелчок, над выгнутой кромкой протянулась синеватая полоса. Плавными движениями сотник разделил тушку иггу на десяток кусков. Выключив хобэж, он легко поднялся и протянул бывшему пленнику часть бедра с двумя ровными срезами. Эггед с благодарностью принял кусок и впился зубами во внешний слой остывающего мяса. Конечно, как и все, он бы предпочёл пищевой шар, но и это после двух суток голода — пиршество. Тёмные пытались его чем-то кормить, но он с гневом отвергал вражескую пищу. Обгладывая кость, рядовой вслед за сотником зашёл на огороженный тростником участок, где на мешках с травой сидели сотники и тысячник. В течение довольно продолжительного времени эггед, помогая словам жестами, рассказывал обстоятельства пленения, пребывания в плену и освобождения. После чего был полностью реабилитирован и отпущен с приказанием никому ничего не рассказывать. Некоторое время он бродил по лагерю, потом нашёл укромном месте немного сухой соломы, лёг и уснул.
*
— Эзиж! Может, вспомним третий поход?
— У меня есть сказание мусхлеймов.
— Говори!
— Вот что рассказывают крылатые…
Сказание о Иаре
Жил в стародавнее время среди мусхлеймов юноша Иар. Крылья его были сильны, глаза желты, в груди пылало светлое пламя. В те годы мусхлеймы уже летали на далёкие расстояния и могли высоко подниматься, но никто не помышлял о чём-то большем. Кроме Иара. Ночами напролёт просиживал он у пещеры, глядя на звезды: они мерцали, разговаривая с ним, и звали к себе — туда, в безмерную высоту, которая становится глубиной Вечности.
Много раз пытался Иар подняться выше небосвода, но наступал момент, когда воздух оскудевал, и крылья переставали отталкиваться от него, проваливались, не поднимая мусхлейма выше. И как бы ни ускорял Иар взмахи, не мог он одолеть роковую границу и опускался с небес на землю в гневной печали.
— Зачем тебе это, сын? — спрашивал Иара отец. — Там ничего нет. Это просто отражения умирающих мусхлеймов остались в окружающем наш мир зеркале. Только здесь жизнь, но не там.
Так говорил Еал, пытаясь утешить сына и отвлечь его от идеи. Хотя на самом деле не был уверен в своих словах, — напротив, надеялся, что это неправда, и там, высоко, есть другие миры. Но зачем страдать его сыну?
Всё так и продолжалось некоторое время, но вот однажды Иар подумал: «А что, если?!» Но что же «если»? А вот что.
Всё продумав и обдумав, Иар стал мощными рывками подниматься по оптимальной наклонной вверх. Он разогнался, насколько было возможно, а затем разжёг в своих пятах сильнейшее пламя, такое, что оно проплавило в них отверстия. И вот, на тяге этого пламени, он вырвался из невидимых пут и с ликованием увидел, что поднимается всё дальше на мощных огненных снопах. И узрел Иар, как его мир сначала вогнулся внутрь, а затем выгнулся, округлившись. И понял, что видит мир от края до края, вырвавшись за его границу. А напротив него и мира, разбегаясь вдаль, висят звёзды и разговаривают с ним, восхищаясь его смелостью и верой. Как же они близко, и как далеко, если и сейчас нисколько не приблизились!
Спустившись на землю, Иар узрел изумлённого Еала. Оказывается, отец следовал за ним и видел его победу. Еал изумлялся и радовался, и предлагал рассказать всё мусхлеймам, но Иар остановил его, поскольку желал на какое-то время оставить осуществление своей мечты своей тайной.
Вернувшись, Иар был очень слаб, еле стоял на ногах. Свои пяты он закрыл быстро выращенными щитками. Далее, чтобы восстановить силы, ему пришлось усиленно питаться запасами пищи, а потом восполнять их, спускаясь в копи. Потом он снова летал к звёздам. И снова восстанавливался. И снова взмывал над миром. Но с каждым разом Иар поднимался всё быстрее, не щадя своих пят, и, заметив это, Еал стал увещевать его не торопиться так. А ещё лучше — прекратить пока дальние полёты, успокоиться. Тщетно! Огонь, пылающий в Иаре, требовал подвигов. И вот в один из вечеров он неожиданно вскочил и, взмахнув крыльями, взмыл в сумрак. И в этот раз Иар взлетел над миром так быстро, что его пяты полностью сгорели, сгорели стопы, и стало сгорать всё тело — сами частицы его оболочки стали пламенем. И погиб Иар в своём собственном огне, который, полыхнув огромным шаром, рассеялся в пространстве…
А далеко внизу, у ручья стоял его старый отец, и в глазах его отразилась гибель сына — вспыхнувшая и погасшая звезда.
Но эта вспышка не прошла бесследно — Еал рассказал другим историю Иара. Сам он уже не мог подняться так высоко, но нашлись мусхлеймы, повторившие полёт к звёздам.
Много веков прошло, но подвиг юноши не забыт. Ведь и мы знаем, что светило Мусхлейм называется Иаром. И говорим ему: «Гори ярко!»
По залу пронёсся одобрительный гул с множеством негромких восклицаний: «Гори ярко!». Эосцы снова были тронуты легендой, внушавшей им радость и грусть. Произнёс: «Гори ярко!» и король Друллилард, ощущая, как прилив чувств пощипывает его глаза. По сердцу ему пришлась история про мусхлейма, который так стремился к звёздам.
Мусхлейм
Для третьей игры зелёный монах присмотрел планету Мусхлейм. Её обитатели состояли из тугоплавких минералов, связанных полями энергии. Когда-то мусхлеймы представляли собой сгустки энергии с миллионом-другим микрочастиц, но с тех пор сильно развились, передавая следующим поколениям всё более многочисленные минеральные связи. По сути, их жизнь представляла собой энергию расщепления и синтеза атомов, которую регулировал их организм. Внешне мусхлеймы походили на прямоходящих крылатых львов с загнутыми клювами и глазами янтарного или рубинового цвета. Тела их были разных оттенков огня. Они представляли собой как бы латы, в которые были закованы потоки насыщенного частицами пламени. Из-за таинственной регуляции оболочки мусхлеймов нечасто раскаляются до критической черты. Обычно это происходит в старости, когда наступает время улетать в другой мир. Тогда мусхлейм ложится на равнине и медленно превращается в огромный костёр. Постепенно умирающий исчезает, и там, где он лежал, остаётся лишь несколько черепков или совсем ничего.
Рассмотрев скудную жёлто-малиновую планету, Эжес выразил недовольство. В его памяти ещё рисовалась Дрёлл с её красотами.
— Монах, череда этих посёлков не вдохновляет. Захватывать это однообразие? В чём смысл?
— О нет, Эжес, речь не о посёлках. Вам предстоит проникнуть в глубокое подземелье, а затем найти сокровище, которое охраняет чудовище длиной пятнадцать ростов. Из пасти оно извергает пламя, крыльями закручивает смерчи! Наши ставки касаются столкновения с ним и обретения предмета, наделённого, по преданию мусхлеймов, волшебной силой.
— Да, в таком виде поход обретает смысл. Хорошо, я принимаю эту планету. И на этот раз пользуюсь правом выбора предмета-помощника. Достать его тебе не составит труда. Пароль для передачи предмета мне: «Не слушай музыку, я жду!» Пароль для возвращения: «Не слушай музыку, верни!» Этот предмет находится в Хранилище Люмзаара, он хорошо мне знаком по давней истории.
— В то время ты властвовал над империей, будучи в образе, уж извини мою искренность, монстра.
— Совершенно верно.
— Да, этот механизм способен облегчить задачу. Тогда вот что, дабы её утяжелить, я утаю, где именно находится логово змея.
— Да будет так.
*
Уар и Оар сидели в кузне и говорили на общие темы, когда в посёлке под холмом поднялся шум. Они вышли из помещения и остолбенели — над равниной висел вытянутый дом. Уар очнулся от изумления первый, оттолкнулся от светлой почвы и полетел к посёлку. Вслед за ним и Оар взмахнул крыльями с красно-золотым оперением. Навстречу им летели женщины и дети, уходящие от неведомой опасности. Огромные мусхлеймы, разбрасывая крыльями искры, приземлились на обшивку «Урагана Вивур», по которой уже расхаживали, недоумённо покачивая головами, их сородичи. Они поняли, что этот дом — летающий замок, и гадали, кто в нём живёт. Но гадали недолго, ибо из люка появился Эжес, а за ним — другие эосцы ножи.
Старейшина Эар вышел ему навстречу, и вскоре они общались посредством телепатических переводчиков. У Эжеса это была встроенная функция, у Эара – протянутый ему эосцем кругляш, приклеенный на висок и медленно темнеющий от жара.
— Итак, мы никому не желаем причинить вред, наша цель — артефакт. Покажите вход в логово чудовища и продолжайте жить в мире и спокойствии.
— Твои речи безумны, чужестранец! То, что ты называешь артефактом, — наша святыня, и мы не намерены показывать дорогу. Более того, не позволим тебе найти её. Если действительно желаешь, чтобы мы продолжали жить в мире и спокойствии, забирай своих воинов и покинь нас.
— Ты не понимаешь, выбор предложен мной, а не тобой. Укажи, где логово змея.
Золотистое тело Эара засверкало ярче и покрылось маревом. Взмахнув крылом, старейшина хотел смести с корабля эосца, но просчитался — Эжес присел и тут же подпрыгнул, выхватывая клинок. В следующее мгновение сабля по рукоятку вошла сверху в туловище Эара. Мусхлейм, запрокинув голову, издал крик гнева и завертелся мельницей, отбросив князя далеко в сторону. На поверхности корабля развернулась битва между огненными великанами и ножами. Мусхлеймы были гораздо выше и мощнее ножей, но у последних был огромный боевой опыт. Убить мусхлейма было возможно, лишь повредив его внутренние связи множеством ударов, и у некоторых ножей это получалось. Умирающий великан превращался в пылающий факел и сгорал. Но и ножи несли потери — если мусхлейму удавалось поймать эосца, он сжимал его в объятиях и нагревал до критической температуры, при которой от боли рвались нервные связи. Так в жестокой схватке противники убивали друг друга. Но вот мусхлеймов осталось менее половины из двухсот, и они с негодующими возгласами взмыли ввысь. В этой битве эосцы потеряли девяносто воинов, но это их не угнетало. Стоя на корабле, они повторяли торжествующий возглас: «Эос! Эос! Вивур!»
Через некоторое время всё замерло. Воины ушли в свои покои, павшие мусхлеймы догорели. У пустого посёлка висел корабль, вокруг расстилалось светлое поле с редкими огромными деревьями, напоминающими застывших пауков, перевёрнутых вверх лапами. Вечерело.
Оар летел к посёлку, в котором жила сестра погибшего Уара, его невеста Оера. Туда же следовало около дюжины мусхлеймов, остальные отправились к другим селениям, дабы предупредить жителей о появившихся на планете завоевателях. Оера внимательно выслушала Оара, а затем в знак скорби сожгла в собственной голове цепочку частиц, наугад лишив себя некоторых воспоминаний. Глубоко задумавшись, девушка удалилась в круглую комнату и не покидала её до глубокой ночи. Ночью она отворила окно и выскользнула в него мерцающей тенью, направив полёт к месту гибели брата. Сидящий на корабле Эжес, увидев в ночи свечение, не очень удивился. Он протянул Оере переводчик и выслушал сбивчивую речь. Оера, проклиная князя за смерть своего брата, боялась потерять ещё и жениха, поэтому обещала провести эосцев к логову дракона, дабы те нашли в нём свою погибель. Она не скрывала своих мыслей, обладая, как все мусхлеймы, редкостным прямодушием.
— … Удачи вам всё равно не видать, как собственных крыльев… ведь у вас нет крыльев! Зато вы, глупцы, увидите стража Эы, в пламени которого найдёте, что заслужили, — свою смерть! Поднимай свой нелепый дом, и летим!
— Не так быстро, Оера. Нам нужно немного времени, чтобы подготовиться. Побудь здесь, я поговорю с воинами. Эжес спустился в корабль. Оера, гневно сверкая, осталась дожидаться в сиреневой ночи.
…В незапамятные времена появился Эы. Единолично представляющий ветвь Постепенности, он являлся огромным сверкающим змеем с остроконечными крыльями. Не сразу Эы стал таким, начинал он как небольшой организм. Жил змей в скрытой под песками равнины Эллау пещере, стараясь не удаляться от неё надолго. Вечная забота Эы состояла в охране священного Ороорха. Сегодня змей уже размял крылья, поел и был готов подремать, как вдруг до него донёсся далёкий шелест — кто-то спускался в его пещеру по длинному проходу.
Эжес с десятью ножами быстро шёл по широкому тоннелю, наполненному дрожащим светом мягко переливающихся стен. Через сто ростов они подошли к плавному повороту и замедлили шаг. Князь велел воинам остановиться и продолжил путь один. Через два десятка шагов он вышел из-под потолка коридора в большое пространство. Стены пещеры терялись в собственном бледно-бирюзовом свечении, так что казалось, будто они вовсе отсутствуют. В пятидесяти ростах перед Эжесом тлело золотое пятно, а за ним проступал сиреневый и малиновый контур дракона с пылающими глазами. Вскинув пистолет, князь послал в голову стража липучку телепатического переводчика.
— Я Эы… Кто ты?
— Я Эжес, князь Эоса.
— Не знаю Эоса и Эжеса… Я Эы. Может быть, расскажешь мне, зачем ты здесь? Впрочем, я знаю…
— Всё верно, я пришёл посмотреть на Ороорх. И, быть может, совершить с тобой сделку.
— Посмотреть на Ороорха. Так правильнее. До тебя многие приходили, в том числе с других планет. Тоже хотели. И где они? Впрочем, ты знаешь…
— Я понимаю, Эы! Но не сжигай меня сразу, позволь хотя бы показать, что я хотел предложить…
Жизнь змея не отличалась разнообразием, поэтому, немного подумав и решив, что с его стороны справедливо получить за вторжение, кроме убийства, дополнительное развлечение, он согласился:
— Покажи.
— Несколько мгновений, Эы…
Повернув голову к плечу, Эжес, к недоумению змея, изрёк: «Не слушай музыку, я жду!», и вскоре, к его же удивлению, из воздуха появился некий предмет. Эжес забрал его своими цепкими пальцами из маленькой чёрной кисти, тут же ускользнувшей из видимости. Это был созданный Расой Зизвер Рог Вечной Музыки.
— …Что это такое?! — вытянутые очи Эы расширились и вспыхнули, словно зеркала, в которые ударил свет; дракон с шелестом приблизился на двадцать ростов. Сейчас его контуры наполнились линиями, тонувшими до этого в туманном свечении; отчётливо проступили широкий клюв и многочисленные рога, когти на передних лапах и спирали из щитков. В пасти его вскипало белое сияние.
— Это источник вечной, дивной музыки, невыразимо прекрасных мелодий, которые повторяются, только если твоя душа желает их повторения.
— Вечной? Дивной? У меня так много свободного времени… возможно, эта вещица мне пригодится…
— Несомненно! Посмотри её прямо сейчас!
— Хорошо, иди сюда.
Эжес быстро подошёл к возвышающемуся на шесть ростов дракону. Мерцающие когтистые пальцы аккуратно взяли рог и поднесли ближе к пристальным любопытным глазам.
— И что? Как это работает?
— Слушай и жди…
Змей поднёс предмет к скрытому под рогом слуховому каналу и застыл в задумчивости. Вскоре он стал оседать на пол, веки его плавно закрылись и Эы провалился в сон с прислонённой к голове кистью, не выпускающей из пальцев артефакт.
Эжес проследовал под боком растянувшегося Эы, затем вдоль его гребнистого хвоста, и приблизился к лежащей на квадратном каменном возвышении плоской широкой массе, состоящей из плотных завитков, слагающихся из чётких волосков. Изредка волнообразно подрагивая, Ороорх мерцал тёплым металлическим светом. В тишине один из стоящих рядом эосцев, произнёс: «Золотое руно!» И Эжес понял, что это сравнение верное, действительно, Ороорх напоминал артефакт из легенды, бытующей в эпосах разных планет.
Пять воинов, выполняя поручение князя, аккуратно подняли Ороорха и понесли его на корабль. Через некоторое время другие произвели извлечение из лапы Рога Вечной Музыки и поспешили вслед за Эжесом прочь из логова. Когда боевой корабль взмыл, князь, сидя на троне, небрежно отдал рог оператору в Обители. У монахов оставалось предостаточно времени, чтобы аккуратно поместить раритетный механизм в ту же ячейку через находящуюся уже внутри неё невидимую мембрану. Да, монахи могли похитить любую вещь во Вселенной. И поэтому в Обители практически не было посторонних предметов, или они находились в ней, как этот рог, транзитом.
Корабль эосцев на малом ходу летел над навевающими меланхолию просторами Мусхлейм, а следом за ним, пытаясь сократить расстояние, словно привязанный, нёсся, полыхая от ярости, Эы. По временам мирно размышляющий на своём месте князь слышал его телепатические рыки:
— Эжес! Вор! Стой! Догоню… Сожгу!
Наконец от переизбытка чувств переводчик сгорел, и змей преследовал «Ураган Вивур», беззвучно разевая пасть на лучевом экране. Прикреплённый к нему оператор Обители снимал со своего ракурса корму корабля с еле заметными волнами, исходящими от волновых двигателей. Перед ним, как будто он восседал на холке, моталась длинная шея с симметричной короной кривых рогов. С боков полёт Эы снимали четыре оператора. Один, находящийся высоко над змеем и кораблём, давал общий план, на котором мизерное золотистое существо, почти сливаясь с фоном, спешило вслед за вытянутым тёмным телом. Вместе с эосцами на корабле летели, не находясь на нём, порядка десяти снимающих операторов, остальные наблюдали из-за плеч — боевые действия не велись, а значит, сейчас незачем фиксировать происходящее, в котором никто не будет после разбираться.
Князь не ставил воинов в известность, что за ними наблюдают, но они что-то подобное подозревали. Правда, реальной картины не представляли. В том числе Эжес. Явись им незримое, их настроение могло пострадать. Ведь на своём корабле они были окружены чужими глазами: за каждым четвёртым висел, растопырив пальцы поднятых кистей, напоминающий насекомое, рептилию и головоногое чёрный монстр с мерцающей зелёной линзой.
Вовлечённые в Игру Обители монахи, будучи на смене, держали кисти на уровне шеи, отгораживая себя от общения с непричастными к съёмке братьями. Эта поза возникла в начале наблюдений с расположенных за чьими-то затылками точек зрения. Тогда же появились первые простейшие сигналы-сообщения в Трубе, которая могла быть одинарной, двойной, тройной и так далее.
Дело в том, что плотная среда воспринимала себя в любом месте пространства. Таким образом, если два монаха оказывались за существами, стоящими лицом к лицу, они видели за ними друг друга, но теряли при этом окружающий обзор и находились как бы с разных сторон трубы. Средства коммуникации в этом случае не работали. Труба не пропускала телепатические реплики и световые сигналы на линзах, так что они видели себя с совершенно чистыми линзами. В результате у люма в Трубе возникало тревожное чувство, что напротив него находится чужое существо.
Чтобы предупредить и устранить это неудобство, монахи стали использовать жест приветствия, соединяя два пальца в кольцо. Это их успокаивало, в отличие от довольно бессмысленного помахивания кистью и прочих неоднозначных действий. Соединяя пальцы, они возвещали определённую вещь: «Мы в общности. Всё нормально». Для стандартного прощания монахи подгибали один палец из трёх, демонстрируя развилку. Но и развилка обозначала, что они вместе, поскольку пальцы принадлежат одной ладони. Поэтому впоследствии монахи зачастую пропускали знак O, ограничиваясь знаком V, сразу и успокаивая приветствием, и прощаясь.
Конечно же, люмы не преминули по такому случаю создать язык жестов, состоящий из разных комбинаций пальцев, но не пользовались им, поскольку Труба — не место для разговоров.
Игра была завершена, артефакт получен. Но Эжес не спешил возвращаться из похода, решив некоторое время полетать у планеты. И не для того чтобы подразнить Эы. Князь задумчиво смотрел на лежащий, словно толстый ковёр, организм и в душе его бродили сомнения. Если это животное выросло на Мусхлейм, то другое место может плохо сказаться на нём. Эжес не желал становиться причиной печальной смерти уникального существа, согласно поверьям мусхлеймов, приносящего удачу. А что, если… Почти совершенно не веря в успех своего предприятия, Эжес достал из пистолета липучку телепатического переводчика и бросил в центр Ороорха. В следующий миг его сознание затопил свет, наполненный многочисленными тонкими идеями, прекрасными и выходящими за границы его понимания. Эжес пошатнулся на троне и сжал лоб пальцами.
— Кто ты… Откуда?
Из множества мыслей для диалога с Эжесом вышла часть сознания, представшая перед ним в виде пляшущей, состоящей из углов и окружностей структуры.
— Я — архонт Мусхлейм Ороорх.
— Но кто это… Зачем, почему?
— Не знаю. Я делаю то, что умею, — создаю творения и живу в них. В частности, я — Эы, который спешит за тобой. Я — и убитый недавно Эар. Он сгорел, но для меня остался…
— А я хотел тебя увезти…
— Я — сгоревший Иар, а также — Иар, освещающий твой корабль. Конечно, ты можешь увезти, что забрал, я с радостью подарю тебе вместилище моего пламени.
— Я верну его обратно.
— Просто отдай дракону.
Завершив разговор, Эжес велел посадить корабль и, взвалив Ороорха на плечо, вышел наружу. С трудом он повесил «золотое руно» на ветку растущего неподалёку дерева. Тормозя резкими взмахами крыльев, рядом приземлился Эы. Некоторое время они смотрели на вечерний свет, перебрасываясь редкими репликами. Вскоре прилетели три мусхлейма, они погрузили Ороорха в широкую металлическую корзину, взялись за длинные цепи и быстро помчали его по направлению к невольно покинутому храму.
— Таким образом, это тебе выгодно.
— Да, такой обмен меня устраивает. До встречи, князь.
Дракон взмыл, полоснув хвостом по каменистой почве, и умчался вдаль.
Через десять дней в логове-храме Эы появился Рог Вечной Музыки, не погружающий в беспробудный сон, а навевающий приятную дрёму.
Этим завершилась третья игра Эжеса.
Эгбед
На восьмой день эги почти привыкли к осаде, тем более что попыткам взломать энергетические поля подвергались только тринадцать дворцов, около которых располагались боевые корабли и челноки. Да и то, ежедневные таранные атаки осуществлял лишь висящий у дворца Озрэса флагман. У девятнадцати дворцов дежурили воины, рассеянные по лесу. Они тщетно подкарауливали эгов, не желающих в это время совершать прогулки вне своих крепостей, и время от времени становились участниками баталий с эггедами.
Бестат повезло, её покой не нарушал набат столкновения энергий, она безмятежно проводила время. Сидя перед большим овальным зеркалом, эга неторопливо расчёсывала чёрно-синие волосы, доходившие до бёдер. У неё был выпуклый лоб, острый подбородок, широкие скулы, вздёрнутый носик, большие зелёные глаза, пухлые тёмно-красные губы с острыми уголками и тонкие уши. Вся эта красота поворачивалась из стороны в сторону на длинной шее, играя отточенной мимикой. Пальцы Бестат были тонки и быстры. Кожа имела фиолетовый цвет с алым отливом. Завершив процедуру, эга встала с кровати. Её фигура, обтянутая розовым костюмом, как и лицо, производила ощущение слаженности, компактности и здоровья. Мотнув волосами, она направилась в гостиную; за ней поспешило мелкое тёмно-фиолетовое существо с большим носом и яркими светлыми глазами. На существе был красный фартук, в вытянутых мочках остроконечных ушей блестели тяжёлые золотые серьги. Существо семенило на кривых ножках с раздвоенными копытцами, позади него мотался хвост с кисточкой. Случалось, Бестат говорили, что её слуги уродливы, но она и сама это знала. Более того, таких и заказывала у Хааба, вооружив его воображение своими экспрессивными рисунками.
— Надень тапки! Береги ноги! — выкрикнуло существо.
Но Бестат было не до тапок, ей нужно экстренно поесть, а затем переодеться к приходу Сэтаха. Что ему потребовалось, интересно? Бестат было лестно предполагать, что он соскучился по ней, но при возникающей мысли, что так и есть, она испытывала пренебрежение.
— Надень тапки, кошка! Немедленно!
— Отстань от меня!
Развернувшись, Бестат постаралась лягнуть прислужника, но он ловко отскочил, погрозил ей малиновым тапочком и, пристроив его под нос, сморщил физиономию, изображая вытянутый язык. Между губами эги сверкнул серпик улыбки. И тут же пропал. Ей нужно поторапливаться. Вскоре прозвенит колокольчик и за круглым стеклом в гостевом кубе появится бледное лицо.
Две с половиной стены кубического холла, который эги использовали для путешествий друг к другу, были заняты рядом высоких ниш с Тонкой тьмой. С этим местом были соединены все гостевые кубы. Что-то напевая, эг подошёл к проёму, над которым было нарисовано нечто вздыбленное. Отрепетировав улыбку, он стукнул в пол чёрной тростью и шагнул во тьму. Сэтах вальяжно вышел из распахнутой перед ним двери гостевого куба. На нём был тёмный костюм и рыжий парик, окружающий черепную коробку плотным облаком вздыбленных нитей. Чёрные губы разъехались в приветственном оскале, голова откинулась, глаза округлились…
— Мяу! А вот и я, моя ворожея!
Бестат не сдержала улыбку и быстро повернулась, приглашая гостя проследовать за нею. Сэтах, с довольным видом осматривая знакомую, но уже и несколько иную обстановку, последовал за элегантной фигуркой. Вспомнив что-то, он скривился, но тут же вернул на лицо улыбку. Сэтах принёс в своей голове блестящий план, который может пойти на пользу всей планете Эгбед.
Зивеллия
По заиндевевшему лесу, взметая хрустящие листья, Проворный Лис мчался за серебристой ланью, почти не отдаляясь от неё. Скоро дорогу грациозной жертве преградит светлая Валда, слева окажутся скалы Крац, чьи ущелья усыпаны крупным щебнем, и тогда… Но зачем она свернула к скалам раньше, чем нужно? Лис понимал, что в этом случае лань сможет беспрепятственно ускользать от него сколь угодно долго. Он чуть не разразился бранью, но решил экономить дыхание, которого и без того не хватало. А ведь ему всего лишь двадцать! Неужели таким пагубным образом на его организм начинает действовать неумеренность в употреблении бантанутурского вина? Ерунда! Охотник выбросил утяжеляющие мысли из головы и, чувствуя над коленями лёгкое жжение, ещё немного увеличил скорость. Скоро он сможет использовать верёвку. Эта лань нужна ему живой. Тропинка прерывалась огромным бревном, висящим над горной речкой. Лань преодолела опасную дистанцию и сбавила темп, когда Лис застыл перед началом не слишком-то удобного моста. То, что он увидел внизу, ему не понравилось. Собрав волю в кулак, он вступил на скользкое бревно и стал продвигаться вперёд мелкими шагами. Увы, не всегда осторожность вознаграждается успехом. Бревно неожиданно дрогнуло, нога соскользнула, и он полетел вниз — прямиком в бурлящую, словно в котле, воду. Только в котле обыкновенно бурлит очень горячая вода, а та, в которую рухнул Проворный Лис, была до чёрных кругов перед глазами ледяной. Отчаянно барахтаясь, он подплыл к берегу и выполз по валунам на мокрую почву. К счастью, коробка с огнивом и горючим порошком была герметична, и, пусть и не слишком скоро, он грелся у яркого костра. Шум реки почти не долетал до облюбованной им впадины, замаскированной упавшими деревьями. Постепенно отогревшись, Лис нашёл, что здесь достаточно уютно для ночёвки. Он нагрёб кучу листьев и мелких веток для постели, добавил в костёр веток и, достав из рюкзака непромокаемый плащ, устроился на ночлег. Вдалеке, возвещая наступление звёздной поры, кричала Дуф-Дуф — пушистая птица с жёлтыми глазами, всюду сующая свой кривой нос. Как-то у Лиса была говорящая Дуф-Дуф, и он принялся вспоминать о ней, но провалился в крепкий, словно его вера в удачу, сон. Так началось путешествие Лиса на северо-восток.
С первыми лучами Лис отправился в путь. Возвращаться сейчас не имело особого смысла — с родичами он разругался из-за одного пустяка, живую лань не поймал. Так что шагал под исполинскими деревьями вверх по долгому склону. Наступала весна, зеленеющая травка радовала глаз. Вернее, два его бледных сине-зелёных глаза; небольшие и близко посаженные к удлинённому носу, они поблёскивали на бледном, кое-где тронутом оспинами лице. Из-за таких глаз и носа, а также выступающего вперёд подбородка и небольшого рта с тонкими, будто поджатыми губами, создавалось ощущение, что Лис постоянно что-то замышляет. Внешность его дополняли оттопыренные уши, прикрытые соломенными прядями, свисающими из-под тёмно-серой вязаной шапки, усеянной лесным сором. Лис был облачён в охотничий костюм из плотной ткани — штаны с накладными карманами, широкую куртку тёмно-зелёного цвета и лёгкие коричневые сапоги с голенищами, притянутыми к ногам ремешками. Куртка Лису была велика, поэтому чаще всего из её рукавов торчали лишь самые кончики его узких, на вид хилых, как и всё длинное тело, кистей. Но эта хилость являлась обманной, на самом деле он обладал немалой стремительной силой. За плечами Лиса располагался небольшой рюкзак и лук с колчаном коротких стрел. На ремне висел в своей продолговатой одежде нож. Тонкая скрученная верёвка за ненадобностью была убрана в рюкзак, но и без неё любому встречному было бы ясно, что перед ним охотник. Но никаких встречных, кроме разбегающихся зверьков и зверей, в этой глухомани не появлялось. Ближе к разгару дня он подстрелил прыгающую мышь. Серый зверёк был не велик, но двух длинных и мускулистых задних лапок вполне хватало для завтрака. Съев наскоро пожаренное мясо, выпив из фляжки воды и отдохнув, он продолжил путь в неизвестность. К вечеру путник вышел на еле заметную тропку, петляющую между невысоких скал. Тот, кто не разбирался в лесу, её бы и не приметил. Заинтересовавшись, куда она ведёт, ближе к ночи Лис очутился над небольшим оврагом. На дне, прижимаясь к откосу, стояла изба из огромных брёвен. Из трубы над поросшей травой и кустарником крышей тянулся дымок, в окошке горел свет…
Подкравшись к окну, Лис заглянул в него и увидел трёх сидящих за столом горных бубуков. Представив со стороны всю картину и себя в ней, Лис оценил живописность момента и глуповато заулыбался. Но улыбка слетела с его лица, как только могучая рука схватила его за шиворот и грубо встряхнула, словно маленький половик. В первый момент потерявший дар речи, во второй он издал что-то нечленораздельное, а в третий с наигранной радостью вещал в сторону колеблющейся от движения грубой ткани штанов:
— Здравствуйте, дорогой друг! Будьте добры, отпустите мою одежду! Я заглянул к вам всего лишь на минутку. А теперь вижу, что мой путь совершенно не терпит отлагательств!
Однако бубук не спешил становиться его собеседником и, что печалило Лиса ещё больше, не собирался его отпускать. Поэтому некоторое время сапоги волочились по земле, а затем по широким неровным доскам. Бросив Лиса на лавку у печки, бубук вернулся и запер дверь на щёколду. На Лиса с недоумением уставились бледные глаза. Головы у всех бубуков были лысые, физиономии одутловатые, широкие губы напоминали нарисованных детьми летящих птичек. И без того похожие, бубуки были обеты в одинаковые укороченные штаны и кожаные жилетки с пучками и полосками меха. Рассматривая Лиса, они молчали. Наконец самый толстый произнёс:
— Позже его съедим. Пока — в клетку его.
Так Проворный Лис очутился в вытянутой плетёной клетке, подвешенной к крюку на потолке. Вскоре он выяснил, что бубуков зовут Бур, Гур, Дур и Кур. И что находятся они в промысловой хижине. С ним они не разговаривали, зато ничего от него и не скрывали, неторопливо беседуя между собой. Да и что скрывать от кролика, из которого рано или поздно получится жаркое? И что у него спрашивать? Есть ли у него крольчиха и сколько у них крольчат? Да, в отличие от бубуков из сказок, этих нельзя было даже заподозрить в любопытстве. Поэтому на бледное лицо Проворного Лиса больше не возвращалась улыбка добродушного изумления. Он раскачивался в клетке, вперив в бубуков настороженный взгляд. Надо сказать, что теперь он был облачён лишь в зелёные трусы, а его одежда находилась в рюкзаке у печки. Там же валялись кинжал, лук и колчан. Через некоторое время в хижину кто-то постучался. Это оказался пятый бубук, Фур, проверявший петли и вернувшийся с добычей — убежавшей от Лиса ланью. Что не показалось Лису удивительным по сравнению с открывшимся обстоятельством — лань умела говорить. Более того, обладала ясным разумом. Но и это ещё не всё…
— Знайте, животные, я — Эльзия, дочь Элиаза! — воскликнула она и затопала копытцами.
Проворный Лис слышал о маге Элиазе разные речи, и все они сводились к тому, что лучше с ним не встречаться. Как оказалось, бубуки не знали об Элиазе или не придавали значения предостережениям. Так что, рыгая и посмеиваясь, бубук загнал Эльзию в тесную комнатушку, выдолбленную в скале, и закрыл за ней железную решётку. В ночи бубуки поужинали похлёбкой и разбрелись по лежанкам. Когда последняя свечка на пне погасла, в большом помещении воцарился синеватый мрак. Чуть позже он посветлел в глазах Лиса, и перед ним проступили тёмные контуры предметов. Затем он увидел, как из клетки с ланью вылетели тонкие мерцающие полоски и, разделившись, юркнули к лежанкам бубуков. Через несколько мгновений те разразились рокочущими храпами.
— Ну! Чего ты ждёшь, молодой герой? Они будут крепко спать только до полуночи, — раздался из клетки требовательный голосок.
— Чего же ты от меня хочешь, госпожа? Я в клетке, — с некоторой деликатной обидой ответил Проворный Лис.
— Хоть расшибись! У нас мало времени!
Поразмыслив, Лис понял, что совет не лишён практического смысла, и принялся старательно раскачивать свою тюрьму. Череда усилий увенчалась успехом — петля сорвалась с крюка, и клеть вместе с Лисом грохнулась на пол. Но не развалилась и даже не треснула. Просунув ноги между прутьев, он добрался до печки, завладел кинжалом и разрезал жилы, стягивающие перекрестия веток. Выбравшись из разломанной клетки, он первым делом оделся и обулся, и сразу бросился освобождать Эльзию. Повозившись с задвижкой, он распахнул решётку, и они вместе поспешили к входной двери. У двери побег застопорился, поскольку засов застрял в пазу. Сколько ни бился Лис, ничего не получалось. Тогда Эльзия нашла в темноте одного из бубуков, овеяла его искрящейся пыльцой и велела отворить дверь. Ворча во сне, бубук пробрался к двери, выдернул засов, лёг с ним на пол и снова захрапел.
И вот они бежали, на этот раз как союзники — сметливый охотник Проворный Лис, сын Дремлющего Волка, и прекрасная лань Эльзия, дочь прославленного Элиаза. Ночь вокруг шевелилась и ухала, но, к счастью, Лис знал её как свои пять пальцев, поэтому и Эльзия рядом с ним не пугалась, окончательно уверившись, что ей повезло встретить замечательного чучулка. Они бежали и бежали, но вот устали и перешли на шаг.
— Ох, и угораздило нас очутиться у этих невеж, Эльзия! Если бы не ты, пропал бы я в этой берлоге.
— А если бы не ты, отважный Лис, то и мне несдобровать. Однако не ты ли это гнался за мной вчера, пока не упал в реку?
— Что ты, Эльзия! Откуда такая дикая мысль? Скорее всего, это был один из моих односельчан, говорят, мы ужасно похожи. Или, знаешь, быть может… тебя хотел напугать Зеркальный чучулк!
— Зеркальный чучулк? Кто это?
— В моём народе бытует поверье, что у каждого из нас в лесу есть двойник, который следит за ним из-за деревьев и умело прячется. Так что чучулк и его Зеркальный чучулк не встречаются. Но при этом Зеркальный чучулк вполне может появляться перед другими. Вот, например, перед тобой. Так что, если твой преследователь был очень похож на меня, то, несомненно, за тобой гнался мой Зеркальный чучулк!
— Да… Ты знаешь, очень похож! Значит, это действительно он, и ваши легенды не лгут.
— Именно так, моя дорогая Эльзия! А теперь расскажи и ты мне что-нибудь. Например, как это ты очутилась одна в лесу…
Лань нахмурила лобик и печальным голосом поведала свою историю:
— Как тебе известно, мой родитель — знаменитый волшебник Элиаз. С детства я была окружена его заботой и чудесами и при этом почти не общалась с другими детьми, да и взрослыми, поскольку он не видел в том нужды. Мудрости меня учили рощи, разговорам — звонкие ручьи, весёлые пташки заплетали мне косы, а тучи умывали меня чистым дождиком. Так год за годом я росла, словно полевой цветок. Но всё-таки во мне нрав моего родителя! Его тяга к познаниям и смелость. Постепенно я преисполнилась жаждой новых открытий и, когда он не мог того заметить, заглядывала в его таинственные книги, проникая разумом в скрытые смыслы. Не всё я могла понять, но многое, в меру сил, усвоила. И вот однажды, а именно дней десять тому, я применила на себе заклинание превращения в лань и заклинание, скрывшее меня от метафизических глаз Элиаза. А затем, увлечённая в большой мир любопытством, покинула родные чертоги и весело побежала гулять. И вот чем это закончилось. Поэтому теперь, ввиду моих сложных обстоятельств, ты должен отвести меня обратно к моему батюшке.
— Что ты, Эльзия! Мне не по себе даже от его имени!
— Пустяки! Ты ведь явишься не один, а вместе со мной. И потом, он щедро отблагодарит тебя, уж будь уверен.
— В таком случае… и всё же… надеюсь, ты знаешь путь?
— О, ещё бы… он идёт вокруг поросшего белоглазками болота, а там и рукой подать!
— Что же, тогда не вижу заметных препятствий для нашего совместного путешествия к сокровищам… к замечательным владениям твоего почтенного родителя.
Внешне ломаясь для увеличения значимости своих услуг, Проворный Лис радовался возможности быстро разбогатеть и утереть нос всем, кому стоило это сделать.
Когда Совелар уже высоко взошёл над нежной зелёной дымкой, путники вышли из леса на большой луг, который им предстояло перейти. Миновав добрых две трети пути, они услышали позади птичий гвалт и, обернувшись, замерли от ужаса — из леса один за другим на привязанных к ногам ходулях выбегали бубуки. Для устойчивости они использовали зажатые в кулаках длинные тонкие палки с кругляшками на концах. Было видно, что они утомлены пробежкой, но ещё достаточно бодры, чтобы в ближайшее время настичь их.
Лис и Эльзия бросились наутёк, промчались сквозь редкий перелесок, очутились на краю болота и поняли, что скоро их поймают. Перелесок не сулил возможности укрыться, а по ровной почве у кромки болота от бубуков на ходулях далеко не убежишь… И тут, в один из моментов приближения паники, Лис заметил тонкую дорожку из досок, идущую вглубь утыканной кочками и кривыми деревцами трясины. Это был пусть небольшой, но шанс. Лис осторожно ступал по затянутым трясиной доскам вслед за Эльзией и слышал позади гневные бормотания. Обернувшись, он увидел, что преследователи отмотали от ног ходули и переминались у начала хлипкого пути с шестами в лапах. Вопреки надежде Лиса, они не поспешили за ними в болото и не увязли в нём, но развели костёр и удобно расположились на берегу.
— По всей видимости, Эльзия, они желают дождаться нас. Думают, мы придём обратно.
— Или погибнем. Что же нам делать?
— Иди вперёд, Эльзия, другого выхода нет.
Когда бубуки уже казались не больше горошин, беглецы с облегчением вышли на твёрдую почву. Но радовались они недолго, ведь это был островок, окружённый непроходимой топью, с единственным входом и выходом, по которому они только что пришли. Увы, они оказались в ловушке. Через некоторое время и бубуки поняли это. Тогда, уже достаточно отдохнув, они принялись ломать тонкие деревца и мостить через болото дорогу, долженствующую привести их к наглецам, своровавшим у них самих себя. Вскоре Лис с тоской увидел, что бубуки теперь стали размером не с горошину, а с мелкий орех. И потихоньку продолжают расти.
Лис сидел на кочке и предчувствовал неладное. Рядом с ним в не меньшей печали лежала серебристая лань с большими светло-зелёными глазами. И вдруг все четыре глаза расширились — трясина перед ними всколыхнулась, и из неё появилась голова с торчащими по бокам плечами. Голова имела огромный нос, сходящийся с подбородком, острые уши и бледные глаза. Создание это напоминало старуху… кукумора! Да, это была самая настоящая старая кукумора, по ночам поющая песни в надежде заманить себе на поздний ужин заблудившихся путников.
— Ох, какие тут у меня сегодня пирожочки! — воскликнула тварь, высвобождая из трясины нищие груди и длинные костлявые лапы.
Прыгающий Лис, каким бы он ни был храбрецом в более спокойных обстоятельствах, сейчас тихо съехал с кочки. И с прискорбием констатировал, что Эльзия сошла с ума.
— Ну, хоть ты тут, бабушка! А то я уже думала, что мы пропали… Лис, что с тобой? Ах, я забыла, что ты не из волшебных… не бойся! — и Эльзия, подпрыгивая, начала нести околесицу. К удивлению и постепенному облегчению Лиса, кукумора расплылась в уродливой улыбке, заморгала глазками и принялась, как бы пританцовывая, хлопать в ладоши.
Настроение стремительно улучшилось, Лис и Эльзия ехали по болоту в маленькой жестяной лодке, которую, словно игрушку, тянула за верёвку чудовищная старуха.
— Что ты ей пела, Эльзия?
— Приблизительно это:
Бабушка кукумора живёт в болоте,
Она царица змей, лягушек и пиявок.
Поёт песни, скучает по внучатам.
В гости мы пришли, давай пляши!
— Забавная песенка.
— Есть вещи, которые нам рассказывают в детстве. На всякий случай. Как видишь, иногда это может пригодиться.
— Да… а скажи, кстати, кто они вообще такие, почему никто не видел маленькую кукумору или… кукумора?
— Потому что маленьких кукумор и кукуморов не бывает. Кукумора — это умершая злая ведьма. Точнее, переродившаяся. Ты, наверное, слышал, что злые ведьмы могут жить очень долго, как и другие волшебные. Столетия они продлевают жизнь ритуалами и снадобьями, но всё-таки приходит пора, когда твердь отказывается носить ведьму, а болото ещё соглашается. Таким образом, ведьма может выбрать. Вот эта и выбрала… Бабушка! Не отвлекайся!
Кукумора, начавшая было прислушиваться, заподозрив, что речь идёт о ней, смущённо заулыбалась, крякнула и продолжила тащить лодочку к дальнему краю болота. Бубуки, издалека увидев, что законная добыча невероятным образом ускользает от них, возмущённо закричали. Затем они решили обогнуть болото, чтобы встретить лань и чучулка на другой стороне. Но тут их ожидал новый неприятный сюрприз судьбы — в спешке промысловики наряду с деревцами вложили в ударное строительство дороги свои ходули и теперь не могли их быстро обнаружить. Тем не менее через пять тумков вдоль болота бежали два бубука. Это, конечно, не пять, но вполне достаточно для поимки и более крупных особей.
Кукумора доставила их до твёрдой земли, ещё раз исполнила странный танец под песенку и погрузилась в болото. Вдалеке, как бы карабкаясь по чуть наклонной поверхности, бежали бубуки.
— До чего же они назойливые, Эльзия! Нет ли у тебя какого-нибудь заклинания, чтобы от них избавиться? — воскликнул Проворный Лис.
— К сожалению, нет… но я помню прекрасное место неподалёку, которое нам поможет.
— Что же, веди — доверимся твоему плану, — произнёс Лис и поспешил вслед за шустрой ланью.
Бубуки уже собирались хватать добычу, когда земля под ними прорвалась. Грохнувшись, они оказались на дне каньона, промытого рекой; высоко над ними висели корни деревьев, а на них с любопытством смотрели выползающие на берег крупные рептилии с вытянутыми зубастыми мордами. Осторожно миновавшие опасный участок с просвечивающей внизу водой, Лис и Эльзия услышали истошные крики бубуков.
— Ну вот, теперь они про нас непременно забудут, Лис.
— Да, пожалуй, теперь их упрямство пойдёт на убыль…
День выдался, без всяких преувеличений, тяжёлый, поэтому, углубившись в лес и отыскав удобное место, путешественники устроились на отдых. Уже стемнело, когда Лис изжарил довольно тучную птицу и с аппетитом съел. Эльзия от мяса отказалась.
— Ты не представляешь, насколько вкусной может быть трава, если ты лань.
— Слава провидению, я не лань! — ответствовал Лис, вытирая о штаны жирные руки.
На небосвод, частично заслонённый нависающими над маленьким костром деревьями, высыпали крупные звёзды.
— Знаешь ли ты, Эльзия, что звёзды — это собранные вместе взгляды влюблённых чучулков? Говорили об этом твои педагоги? Вряд ли! Ну ладно, пора спать…
На рассвете Лис проснулся первым и осторожно выскользнул из-под плаща. Эльзия умиротворённо похрапывала, лес начинал наполняться своим привычным гомоном. Проворный Лис сбежал к протекавшему в лощине маленькому ручью и набрал воды. Возвращаясь, он увидел вверху, у ствола дерева, некую фигуру, растворённую в лучах рассвета. И вот уже нет никакой фигуры. Лис с замирающим сердцем взбежал наверх. Никого. Только свет и щебет. Но что это? Сбоку хрустнула веточка и голос, будто бы сплетённый с дуновением ветерка, промолвил:
— Проворный Лис! Я друг. Послушай меня…
Лис замер в испуге, но доброжелательность в голосе успокоила его и он, стараясь не выдать остатки страха, вступил в разговор.
— Привет, путник. Это тебя я только что видел? Где ты?
— Стой! Не оборачивайся, тебе нельзя отчётливо видеть меня, а мне — тебя. Просто выслушай.
— Хорошо, поиграем в таинственность. Говори.
— Возвращайся в деревню. Не ходи с этой девушкой дальше, она не доведёт тебя до добра.
— Да? А тебе что за дело?
— То. Я переживаю за тебя, Проворный Лис, поскольку переживаю за себя.
— Как такое может быть? Да кто же ты, и откуда знаешь, как меня зовут?
— Ещё бы мне не знать, если я — твой Зеркальный чучулк!
— А! Так ты подслушал мою байку, хитрец! Ну, так знай, что я её и выдумал…
— Ничего нельзя выдумать. Ты просто угадал. Я всё сказал. Прощай.
— Эй! Ты где? Давай ещё поговорим... докажи! Не прячься…
Некоторое время Лис бегал между стволов, приседал и подпрыгивал, пытаясь обнаружить незнакомца. Но никого рядом с ним не было. И веточки ни с одной стороны не хрустели. Никто не мог бы так тихо удалиться. Перестав бояться, Лис хотел ещё побыть в приятно тревожном состоянии, но лес был так прост и приветлив, что и оно быстро исчезло. Окончательно придя в себя, Лис с грустью понял, что с ним сыграл шутку сон. То есть, на самом деле отправившись за водой, он ещё не проснулся и грезил наяву. Вот ведь как бывает. Ну что же, добро пожаловать в явь!
Когда лань открыла глаза, Лис уже вскипятил во фляжке травяной чай, наполнил им телескопические стаканчики и настойчиво стучал по её крупу сухим стеблем дудки. Почти всю дорогу до дневного привала Эльзия веселилась, бегая вокруг Лиса и время от времени бодая его. Под конец она так разошлась, что опрокинула спутника. Всё-таки она была не такой уж мелкой живностью.
В целом их путь протекал без порогов, и утром третьего дня они вышли к местности, где царил Элиаз. Вдалеке за огромными извилистыми деревьями виднелись шпили его замка. К нему они и направились по светлой эластичной дорожке, минуя цветочные полянки и округлые мостики над светлыми ручьями. Весна здесь близилась к лету, погода стояла великолепная, в глубокой синеве мчались белые облака. Не успели они хорошенько прогуляться, как к ним подлетела карета, запряжённая множеством птиц. И вот они мчались над весёлыми кронами, чтобы через пару тумков оказаться на большой лоджии и увидеть пред собой волшебника Элиаза, облачённого в светлый хитон с золотой каймой и голубые сандалии. На его тёмных, с грубой сединой, кудрях лежал лиственный венок, в светло-бирюзовых глазах горел бдительный ум, а в бороде запутались крошки пирожного, кусочек которого он только что отбросил в сторону, устремившись к дочери. Волшебник пал на колени, обнял своё дитя за длинную шею и, не сдерживая рыдания счастья, воскликнул:
— Ах ты, блудная ослица! Что же ты делаешь со своим батюшкой!
Так произошло воссоединение славной семьи, а для Лиса начался период беззаботной жизни. После торжественного обеда Элиаз ознакомил его с интерьерами замка, рассказал историю своей семьи, да и вообще уделил нежданному гостю невиданно много внимания. Он был очень благодарен за спасение дочери и охотно отвечал на все возникающие в голове Лиса вопросы.
— О да, я знал, что Эльзия почитывает мои книги, и только приветствовал её тягу к знаниям. Но я недооценил её сообразительность. Она всё тонко рассчитала! Сначала превратилась в лань и гуляла по моим владениям, понимая, что я её вижу и не боюсь потерять. Усыпив мою бдительность, хитрая девчонка применила заклинание невидимости от меня и была такова! Ох, как я переживал, Лис! Утешало меня разве то, что далеко вокруг нет ланей…
— И она не окажется в обществе, из которого не захочет возвращаться домой.
— Именно. Разве для того я её растил?
— Разумеется, великий мастер, совершенно не для такой жизни средь животных и деревьев. Хотя, она признавалась, что трава ей понравилась!
— Травы и в моих владениях хоть отбавляй! Однако забавный ты малый, мне не хватало такого непосредственного собеседника с живым умом! Оставайся у нас подольше, дорогой друг.
— Я совершенно не прочь, благословенный мастер! Ведь кто я? Почти сирота! И в вашем лице буду рад найти духовного отца, который научит меня быть настоящим чучулком!
Лис прожил в прекрасном замке много дней в окружении приветливых чудес и роскоши. Он так привык к неге и приятному досугу, что с легким недоумением вспоминал прежнюю жизнь. Неужели это он — тот дикий бродяга, бегавший по лесам в грязных сапогах? Сейчас Проворный Лис был облачён в жёлтую и малиновую одежду, на ногах его красовались лёгкие нарядные сапожки, а волосы были всегда чисто вымыты и благоухали. Ещё бы, ведь у него были свои апартаменты, слуги и горничные. Элиаз при общении называл его произошедшим из восклицания «Эй, Лис!» именем Эйлис, а Эльзия… Эльзию он по странному стечению обстоятельств почти не видел. Лишь пару раз они обедали вместе и, надо признать, в своём настоящем виде она была очень мила! Он и сейчас созерцал, словно наяву, её волнистые серебристые волосы, ниспадающие ниже округлых плеч, сияющие зелёные глаза и обольстительные алые губы. Настоящая красавица! Ну да ничего, они ещё не раз встретятся, им есть, о чём поболтать!
В светлом зале витал и дробился изящными нервюрами лёгкий смех Элиаза. Восседая за накрытым белой скатертью столом, волшебник неторопливо насыщался плодами, беседуя с дочерью. Он до сих пор с новой радостью переживал её возвращение. Но для хорошего настроения был и дополнительный повод, связанный с наступающим оптимальным расположением звёзд.
— Ах, Эльзия, что за счастье вот так сидеть с тобой и предвкушать торжественный день.
— Что за день, батюшка?
— День, о котором я несколько раз говорил тебе перед сном, дочитав сказку — день твоего совершеннолетия, рубеж, перейдя который, ты станешь великой волшебницей. Как тебе известно, будущим волшебникам недостаточно просто повзрослеть, им надо в год взрослости в чистоте и здравии соединиться со своими звёздами и силами. То есть принять настоящую звёздную мантию, символом которой является пресловутая шёлковая мантия, которую простые чучулки мнят источником могущества. Не в этой тряпке наше могущество! И скоро ты всё поймёшь…
— Батюшка… я… не готова, я… утратила невинность, — запинаясь, произнесла Эльзия, густо покраснела, побледнела и выбежала из зала. Онемевший от неожиданности Элиаз рефлекторно раздавил фрукт.
Над Лисом разверзлись небеса, да и земля, похоже, решила разойтись под ногами.
— Шелудивый пёс! Как ты мог?! Моя единственная дочь! Моя! Единственная! Дочь!
Гнев волшебника страшен, кто его видел, никогда не забудет. Особенно гнев такого мага, как Элиаз. Но прошёл и он, сменившись чёрной, словно уголь, и холодной, словно лёд, злостью.
Лиса пинками и подзатыльниками выгнали из темницы его бывшие слуги. В этот раз они не стали избивать его до полусмерти, но, надев ему на шею железное кольцо с цепью, потащили по траве к гондоле дирижабля. Внутри гондолы Лиса бросили в тесную кладовку. Вскоре гондола вздрогнула и закачалась на воздухе. Птицы, сидящие на площадке, расположенной на носу воздухоплавательного средства, взлетели и, неторопливо работая крыльями, помчали пленника в неизвестность. Впрочем, он подозревал, куда его везут, и от этого его внутренности холодели.
Государство Аввандолия не было рабовладельческим полностью, но некоторые его города являлись оазисами торговли существами. Например, Гох-Шиарух, на площадь которого вышвырнули несчастного Лиса. Сейчас он был одет в рваные штаны и грязный свитер; волосы его были всклокочены, а лицо измазано сажей — Элиаз распорядился придать опальному гостю максимально непрезентабельный вид, чтобы его купили для самой грубой работы.
С трудом встав на ноги, Лис увидел огромный рынок, усеянный нарисованными на каменном покрытии красными окружностями с выставленными на продажу братьями по несчастью. В такую же окружность Лемль и Лумль поставили и его. Совсем недавно они выполняли его приказания, и вот… Лис стоял между похожими на чучулков существами с плотной жёлтой кожей в тёмную полоску и намеревался продать свою жизнь максимально дорого. Благо, когда-то в этой части планеты простиралась великая империя и все народы разговаривали, в сущности, на одном языке. Так что у него оставался козырь — его собственный хорошо соединённый с интеллектом язык. Несколько раз, заподозрив в покупателе представителя крупной промышленности или добычи ископаемых, Лис подгибал колени и, не щадя себя, падал на камень. Несколько раз, при другой оценке — начинал разговаривать, имитируя, как ему казалось, речь учёного. Наконец, его усилия привели к усреднённому результату — его купил механик Лых. Но не сразу. Сначала он скептически рассматривал Лиса, крутил в заскорузлых лапах его пальцы, заставлял подпрыгивать на месте и считать прохожих.
— Считать тебе надо будет хорошо, парень. У меня клиенты, сам знаешь, какие. Мастерскую тебе завтра покажу… да чего ты не видел! Сейчас пойдём перекусим, а потом определим тебя на житьё. Ну, скорее всего, будешь там, под лестницей. Ничего, на первое время хорошая комната, сам понимаешь. По сравнению.
У Лыха было лицо, будто изжёванное динозавром и рыжие волосы, своим видом подтверждающие возможность этого происшествия. А также примечательная манера говорить так, словно тот, к кому он обращается, всё знает вместе с Лыхом и всё видит его глазами. Да так и было, поскольку обращался Лых в это время по большей части к себе, что-то рассматривая в памяти и уясняя в понимании. При этом внешний объект служил ему вынесенным наружу Лыхом. Из-за этого в первые турумки возникали лёгкие недоразумения.
— Вот эту гайку закручиваем до упора и отпускаем на половину оборота, ну, ты так обычно делаешь…
— Извините, наставник… что-то не припомню…
— Что? Смотри давай, не болтай.
Ремонтировал Лых в основном сельскохозяйственную технику — починял моторы, менял рессоры, колёса и паровые котлы. Лис старательно помогал ему, понимая, что всё могло сложиться для него гораздо хуже. От работы жилы его окрепли, мышцы на предплечьях и бицепсах налились неторопливой силой, а некоторые ногти на загрубевших пальцах – чёрной синевой. Теперь он носил комбинезон грязно-латунного цвета, тяжёлые ботинки, и плевался сквозь зубы. То есть фактически превратился в тощее отражение Лыха, что тому, безусловно, нравилось — ведь теперь он мог вообще без помех советоваться и размышлять с собой, от души сам с собой трудиться и пожирать наваристую похлёбку с мутным пойлом в расположенном неподалёку от мастерской трактире. В процессе метаморфозы Лис как-то и не заметил, что изменилось даже его имя. Теперь он был не Лис и уж тем более не Эйлис, но — Лыш. Через полгода заказчики, среди которых, действительно, довольно часто встречались готовые заплатить меньше, чем нужно, стали считать заматеревшего Лиса младшим братом Лыха. Лых такое мнение не только не оспаривал, но и поддерживал, а потом и сам в это поверил. Да и Лис тоже поверил. У него в голове не укладывалось, что летом он целыми днями валялся на перине и помыкал слугами. Лето? В Гох-Шиарухе стояла зима; то и дело ветер за окнами струил косые потоки снега.
За выходящим в обеденный зал круглым окном проплывали в холодной бездне зубастые создания с длинными лапами, уплощёнными хвостами и острыми гребнями. Иногда один из монстров приближался и зависал рядом с толстым стеклом, выставляя на обозрение своё костистое тело. Нередко создание, широко открывая пасть, демонстрировало длинные зубы и резко соединяло челюсти, угрожая чучулкам. В огромном резервуаре обитало порядка десяти тысяч этих рыб, и все они являлись остатком водных войск утонувшей в прошлом Аввандолии. Кто теперь помнил, что такое империя? Империи не было, зато вид плавающих бестий производил на гостей правителя Гох-Шиаруха неизгладимое впечатление. Кто же правитель? Конечно — потомок владык Слиньюлт Ундоллд, чьё непомерно тучное тело колеблется в застольном бассейне среди ярких, словно цветы, наложниц. За столом все располагаются, как хотят! Кто в ваннах, кто на кресле или ложе, кто на подвешенных к потолку качелях. Или прямо на полу. Здесь все чудят напропалую. Чего только не видали увешанные старыми картинами стены!
— Эй! Гости мои, гости Слиньюлта! Следующий бокал я поднимаю за тех из вас, кто десять раз опорожнит сегодня чрево своё через то же отверстие, через которое наполнил его! То есть — через рот! Ведь через рот мы набиваем утробы! Ибо у каждого из нас есть рот и утроба! Ну-ка, хоть один скажи, что это не так. Никто не скажет! Никто не оспорит, что силён я в философии. Эй-эй, пируйте!
При восклицании бледное облако правителя заколыхалось особенно сильно, прибивая к бортикам пляшущие на волнах парики с бессмысленными лицами. Подняв золотой бокал в перетянутых по суставам жирных пальцах, он с залихватским видом влил его содержимое в прорвавшееся красное жерло, что, как и выпученные из тестообразных недр глазки, казалось маленьким на подушке бледной плоти. Присутствующие восторженно закричали, приветствуя гостеприимство и ум хозяина. Некоторые, изъявляя готовность идти за ним хоть на край света, героически топорщась, отправились опорожнять пищеварительную систему предложенным образом.
— Лыш! Вставай давай. Заказ, Лыш!
— Всё, всё, встаю… вот-вот…
Лис снова провалился в сладкий сон, но тут же всем телом стукнулся об пол, будучи небрежно сдёрнут с лежанки.
— Через турумк надо быть, ты знаешь. Сам Слиньюлт Ундоллд вызывает.
— Ничего себе…
Лис, как и все слышал немало забавных историй и неприличных баек про Ундоллда. Для тех, кто его видел, сам зачин «Пошёл однажды Слиньюлт» звучал анекдотически.
— Ты же знаешь, этот дуралей не держит свою бригаду. Денежки экономит, получается — для нас.
Колоссальный резервуар тянулся над полноводной солёной Черплорой, впадающей неподалёку от города в Долгое море. С одной стороны к нему лепился серый замок Ундоллд с безвкусными золотыми шпилями, с другой — кубик насосной станции, где и трудились десять дней, не покладая рук, Лых и Лыш. Требовали от них, как всегда, работы быстрой и качественной. А поскольку они сами в первую очередь стояли за качество, быстрота превращалась в непрерывный труд с паузами на еду и сон. Еду им приносили три раза в день с кухни замка, а сон подстерегал их за полночь, стоя над матрасами в подсобке с большой кувалдой, дабы, лишь голова прикоснётся к подушке, размашисто ударять по сознанию, отправляя его тонкие осколки в глухую темноту. Утром мастера, наскоро совместив эти фрагменты при помощи мотания головами, холодной воды и отвара травы Ободрень, начинали править железо железом. Манипуляции производил в основном Лых, но иногда поручал что-то Лышу, или они вместе перетаскивали, вынимали, вставляли, крутили, били молотками. Лых ходил по огромному помещению почти налегке, с тем, что ему сейчас требовалось, а за спиной Лыша при значительных перемещениях громоздился раздвижной ящик с арсеналом. На его широком поясе располагалась в петельках масса мелкого инструмента, висели длинные тряпицы для смазки и протирки. Головы ремонтников защищали от возможных ударов большие железные каски. По сути, эти двое сейчас являлись одними из солдат былой империи. И в гудящем насосном цехе, чья архитектура хранила в себе тень величия, они сражались за Цивилизацию. Лыш о таких вещах не задумывался. А вот Лых иногда упрямо размышлял. Он чувствовал, как что-то расширяет его сердце, и в груди давит невысказанное. Простым образом, переданным ему через поколения, он знал, как не надо жить, и не одобрял суетный разврат. Да и многие понимали, что в покоях чучулков древности ныне водятся выродившиеся потомки, паразитирующие на общественной жизни, длящейся на приличном уровне благодаря инерции, созданной в прошлом и проявленной в созидательных гражданах. Таких, как Лых и Лыш. Впрочем, не нужно пафоса. Лых нередко показывал себя и в весьма не созидательном виде, а Лыш так и остался бесшабашным любопытным авантюристом Лисом. Просто этот Лис крепко уснул под шипение пара и стук гаечных ключей.
В честь завершения заказа ремонтники отправились в кабак. В результате Лышу пришлось тащить Лыха до дома. На следующее утро мастер призвал его ударом стальной колотушки в кусок рельсы. Явившись на условный звон, Лыш застал ожидаемую картину: загодя поставленная на тумбочку банка с морсом была наполовину пуста, Лых валялся на кровати в потёртом халате.
— Возьми-ка договор да сходи в замок. Прописано, что ты можешь получить.
— В чём я тебе пойду, у меня и штанов чистых нет…
— Эхма, правда. Вот что — в шкафу мой костюм. Ничего, ремень затянешь. Сверху — плащ. Не будешь же ты там раздеваться, прохлаждаться. На голову — шляпу не забудь. На ноги — унты, которые в сундуке, в твоей же комнате. Всё, ступай…
Через пару турумков Лыш, утопая в одеянии, придающем ему скитальческий вид, подходил к замку, занимающему явно не своё место. Относительно недавно возвели это строение, чья вызывающая помпезность на фоне тёмной стены выглядела уродливо и смешно. Видимо, за это впечатление замок Ундоллд и называли в газетах «чудом элегантности». Впрочем, никакой это не замок Ундоллд. Настоящий замок родитель Слиньюлта великодушно подарил городу, когда пожалел денег на реставрацию колоссальных башен. Так что башни просто снесли; теперь в остове сооружения торговали всем подряд и проводили шумные мероприятия, постоянно поминая добрым словом относительно современных Ундоллдов. Про старых Ундоллдов в культурных кругах почти не говорили. И особенно не говорили про самого отдалённого правителя, относительно которого действовало неукоснительное правило: «Или плохо, или ничего». Высокое искусство, разумеется, даже молча — не молчало. Ещё в детстве чучулкам показывали в древнем Музее картину, на которой художник изобразил монарха с безумием во взгляде и отрезанной лошадиной головой. По древней легенде, иногда публикуемой в прессе, как-то раз любимая лошадь ослушалась правителя, и он свершил своё правосудие, сократив до минимума процедуру обвинения.
Лышу пришлось немало поторчать под железной дверью, прежде чем стражник соблаговолил расспросить его о цели визита. Сопоставив информацию со своими данными, закованный в железо чучулк неохотно, словно переступая через свои собственные интересы, проводил Лыша к казначею. Тот в свою очередь учинил ему допрос и уже полез в ящик стола за платой, когда из медного рожка на стене раздался дребезжащий голос:
— Казначей Трямбуль!
Вздрогнув, существо в серо-зелёной мантии и шапочке с болтающимися завязками, бросилось к переговорному устройству.
— Кто пришёл, отвечай!
— Ах, да это механик, за платой.
— Охо! Давай его сюда! Хотим посмотреть на простого механика… выпить с народом! Ну, живо!
Казначей потёр тыльной стороной морщинистой кисти корнеплод носа и, взглянув на Лыша бледными глазами, резюмировал:
— Ну, пока тебе туда, значит.
На плечо Лыша опустилась металлическая рука, резко его развернула и вытолкала в коридор. Они поднялись в лифтовой кабине технической части замка, а затем через два пропускных пункта прошли в парадную часть. При этом Лыш следовал впереди, а стражник — громыхал позади, не разжимая железный кулак, загрёбший в зубы-пальцы прорезиненную ткань утеплённого плаща.
Очутившись в большой зале, Лыш сощурил глаза от яркого света и тут же широко открыл их. Перед ним разворачивалась фантасмагория. В первый тук его сознание трактовало происходящее по-своему, поэтому он узрел кучу сваленной вместе разнообразной дичи, которая трепыхалась, почему-то не разлетаясь в стороны.
— Ого! Вот и он, механический ремонтник! Иди быстрей сюда, тебя зовёт твой король! — усиленный медным громкоговорителем тенор Слиньюлта перекрыл затихающий гвалт, и на него уставились любопытные, придирчивые, насмешливые, не сулящие ничего приятного глаза. Лыш вспыхнул от некой досады, и почувствовал, как ему на помощь спешит проснувшийся Лис. Тело его напряглось, но и расслабилось, глаза, прикрытые веками, померкли, но и заискрились в глубине. Он сдвинулся с места и плавно приблизился к колыхающемуся в огромной ёмкости, сплющенному и бугристому чудовищу. Слиньюлт тем временем развернулся к нему тем, что когда-то являлось лицом. Сейчас он был намерен поиздеваться над простым чучулком, начав с его внешности и закончив образом мыслей и чувствами. И Лис безошибочно учуял это.
— Ну! Так ты и есть, значит, один из самых надёжных, как мне сказали, мастеров… Лыыгх?
— Рад вас приветствовать, владыка! О нет, я всего лишь раб. Раб Лыш.
— Лишь раб Лыш? Ха-ха! А что это на тебе нахлобучено? Какой дурак так тебя одел?
Присутствующие захохотали, приветствуя юмор Слиньюлта аплодисментами.
— Это всего лишь кожух, прикрывающий моё бренное тело!
— Я смотрю, ты возомнил себя кем-то умным, видимо, мало тебя секут?
— Не мне судить об этом, Ваше Милосердие, совершенно не мне…
— Хм… в кого ж ты такой унылый?
Слиньюлт, сам того не желая, заплывал в тупик — подлый раб отвечал ему слишком вежливо и обтекаемо. И при этом совершенно не проявлял раздражения, чтобы его разжечь, или хотя бы угрюмости, чтобы хоть за неё высечь. Что же, нужно искать изящный выход. Тупик… тупик? Это он поставит мерзкого смерда в тупик!
— Послушай, тебе ведь нравится работать на меня?
— Конечно, Ваша Щедрость, очень нравится!
Лис чуял, что сейчас непременно будет подвох, но даже если и так, другого ответа не было.
— Тогда вот что, вставай в ту нишу, ставь себе на голову вон ту вазу и будь сегодня кариатидой. Понял?
По залу разнёсся хохот и визг, публика оценила находчивость Слиньюлта. Экзекуции всё равно не прекращаются, и в пользу оригинальности можно проявить такое презрительное милосердие. Внутренне кипя от гнева, но снаружи приветливо улыбаясь, Лис с отстранённым видом застыл в нише и принялся про себя бормотать охотничью мантру статики. Вскоре на него обращали внимания не больше, чем на кусок мрамора.
Когда ему наскучило смотреть на разгул, Лис погрузился в себя и через неопределённое время не сразу понял, что гости расходятся. Слиньюлт захотел почивать и в изощрённой форме, что сути не меняло, велел всем убираться. Прислуга в синих комбинезонах выкатила стол в другое помещение и быстро убрала прочую мебель. Тотчас принесли круглое ложе, и несколько дюжих чучулков помогли Слиньюлту до него добраться. И все удалились. В зале остались пьяно бормочущий Слиньюлт в неярком пятне прикроватной лампы и Лис в нише, раздумывающий, что делать. Он уже хотел объявиться, кашлянув и напомнив, что о нём забыли, как вдруг насторожился и напряг зрение. Бормочущий владыка Гох-Шиаруха залез рукой в невидимый карман между складок жира, скорее всего, созданный хирургом, порылся внутри и достал зеленоватый светящийся цилиндр. Повертев его в руке, Слиньюлт на что-то нажал и… плавно поднялся над кроватью, а затем принялся с блаженной улыбкой убаюкивать свой пьяный организм; он мерно покачивался, переворачивался и переливался в воздухе, словно ирреальный акробат, призванный внушить публике отвращение. Примерно через тумк, перед самым погружением в сон, Слиньюлт приземлился на нежное ложе и, автоматически спрятав цилиндр в жировой карман, уснул.
Вот теперь Лис застрял. Будить Слиньюлта он не мог, выйти как ни в чём не бывало из дверей, за которыми стояли стражники — тоже. За ложем располагалось начинающееся от пола гигантское готическое окно с синими стёклами. У Лиса возникла дерзкая мысль — выкрасть цилиндр из спящего непутёвого правителя и, выбив стекло, сбежать. Но он не знал, как управлять цилиндром и может ли он вообще управлять им. Падать с большой высоты ему совершенно не хотелось. Так что же делать?
Синее окно покрылось танцующими трещинами, стеклянные куски заскользили по медленно вдвигающемуся в залу огромному предмету, напоминающему рог наковальни. Лис и без того стоял, застыв на месте, поэтому он наоборот невольно пришёл в движение, уронив на пол разлетевшуюся не хуже окна вазу. Проснувшийся Слиньюлт немо таращил глаза на происходящее, совершенно ещё не понимая, что происходит, и не сон ли это.
Нет, это был не сон. Мелькнули тени, в пол врезались железные ступни. Перед трясущимся Лисом поднялся рыцарь в алом плаще. И ещё три таких же встали рядом. Двери справа и слева распахнулись, в зал вбежали стражники. Лис, смотревший вправо, увидел, как один из пришельцев уложил пять стражников ударами кулаков и вернулся обратно. Слева картина была, в сущности, такой же. Тем временем воин в плаще выстрелил в Слиньюлта, и на лбу того появилась небольшая точка. Однако кровь не полилась, наследник императоров не опочил, но ещё больше выпучил глаза и закричал, что ничего не знает.
С этого момента динамика происходящего стала угасать, словно отходила рухнувшая волна. Воин повернулся к Лису и вцепился в его глаза двумя плавающими в прозрачном холоде дробинками. Его узкое тёмное лицо с длинным носом и пренебрежительной линией узких губ, отливало металлом. В следующий момент Лис понял, что это и есть металл, ощутил щелчок по лбу и услышал ровный баритон:
— Я — Эжес, князь Эоса, император Аввандолии, сам знаешь. А ты, парень, кто ещё такой?
Неожиданно для себя Лис расхохотался.
— А я — охотник Проворный Лис и механик Лыш! Недавно я был кариатидой, но, спасибо, ты избавил меня от этой ситуации.
— Слушай, проныра, у меня тут дело. Взгляни, ты видел эту вещь?
Перед внутренним взором Лиса возник зелёноватый цилиндр, но он почему-то уже не удивлялся, видимо, пока лимит этой эмоции был исчерпан.
— Она у него в брюхе, справа, в кармане между складками.
— Достань.
Лис развил про себя диалог и, заранее услышав на свой вопрос: «Я?» ответ: «Ты», направился к расплющенной собственной массой груде. Поняв, зачем он приближается, Слиньюлт протестующе завизжал и снаружи, и прямо в голове Лиса:
— Тварь рабская! Не сметь! Задушу!
В неистовстве он размахивал рукой, пытаясь царапаться и драться. В ответ Лис въехал ему в нос кулаком и резюмировал:
— Отдай.
После второго удара Слиньюлт протянул Лису вещь, вблизи похожую на колонну с капителями; это издалека она казалась ровным цилиндром, поскольку была окутана туманным зелёным свечением, скрывающим детали. Эжес внимательно рассмотрел предмет и, видимо, остался доволен.
— Будешь моим ординарцем на этой планете, Лис.
— С радостью!
Лыш, возможно, ещё и подумал бы, а Лис не сомневался, он действительно обрадовался приключениям и возможности разжиться интересными сведениями. Однако же, кое-что они все упустили…
Барахтаясь и пыхтя, Слиньюлт вытащил откуда-то из кровати пульт управления и, гадко засмеявшись, нажал кнопку. На его лицевой поверхности с красным пятном под красной же пуговицей носа, неизвестно, как, но изобразилось торжество.
— Тогда вот так, захватчики!
… Но ничего не происходило. Воины недоумённо переглядывались, и разум Лиса пребывал в тумане отсутствия определённых догадок. Но вдруг сквозь завесу сверкнула молния.
— Шлюзы… он открыл шлюзы!
Лых не мог особенно много рассказать про старые века, но кое-что он знал. Эти знания были похожи на сохранившуюся каменную кладку. Над кладкой зияет небо, а под ней чувствуется фундамент.
Полтора столетия назад на месте Гох-Шиаруха высился Аввандол — главный город существовавшей пять тысяч лет империи Аввандолия. От него и до сих пор остались некоторые части, в основном — колоссальные сооружения. Самое масштабное и сохранное — резервуар над Черплорой — казармы водных войск, державших под контролем многочисленные области. Водные войска состояли из сотен тысяч разумных рыб, готовых сражаться за Аввандол по заветам предков. Они выжили благодаря чучулкам, тогда как все другие представители одичавшей океанической Расы погибли. С начала сотрудничества згэгхи находились в зависимом положении: процветал Аввандол — благоденствовали они. Когда же Аввандолию разорвали междоусобицы и её главный город уподобился пьяному безумцу, про них просто забыли. В резервуаре разразился мор. Нескольких десятилетий хватило, чтобы згэгхи потеряли контакт с чучулками и возненавидели их.
И вот шлюзы были полностью открыты, и закрыть их не представлялось возможным — мощностей, чтоб поднять створки, давно не было. Да ещё и Слиньюлт, гневно сверкая глазами, разгрыз пульт.
— …Они там от злобы водой захлёбываются. Представь, Лыш, что будет, если прорвёт.
— А что, Лых, такое может быть?
— Может…
Черплора вышла из берегов и разлилась, быстрыми потоками поглощая улицы. На вздыбившейся, налитой чернотой глади возникли дуги — выпрыгивающие згэгхи. В воздухе, наполненном водным шумом, раздавались их вибрирующие визги. И вот уже они, сориентировавшись в окружающем и приняв за данность его необычную геометрию, ринулись в город. Вскоре згэгхи, ползая на четырёх конечностях, исследовали первые этажи и поднимались по лестницам на вторые и далее. Когда-то их предки умели легко передвигаться на задних лапах и обходиться без дыхания в воде целый туртурумк. Сейчас они могли дышать без воды около турумка, но им и не требовалось больше. Обшарив комнаты, згэгхи выпрыгивали из окон в уже довольно глубокие протоки. Гох-Шиарух с его возвышенностями и низменностями превращался в череду соединённых ручьями озёр, над которыми, наряду с визгом рыб, взлетали в мутные небеса крики ужаса, принадлежащие чучулкам. Горожане, привыкшие жить рядом с резервуаром, не ожидали катастрофы и в большинстве своём ничего не могли противопоставить стремительным смертоносным монстрам. Тысячи чучулков погибли, заколотые длинными зубами. В то же время к тысячам пришла нежданная помощь в виде воинов с бледными глазами и тёмными клинками.
Лис сидел на полу в проёме разбитого окна, свесив ноги наружу, и наблюдал картину, то леденящую кровь, то бросающую в жар. Он видел, как эосцы носятся роями мерцающих насекомых, осыпаясь в разных частях панорамы. Над городом поднимался шум, сотканный из множества звуков. А ведь всё началось с разбитого окна! Лис поднял осколок синего стекла, желая посмотреть сквозь него на затопленный город. В стекле к нему волнообразно подкрадывался Слиньюлт…
Турумк назад владыка Гох-Шиаруха видел, как побледнело от догадки лицо Лиса, а затем исчез вместе с захватчиками нос их корабля. Пусть бы они упали и разбились! А Лису поможет упасть он. Вот только доползёт до него потихоньку, а там… Куда этому доходяге тягаться с ним. Вытолкнет его, как… что-то такое… неважно… Главное — доползти.
Хрипя и завывая, Слиньюлт бросился на Лиса, подобно атакующей змее, проглотившей сто лягушек. Проворный Лис перекатился через бок, и бывший повелитель Гох-Шиаруха, встретив пустоту, чуть не вывалился из зала. Его рука и часть туловища повисли в воздухе. Сейчас ему нужно, не допуская резких колыханий, тихонько отползти назад, что он и начал осуществлять. И услышал, как сдвигается кровать. Слиньюлт сразу же сообразил, в чём состоит замысел подлого механика.
— Лыш, дорогой! Хочешь убить меня? За что? Я всего лишь защищаю наш город. Не дури. Предлагаю тебе стать моим союзником… заместителем! Наследником!
— Предложения щедрые. Но я чучулк императора Аввандолии.
— Если так, знай, это я — потомственный император Аввандолии!
— Сегодня у нас произошла смена династии.
Набравшая скорость кровать врезалась в тушу. Раздался крик, а чуть позже — плеск. Лис подошёл к краю пола. Чёрная вода медленно уносила вопящего Слиньюлта Ундоллда по направлению к Долгому морю.
Через два турумка над городом пронеслась серия отрывистых визгов и згэгхи перестали атаковать чучулков. Произошло это не само по себе. Первым связь с агзалацами-рыбами установил Эззац. По счастливой случайности перед ним оказался один из старейшин, и эосец не убил его сразу, но решил снова попробовать поговорить. На этот раз тварь откликнулась.
— Убиваем? Конечно! Это враги. Захватили Аввандол!
Ощеренный старейшина взмахнул лапой с перепончатой кистью, как бы поясняя, про что он говорит. Вскоре он перестал негодовать, с удивлением узнав, что эти чучулки — не враги, а потомки тех, кто когда-то спас его народ от гибели. Картина мира переменилась в его круглых уплощённых глазах. Усомнившись в правильности ведущихся действий, он решил прекратить их и всё хорошенько выяснить.
Большой совет устроили в одном из новых озёр, из которого выступало основание разрушенного скульптурного ансамбля. Дюжина старейшин, окружённых шевелящейся массой солдат, общались с Эжесом и несколькими эосцами, переводя в общих чертах разговор своим подопечным.
Со стороны згэгхов всё выглядело понятным для них образом. Однажды их предков перестали кормить, прекратились и поставки комбикорма для живущих в резервуаре декоративных рыб, которые вскоре были съедены. Начался мор и поедание умерших особей. После долгого голода згэгхи стали получать снаружи скудную пищу, но чучулки в синей одежде больше не общались с ними. Из зала за окнами исчезли прежние предметы и появились новые. Теперь чучулки в синем прислуживали другим чучулкам, которые много ели, пили и безумно себя вели. Из этого згэгхи сделали вывод, что их давние союзники в плену. Много лет они пытались наладить контакт, но чучулки больше не понимали их. Постепенно згэгхи забыли общие знаки и, подплывая к окнам, выражали по большей части гнев и презрение. Они томились, не понимая, зачем существуют, желая отомстить захватчикам. И вдруг произошло чудо — дорога открылась! Возликовав, старейшины повели згэгхов за собой. За Аввандол, за Аввандолию!
— Все ваши слова понятны. И вы теперь знаете внешнюю часть вашей внутренней историй. Згэгхи! Вы долго мучились, но сегодня этому пришёл конец. Я призываю вас на службу империи.
Сказать, конечно, проще, чем сделать, но с этих слов Эжеса началось возрождение Аввандола и последовавшее за этим восстановление связей между разными частями империи. Присутствующий с эосцами на совещании Лис с изумлением видел, что зубастые твари превратились в мыслящих существ. Конечно, их мимика и визг, выражавшие радость, его ужасали, но в целом он, неожиданно для себя, взглянул на них без страха. А вскоре и вовсе забыл первые впечатления, курируя, среди прочего, приведение в нужный вид резервуара, а также капитальный ремонт шлюзов и насосной станции.
Прорабом этого проекта был назначен Лых, хорошо представляющий фронт работ. Кстати, а как же он пережил день разлива? Деятельно.
Во время катастрофы Лых собрал в своей мастерской множество горожан и запер двери. Затем он запрыгнул в машину с манипулятором и отправился вразумлять згэгхов. Ревя мотором и размахивая железной рукой, машина разъезжала по улице, не причиняя згэгхам вреда, зато отвлекая их от домов. Когда уровень воды поднялся, мотор заглох, и Лых с печалью понял, что больше не имеет возможности воевать. Кроме того, теперь згэгхи не соскальзывали с машины, и один из них, особенно заинтересовавшийся Лыхом, после безуспешных попыток расколотить толстые стёкла, принялся методично искать слабые места. Лых не предполагал в нём особой сообразительности и немало встревожился, когда згэгх переместился от лобового стекла к двери, из которой снаружи торчала ручка.
Лых метнулся к ручке со своей стороны и зафиксировал её руками. Згэгх ощерился, правильно истолковав его беспокойство, и попытался наклонить ручку со своей стороны. Это ему не удалось, Лых был силён. Но згэгх не расстроился, он перескочил через кабину на другую сторону, Лых переместился в кабине и сжал ручку другой двери. И понял, что сейчас начнётся игра. И она началась. Потерпев неудачу и у другой ручки, згэгх с нехорошей усмешкой рухнул в тёмную, тонированную серым отражением воду. Лых, чувствуя, как растрёпанные волосы на его голове зашевелились, замер. Он услышал приглушённые визги, услышал, как вода сочится в кабину и как бьётся за толстыми стенами плоти его сердце. И легчайший плеск слева! Резко повернувшись, Лых схватил ручку и вставил почти выскользнувший язычок механизма в паз. В окне возник згэгх и, глядя в лицо Лыха зрачками в золотых каёмках, высунул бледный острый язык. Вспомнив в один момент матушку, батюшку и братца Лыша, побледневший Лых, тем не менее не ослабил хватку. Он сумел ещё два раза удержать дверь, но в третий — згэгху удалось её распахнуть. Он чуть не упал в воду, но удержался и застыл в проёме. Лых поднял перед собой огромные кулаки, намереваясь сломать ценой собственной боли и крови как можно больше зубов неприятеля, когда тот бросится на него. Но згэгх не спешил этого делать, он покачал головой и издевательски запищал. Лых понял, что згэгх не собирается атаковать с бухты-барахты. И вместе с тем атаковать — будет. Ситуация пренеприятная. Но вдруг згэгх, вздрогнув, прислушался. И снова в воздухе разнёсся особенный, прерывистый визг. И — вот уж чего совершенно не предполагал увидеть мастер — згэгх, ещё раз взглянув на него, щёлкнул челюстями и, на лету прощально махнув лапой, спиной вниз ушёл под воду, так, что только носки задних лап и хвост мелькнули и скрылись в темноте. С облегчением выдохнув цистерну воздуха, Лых порадовался, что згэгхи остались разумными существами.
Поэтому привлекать их к работе было легко и приятно, хоть делать это приходилось через двух толмачей с переводчиками. Толмачи ходили важные, следя за правильностью перевода и не позволяя друг другу самовольно помыкать строителями. Для периодической проверки их работы у Лыха был свой згэгх — подросток с уцелевшими зубами и именем, звучавшим, примерно как Згаагг-к-к-к-аг… и так далее. В первый же день механик обнаружил, что згэгхи отлично считают, и, конечно, удивился, ведь большинство чучулков считать вообще не умели. Он рассказал об этом Лису, тот — Эжесу. Князь обладал неплохими познаниями в математике, у него была шкала измерения познаний других, но в случае згэгхов этой шкалы не хватало. Оказывается, они занимались этой наукой с детства, не придавая ей практического значения. Для них математика — традиционная игра, пришедшая из глубин веков. Теперь князь верил, что некогда эти рыбы создали Цивилизацию, ещё присутствующую в реальности в форме развлечения. Значит, в дальнейшем их нельзя потерять. Закончив беседу со старейшиной замечаниями об идущих делах, он вызвал Лиса.
— Необходимо уравнять в фактическом статусе згэгхов и чучулков. Но не афишировать. Равная ценность. Соответственно этому — делить все работы.
— Понял. Последствие — недовольство горожан.
— Не понял. Згэгхи — равноправные горожане.
— Если возникнут вопросы, в том числе у самих рыб, как объяснять причину такой лояльности?
— Моей добротой и справедливостью.
— Понял.
— Игрушку не съели?
— Нет, берегут.
— Хм. Они ещё и бережливые.
Вода быстро ушла из города, тысячи згэгхов расквартировала вставшая в берега Черплора. Здесь они ловили рыбу, резвились, играли. В том числе — с принесенным к ним в лапы Слиньюлтом Ундоллдом. Выжил он благодаря тому, что приплывший к нему згэгх посчитал себя не вправе единолично расправиться с ним, воткнув в тело изогнутые иглы зубов. Второй тоже. Так и оказалось, что никто не хочет быстрой смерти Слиньюлта. Рыбы хорошо помнили это существо и старались создать для него привычные условия. В первый день он немного простыл, но сильно не разболелся, будучи в дальнейшем ограждён от агрессивной для него среды.
Слиньюлт плавал за небольшими бортиками, в подогреваемой большим кипятильником воде, распивая вино из бутылки и требуя запустить к нему наложниц. Увы, подруги в статусе самостоятельных субъектов не желали иметь с ним ничего общего, забросив парики куда подальше. Бывший повелитель не хотел этого признавать своей головой с несколькими липучками телепатических передатчиков, и оглашал пространства извилин любопытствующих:
— Тощие! Пустите моих крошек! Они скучают по мне, как и я по ним!
Но сердцем он чувствовал провал. И недаром. Вскоре прямо на его бледных пьяноватых глазах, когда он таращил их на виды, произошло невиданное бедствие. А именно — его дворец обсыпался с обсерватории, внешне — такого же, как и насосная станция, куба. Слиньюлт воздел руки, на его специфическом лице изобразилась редкостная скорбь.
— Упали шпили золотые! Конец династии моей. Неблагодарные чучулки! Уйду от вас… Скорей, скорей!
Слиньюлт не заметил, как заговорил стихами, начиная выдвигать и относительно государственной истории свою версию происходящего. Через пару дней он окончательно уверил себя, что сам ушёл к новым подданным — згэгхам, и запретил им во избежание кровопролития выполнять его военные команды, а во избежание других неприятностей — ещё некоторые распоряжения. Но это пустяки. Кормили его много, поили обильно, на ночь укладывали в плавучую кровать под крышей.
Через две недели чистка резервуара и восстановление обслуживающих систем были завершены. В реку отправились залежи ила, тонкие косточки вымостили дно.
Лис висел на дюзах в колоссальной ёмкости. По стенам ползли решётчатые казармы. На свободном участке глазам представал набранный из несметного числа разноцветных заклёпок синий прямоугольник с выведенным тонкой линией квадратом и жёлтой полоской — знамя Аввандола.
В дне резервуара темнели жерла четырёх труб. В одной стене виднелись отверстия насосной станции, в противоположной — окна обсерватории. Лис совершил короткий вираж и полетел к станции. Вскоре из отверстий в стенке вылетели тонкие струи. По словам Лыха, резервуар будет наполняться водой, принесённой Черплорой из Волнистого залива, около месяца. Таким образом, многие згэгхи, восстанавливающие город, весной возвратятся домой.
С невероятной быстротой рыбы увеличили время пребывания на воздухе до трёх турумков и настолько укрепили задние конечности, что могли свободно на них передвигаться. В резервуаре старейшины призывали их прогуливаться по дороге на стенах. Но эти занятия, не сопряженные с живой необходимостью, позволяли разве что полностью не утратить способность вертикального перемещения: сделав несколько шагов, згэгх уставал и предпочитал через ограждение озирать панораму. Как и сотни згэгхов, во время мора прыгнувшие в Черплору. Кто-то из них погиб сразу, ударившись об воду, кто-то позже, — от зверей, чучулков или тоски по своему народу. В ту пору згэгхи научились делать из жил и костей соплеменников длинные удилища, прочные нити и крючки для ловли птиц. С таким приспособлением згэгх мог подолгу неподвижно стоять наверху и ждать. Но намного легче, чем поймать птицу, — уйти в медленно истощающий организм сон и пребывать в нём до незаметного ускользания в смерть. Лёгкий способ. И многие им пользовались. Пока вокруг бродили тучи или смеялись погожие дни.
Маховик был запущен, город восстанавливал себя, извлекая сведения из архивов. Общество обретало скелет, начинало просыпаться, двигаться, говорить. Старик, в которого недавно кидал недоеденным фруктом бандит, заведовал восстановлением не работавшего сто лет предприятия. Бандит, мечтающий поесть вдоволь, чистил обувь прохожим. У эосца был богатейший опыт учреждения Цивилизации. Сейчас он рисовал картину быстрыми, чёткими движениями, с удовольствием включая в изображение не стёршиеся контуры прошлого.
Остов настоящего замка правящей династии опустел, лишние перегородки были выломаны и выметены, на обследованном основании возвышалась только что завершённая центральная башня. На шпиле реял синий флаг с квадратом и жёлтым отрезком, а в самой высокой и светлой комнате ординарец Лис внимательно слушал князя, сидя напротив него за светлым квадратным столом.
— Императором будет Лых. Лыхласунт Ундоллд. Внебрачный сын по какой-нибудь ветке. Пусть найдут предка, проявлявшего интерес к механике. Конфискованную картину — сжечь. Художника предать забвению. Статуя первого Ундоллда… пусть будет высотой двадцать ростов. Это сегодня зафиксируешь в головах. Завтра летим в гости к некоему Элиазу.
— Элиазу? — Лис не пытался скрыть удивления. — Волшебнику Элиазу?
— Да. Видимо, ты о нём слышал.
— Не то слово!
— Ну-ка, ну-ка… излагай.
И Лис развернул перед князем неясный в некоторых местах свиток.
— Не работорговец? Хм… Эльзия, значит…
Князя это не особенно интересовало, но из некоторых данных следовало, что Лис лишил дочку Элиаза невинности, за что и был продан в рабство.
— Именно, Эльзия. Спасал её, спасал… и вот благодарность!
Эжес усмехнулся.
— Сейчас я поделюсь с тобой информацией не для всех. Ты пару раз пытался выспросить, — князь извлёк из появившегося отверстия в груди и поставил на стол цилиндр, окутанный зеленоватой дымкой, — что это. Так вот, перед тобой — одна из трёх частей скипетра древних Ундоллдов. У меня есть ещё одна часть. Ну, а третья деталь, ты уже догадался, у кого.
— Ты не представляешь, с кем намерен связаться. Элиаз превратит тебя в змею или комара.
— Не факт, что это меня изменит. Возможно, он творит лишь иллюзии. Я знаю, что Зивеллия — особая планета, которая находится под патронажем некоего разума. И могу предположить, что животный образ твоей подруги, вплоть до следов копытец, был просто нарисован в твоём восприятии. И сделал это упомянутый разум, для которого каждое придуманное им же и кому-либо внушённое заклинание — код, запускающий то или иное искажение.
— То есть… Элиаз даже заклинания не создавал?
— Совершенно верно.
— Но как же физика явлений? Я допускаю, что Эльзия вполне может убежать от меня, вынужденного догонять её с рюкзаком за плечами. Но как же кукумора тащила лодку? Старой женщине такое не под силу.
— Не надо всё валить в одну кучу. Кукумора — результат материальной метаморфозы. А то, что произошло с Эльзией, — визуальное волшебство, плюс активация её нервной системы, чтобы она выдерживала повышенные нагрузки. В вашем мире, Лис, много странного. Впрочем, довольно разговоров. Завершай обозначенные дела. И вот что… подумай, как мы прибудем к Элиазу. Назначаю тебя режиссёром спектакля.
В сияющее небо поднялся белый дирижабль и полетел на юго-запад. Лис сидел в гондоле у тонкого стекла и созерцал там и сям заштрихованный строительными лесами Аввандол. Он видел тёмный угловатый резервуар и Черплору. Достав бинокль, попытался разглядеть в ней Слиньюлта, становящегося божком згэгхов, но изображение прыгало из стороны в сторону, и этот замысел сам по себе быстро растворился.
В гондоле вместе с ним летел Эжес, одетый в белый балахон с капюшоном, и ещё один эосец в такой же одежде. Остальные девяносто восемь участников воздушной прогулки находились над гондолой, внутри замаскированного флагмана «Ураган Вивур». Все они тоже оделись в белое. В отличие от Лиса, облачившегося в серебристое. Эосцам сандалии были ни к чему, он же надел золотые, с яркими камнями. Пальцы рук унизал перстнями, а волосы завил и надушил. Время в дороге он решил занять пряными сухофруктами и вином. Увы, сухофрукты быстро кончились, а от вина он задремал. Но долго скучать ему не пришлось —за два туртурумка корабль преодолел расстояние, которое обычный дирижабль растянул бы на все шесть. Быстрее они лететь не рискнули, чтобы потоки воздуха не содрали тканевую оболочку. Плавно снизившись, ложный дирижабль приземлился на луг неподалёку от замка Элиаза.
Лис выпрыгнул на траву. Целый год он здесь не был! Впрочем, на этом лугу — вообще никогда не был. Что дела не меняло — он щурился и приветливо улыбался пейзажу и сияющему Совелару. Не исключено, что Элиаз прямо сейчас за ним наблюдает. Вслед за Лисом из гондолы появились эосцы с большим сундуком. Они просунули в петли шесты, и сундук превратился в носилки. Сидеть на сундуке было жестковато, но Лис мирился с такими мелкими неудобствами. Вышедший на крыльцо волшебник с изумлением смотрел на лужайку, словно перед ним разворачивалась фантасмагория. Сейчас на нём был светло-сиреневый пушистый халат и зелёные водонепроницаемые сапоги.
Лис спрыгнул с сундука и быстро зашагал к нему, раскинув руки. Волшебник натянуто улыбнулся.
— Элиаз! Вот так встреча! Я пролетал мимо, смотрю — твой замок. Дай, думаю, навещу! Ну, как ты тут, старина? Как Эльзия, всё так же резва, шалунья?
— Лис… я же тебя отправил…
— Благодарю за импульс к развитию, мудрейший мастер! Твоя наука не прошла даром. Смотри, кем я стал! А вот и подарки для тебя, мой друг и наставник! Слуги, живо несите сундук в дом! Ну, Элиаз, идём, идём же, сейчас ты мне всё расскажешь. Не стоит долго стоять на улице в халате… погода ещё весенняя, знаешь ли…
Придя в себя, Элиаз заметно порозовел от гнева, но не знал, что возразить.
В гостиной Лис велел слугам распахнуть сундук и высыпать содержимоё на бардурунский ковёр. Взглядам предстала огромная куча монет, кубков, сувениров и разнообразных украшений. Повернувшись к Эжесу, Лис нахмурился и гневно воскликнул:
— Эжиус! А где же диадема? Я же приказывал тебе бросить в сундук диадему… ту, самую красивую.
— Прошу не казнить, господин Лисовит… — угрюмо пробормотал Эжес реплику, насчёт которой был долгий разговор. В результате Лис всё-таки умудрился навязать её князю в качестве гарантии убедительности всего спектакля.
За обедом Лис пил и веселился, но смех его всё чаще звучал неискренне. Дело в том, что, отправляясь сюда, он рассчитывал на встречу с Эльзией, и теперь раздражался от безуспешности попыток выяснить её местоположение. В свою очередь Элиаз, поняв, что именно мучает его гостя, пришёл в прекрасное расположение духа и принялся с охотой развивать любую тему разговора, с нескрываемым садизмом уходя от разговора о дочери. И с наслаждением наблюдал мягко светящимися бирюзовыми глазами, как Лис из знаменитого негоцианта Лисовита превращается в нервического цыплёнка.
В дурном расположении духа Лис под наполненные ядом заботливые бормотания Элиаза был препровождён прислугой в выделенную для него комнату. Эосцы последовали за ним и встали на страже по обе стороны двери. Лис перемолвился с Эжесом по внутренней связи, отдохнул и отправился на прогулку с Элиазом. Неспешно прогуливаясь по тропинкам, волшебник показал новые сорта цветов, посудачил о переименовании Гох-Шиаруха и, очутившись в тени «Урагана Вивур», поинтересовался, каким образом этот воздушный корабль способен лететь в выбранном направлении без пропеллеров или птиц. В неторопливом вопросе Лис не почувствовал подвоха, видимо, волшебник и предположить не мог, что дирижабль может оказаться фальшивкой.
— Видишь ли, это… э… последняя разработка тайных учёных. Как бы это ловчее объяснить? Да будет тебе известно, что в земле под нами есть множество невидимых магнитных струн. И они довольно крепкие, — рассуждая, Лис поспешно рылся в ворохе хаотических научных и псевдонаучных сведений. — А внутри гондолы установлен специальный аппарат с длинными магнитными… руками. Да, магнитными руками, которыми он цепляется за эти струны, и таким способом влечёт гондолу, а значит и весь дирижабль, за собой! То есть это сравнимо с тем, как ты забираешься по лестнице.
— Неужели? Гениально. Похоже, что передо мной — будущее воздухоплавания!
— Именно так, Элиаз. Поэтому я и летаю на этом аппарате. Очень удобно и экономно. Вот, например, ну подумай на милость, сколько зерна ты тратишь на своих птиц…
За ужином ничего особенного не произошло, разве что Элиаз поинтересовался, когда Лис намерен продолжить путь. В ответ Лис успокоил его обещанием не слишком торопиться, поскольку действительно срочных дел у него сейчас нет. После ужина Лис отправился в свою комнату и дождался глубокой ночи. Эжес, ещё раз просканировав в разных режимах помещение, убедился, что следящих устройств, в том числе биологических, нет. Затем, как и было запланировано, он отдал Лису светящийся цилиндр, а сам забрался в постель и накрылся одеялом. Лис завернул цилиндр в тряпку, осторожно отворил окно и плавно вылетел из комнаты. Оказавшись высоко над клумбой, он отключил всякое волевое напряжение и свернулся клубком.
Через несколько туков его, словно легким ветерком, понесло вдоль стены и вскоре прибило к окошку четвёртого этажа. Удивительно — как раз в это время в глубине узкой комнаты Элиаз открыл забрало рыцарского костюма и вынул из шлема горящий зеленоватым огнём цилиндр. Лис почувствовал, как его цилиндр норовит прижать его к стеклу и приказал ему отплыть от окна. Далее пребывать здесь не имело смысла, и разведчик поспешил к себе. Влетев в окно, он увидел князя, сидящего на кровати и методически колотящего по полу большой змеёй. Заметив Лиса, он бросил змею солдату и, приняв информацию и цилиндр, вылетел в окно в тот самый момент, когда в комнату постучался явившийся на звук Элиаз. Волшебник вбежал, изображая бодрое недоумение, но сразу, заметив Лиса, весь как-то скис. А затем, будто нечаянно заметив оглушённую змею, всплеснул руками.
— Так вот ты где, бедняжка моя!
Лис пренебрежительно фыркнул.
Снаружи раздался звон бьющегося стекла.
Солдат вышвырнул в окно змею и схватил Элиаза.
Лис, зевнув, достал рулон клейкой ленты.
Через тумк волшебник сидел на стуле с полоской на лице.
В комнату вошёл император с горящим жёлтым скипетром.
Небо теряло и набирало яркость, экспериментировало с насыщенными красками и нежными оттенками пастели, затихал и шумел ветерок, цвели луговые растения, деревья и кустарники. С корабля сняли ненужную теперь маскировку, десятки солдат за неимением других задач изучали содержимое замка и располагающихся неподалёку построек. Лис допытывался у Элиаза, где находится Эльзия, но тот ни в какую не хотел отвечать, как иногда не желает колоться орех, оказавшийся самым упрямым из целого мешка, а то и двух мешков своих родичей. Отвечать голосом Элиаз не имел возможности, поскольку пребывал в наморднике, но ему были предоставлены для ответа и перо, и бумага, и стол, и удобный стул. Не хватало только чистосердечного желания помочь влюблённым воссоединиться. О нет, он вовсе не всё время кряду носил намордник. Три раза в день два эосца кормили его таким образом, что он не имел времени на внятные словосочетания, несущие в себе опасность произнесения заклинательной формулы. Покормив волшебника, солдаты тут же надевали на него довольно маску с цепочками, которые заканчивались колечками. Сквозь эти колечки продевалась дужка замка и — трик-трак! — не споёшь теперь никак. Элиаз и не собирался петь. Он выражал ненависть, не желая внимать голосу разума, чьим представителем выступал Проворный Лис. Волшебник, конечно, страдал, но был готов страдать и дальше, лишь бы Лис продолжал пребывать в тупике. Но не только Лис пребывал в тупике. Возможно, в ещё большем для него тупике пребывал Эжес. Теперь у него был скипетр, но что это меняло, если он не знал, как его включать? Ровным счётом ничего. Летать он мог и без скипетра, для этого существуют дюзы.
Но, как известно, жизнь не стоит на месте, а всё-таки двигается, равно как и вещи. Например, рыцарский панцирь, который за неумением сохранять равновесие, упал на пол и развалился, когда один эосец задел его. Это был тот самый доспех, в шлеме которого Элиаз хранил часть скипетра. И что же? Между частями, призванными охранять от ударов оружия корпус, оказалась книга в жёлтом переплёте. Эжес, пролистав находку, изумился. Скипетр был спрятан в жёлтой книге посредством тотального умолчания, но повсюду речь шла о нём. Через все страницы скользили его борозды, завитки и ступеньки. Жёлтая книга являлась скипетром в качестве его развёртки в представлении. Она была его неотъемлемой частью и фактически — им. Так же, как скипетр был, в оптике знания о нём, — этой книгой без названия. Лис, наблюдающий за князем, понял сугубую важность находки и не нарушал тишины. Через некоторое время Эжес заговорил.
— Знаешь, Лисовит, оказывается, я заблуждался. Вернее, преуменьшал влияние архонта на ваш мир. Похоже, он проникает и в мельчайшую структуру материи, так что, вполне вероятно, твоя подружка могла быть моментально перестроена в самую настоящую лань. Как понимаешь, это предположение не опровергает первой версии. Просто теперь она не самая вероятная. Как я тебе говорил, заклинания волшебников имеют силу только благодаря тайному владыке. Но эти заклинания — мелочи — по сравнению с этим предметом. Скипетр даёт власть сразу над всем, что тут есть.
— Это нужно срочно проверить, давай развеем облако! Вон то, к примеру. Всё равно оно не очень красивое… — воскликнул Лис и уставил в небо палец с перстнями, к которым привязался в образе негоцианта.
— Нет. Я не намерен по твоей прихоти гонять облака. Встречаемся через турумк на «Урагане Вивур».
Через три турумка они стояли на небольшой площадке над окованным мельнием носом корабля. Обзор открывался великолепный. Далеко под ними в синей бирюзе виднелась мелко мерцающая впадина Тёмный Сапфир. Эжес взлетел на дюзах и отдалился от корабля. Видимо, он хотел в относительном одиночестве насладиться моментами могущества. Лис, напрягая зрение, увидел, как в руке маленькой фигурки блеснула золотая чёрточка. Затем князь направил чёрточку вниз. Вслед за этим Лис совершенно позабыл про Эжеса. От впадины отделялась квадратная плоскость, но нет, не плоскость, вниз ползли стенки, и они становились всё выше: из моря поднимался исполинский кусок воды. Через пять тумков над водной поверхностью поднимался переливающийся в ярком свете куб. Лис похолодел — неторопливо вращаясь вокруг вертикальной оси, куб стремительно приближался к ним. И вот над кораблём встала, заслонив Совелар, толща воды, в которой сновали большие и малые рыбы.
Насладившись видом водного куба, Эжес вернул воду Норному морю.
По возвращении во дворец Элиаза Лис довольно рассеянно слушал князя, перед его глазами всё ещё плавала по небу кубическая вода.
— … Таким образом всё встаёт на свои места. Древним Ундоллдам не нужны были пристани и мощный военный флот. И згэгхи не плыли долгие дни, а то и недели, чтобы установить порядок в каком-либо прибрежном городе. Ундоллд летел на дирижабле и нёс с собой в куске воды, извлечённом из резервуара, войско згэгхов. Прибыв на место, он вливал куб в воду у побережья, воины выходили на берег, а потом возвращались обратно, в оговоренный участок моря, который Ундоллд вынимал вместе с ними.
— Он мог просто выливать войско на город… при наличии высоких стен это более целесообразно.
— Мог. Но на побережье я бы придерживался моей схемы. Стену можно разбить скалой.
— Для чего тогда вообще воины? Если можно всё расколошматить.
— Именно для того, чтобы всё не расколошматить. Воины нейтрализовали воинов. Вот для чего они нужны. И для защиты Аввандола. Теперь понятно, почему на знамени — квадрат. Это не изображение резервуара, который не является квадратом с любой стороны, это изображение куба с войском.
— Но почему именно куб?
— В настройках куб. Можно извлечь сферу. Или произвольную форму. Неважно. Я думаю про государство. Настала пора связать основной каркас. Мы на кораблях облетим города побережья, а к тебе у меня особое поручение…
— Не раньше, чем увижу Эльзию!
— Договорились.
Освобождённый Элиаз сразу же попытался заколдовать Лиса. Когда это не получилось, он обратил внимание на Эжеса. А когда и тот отказался превращаться, принял на гневные приказы, превратились в уговоры и умолкли, когда даже лягушка отказалась стать птичкой. Волшебник ходил подавленный, гадая, почему из мира исчезла магия. Но магия не исчезала, просто Эжес без пафосных представлений освободил его от связи с творящим волшебство разумом. Это было во власти обладателя скипетра.
Эльзия оказалась небольшим деревцем с зелёными цветами. Будучи расколдована, она изумлённо смотрела на мир, ничего не понимая полтора туртурумка. Потом вспомнила, как её зовут, и всё остальное. Узнав Лиса, она заметно обрадовалась, а увидев шагающего в глубокой задумчивости между деревьями Элиаза, напротив, огорчилась. И неудивительно — разве она могла подумать, что батюшка превратит её в дерево? Но так и произошло. После известного разговора сам вид Эльзии стал раздражать волшебника, напоминая ему о том, что он считал великой трагедии всей своей жизни. К тому же она постоянно допытывалась, где сейчас Лис, и почему он не желает с ней видеться.
Сначала, вступив в борьбу за душевное спокойствие, Элиаз пытался обойтись малыми средствами, предлагая дочери сменить платье, цвет волос, походку, тембр голоса или меньше гулять. Но это не помогало. Тогда он принялся несколько изменять её внешность, постоянно рискуя услышать что-то вроде: «Батюшка, а почему у меня сегодня такой большой нос?» Но и эти меры не помогали. Всё равно Эльзия слишком походила на Эльзию. На следующем этапе волшебник стал превращать дочь в животных и птиц. Но и в виде мартышки или павлина она напоминала ему о трагедии. Так Элиаз, путём проб и ошибок дошёл до превращения дочери в дерево. Но и тут его ждала неприятность, когда оно вдруг покрылось зелёными, словно глаза Эльзии, цветами. Возмущённый волшебник как раз собирался переделать дерево-дочь во что-нибудь другое, когда к нему прибыли незваные гости. И вот, теперь на Элиаза смотрела его прежняя дочь-дочь с растрёпанными от гнева волосами.
— Батюшка! Как ты мог так поступать со мной! Я ела траву, я клевала зерно, птицы свили во мне гнездо!
Не преминув поиздеваться над Элиазом, оказавшийся тут как тут Лис вставил свою ремарку:
— Не переживай так из-за пустяков, Эльзия. Вскоре и мы совьём своё гнездо!
Элиаз стоял перед ней, красный от чувств… сейчас ему нечего было сказать, кроме превратительного заклинания, но оно не работало. Чувствовал ли он раскаяние перед дочерью? Ничуть нет. Недаром он слыл не только на Элиазии, но и вообще на Множестве берегов жестоким владыкой.
Изучив реакции Элиаза и немного подумав, Эжес велел поселить его в домике лесника на окраине поместья и поручил Лису даровать поблизости несколько наделов чучулкам, призванным работать на Аввандол. Таким способом Элиаз был отстранён от влияния на социальную жизнь даже в виде злоязычия.
Теперь дело оставалось за рядом психологических взрывов в разных областях Множества берегов и Зуфланхара. Лис прекрасно понимал стратегические мысли князя, и неудивительно, всё-таки он был его ординарцем. Но не спешил исполнять его поручение, обнимаясь и любезничая с Эльзией. Не спешил, насколько это было возможно. Получив категорический приказ, он облачился в скромную одежду, снял перстни и, как настоящий солдат, без лишних сантиментов и лобзаний, на некоторое время распрощался со своей любимой.
— Жди меня, Эльзия! Не грусти по мне всякий тук, в крайнем случае, можешь со мной немножко поболтать через ближайшего эосца. Только возьми с него предварительно обещание — пусть сам не слушает. Ну, прощай!
— Прощай, драгоценный Лис, вспоминай обо мне, когда не будешь слишком занят подвигами!
Лис не слишком утруждался подвигами, обходя с неофициальным визитом кабаки города, расположенного в Долине гор, являющейся широкой частью Хребта, проходящего вдоль примерно по центру Зуфланхара. Начинался Хребёт на севере континента и таял в виде разрозненных кусочков на Множестве берегов. Можно сказать, что Долина гор распространялась почти до Аввандола, расположенного в западной точке границы между континентом и колоссальным архипелагом. Конечно, если принять мнение, что этой границей является Черплора.
Многие считали, что Аввандол и земли южнее следует относить к континенту, а граница располагается гораздо ниже, и обозначена она стоячей, а не текущей водой. Лис по этому вопросу не имел определённого мнения. Да и вообще, насчёт многих вопросов он предпочитал придерживаться то одного, то другого мнения, что существенно облегчало жизнь. В том числе и его пребывание в Семитропе — большом бойком городе с заносчивой знатью, армиями ремесленников и торговцев, шайками бандитов и множеством проходимцев. Ни к кому из них Проворный Лис себя не причислял, но, судя по его компаниям, больше относился к проходимцам. Ему не потребовалось много времени, чтобы понять: никто здесь всерьёз не верит в возвращение империи. В том числе сутенёр Грысм, выпучивший на него через потемневшие от жира доски стола налитый кровью глаз.
— Не смеши, Лисовит. Ну, подружились они снова со своими рыбами… ну и пусть с ними любовь крутят. Аввандолия! Спятили они там, на берегах.
— Да я и сам так думаю. Пустое!
— Да… хорошо иногда смешные новости послушать. Но дела. Так девку надо? Тебе, собутыльнику, скидка…
Подопечные у Грысма были все, как на подбор, матёрые и пошлые. Видимо, таких он и собирал. Разумеется, Лис отказывался от интимной близости с ними, но не упускал возможности поболтать ввиду возможной вербовки. Через два дня он отправил Эжесу приглашение к разговору и через тук услышал его приветствие.
— Проверка закончена, это идеальный объект.
— Хорошо. Собирай клуб.
Князь не обещал Лису лёгкой работы, зато и в средствах не ограничивал. Вскоре Лис снял оставшееся от «тех времён» конусовидное здание, из которого его владелец экстренно выселил небольшой продуктовый рынок. Наняв около ста рабочих, Лис за два дня провёл необходимые внутренние преобразования, и через неделю в обтянутом синей тканью подвале прошло первое заседание тайного клуба «Воины Аввандола».
Лис в синем костюме и алом плаще стоял на небольшой ярко освещённой сцене. Перед ним в полутьме за квадратными столами располагалось порядка ста горожан разных возрастов, полов и сословий. Призвав к тишине и выдержав паузу, он заговорил:
— Приветствую вас от имени императора Лыхласунта Ундоллда! Вы пришли сюда по зову сердца, как и я, ваш соратник, негоциант Лисовит. Эту встречу я хочу посвятить воспоминаниям о великом основателе династии — Арфилуге, его судьбе, воззрениях, деяниях…
Через треть туртурумка участники собрания выходили через светлый книжный магазин, ещё не открытый Лисом для публики, в глубокую звёздную ночь. Некоторые из них при этом пошатывались, поскольку в головах ещё не закрепился груз потрясающей воображение информации. Именно той, которую они, согласно своим ощущениям, много лет ждали. Теперь у них был великий друг — Арфилуг. Не тот, кого они видели раньше на его месте, а настоящий. Да и не мог пигмей занять место исполина, ничтожный фантом просто копошился у его стопы. Таким образом, отвлекая внимание мнимостью, от них старательно прятали настоящего первого императора. О, они понимали, зачем! Действительно, политически разрозненная территория несла большинству торговцев гораздо больше возможностей для обогащения, чем целостная. Но теперь они, благодаря честному негоцианту Лисовиту, нашли своего родителя… которого обрели — и потеряли, ведь он давно умер. Но не вполне потеряли, ибо он жив в своём законном наследнике — Лыхласунте, о котором они знали ещё так мало, но непременно хотели узнать как можно больше. И, как будто читая их мысли, через три дня Лис провёл собрание, где представил публике милые чучулковские черты и честные политические взгляды их лучшего ныне здравствующего друга и отца — императора Лыхласунта.
Через неделю после начала деятельности в Семитропе Лис сидел за прилавком. Вернее, лежал в кресле, задрав ногу на ногу, невидимый с улицы. Почти пустые стеллажи занимали только десятую часть помещения, в трёх верхних этажах и вовсе ничего не было, но Лиса это не волновало. Его нос шевелился, бледные глазки моргали — он размышлял. Сегодня гонец из Аввандола доставил во дворец губернатора Семитропа документ, в котором ему и городской знати в деликатной форме предлагалось признать власть императора Аввандолии как всеобщего законодателя, судьи, примирителя и распорядителя. Лис не мог знать деталей, но нарисованная им в общих красках воображаемая картина совпадала с реальной. Баллжэллс в своём любимом зелёно-золотом камзоле покатывался со смеху на мягком троне с гнутыми ножками. Его парик трясся, глаза слезились.
— О боги потоков! Я не могу больше это перечитывать! Гох-Шиарух меня так давно не смешил. Мало того, что покрытый руинами пустырь переименовался в древний Аввандол. Мало того, что его главой стал механик. Так теперь ещё это! Представляете, господа, он предлагает нам объединение!
Блестящая и пестрящая знать заливалась смехом вместе с губернатором, бывшим не столько руководителем, сколько душой компании. Все были приятно возбуждены и довольны потехой. В этот же вечер на юго-запад умчалось письмо, исполненное неприкрытого глумления. Но не над Гох-Шиарухом, а над Аввандолом, Аввандолией, династией и Лыхласунтом. Таким образом вельможи избывали переданный им предками страх, совершая подвиг не опасный и безнаказанный. Ведь что они пинали, если не сухую мумию? Но просто пнуть им было мало, они хотели ещё и получить выгоду. Поэтому в конце извещали, что повышают налог за прохождение через Семитроп товаров «города короля рыб».
Пока Лис устраивал дела в Семитропе, Эжес с эосцами мягко присоединил к владениям Аввандола ближайшие города на побережьях. В непродолжительных походах, следующих друг за другом по ломаным траекториям, он не использовал скипетр. Не привлекая к походам згэгхов, Эжес в ходе общих собраний демонстрировал их старейшинам записи штурмов. Так повелось с самого первого просмотра. Тогда згэгхи выразили удовольствие от фильма, цокая языками и отмечая точность действий. А затем попросили повторить некоторые места и, жестикулируя длинными костистыми пальцами, проявили недочёты в действиях, представив их отремонтированную геометрию.
Через пять дней вельможам Семитропа пришёл ответ на их депешу:
«В связи с возникшим недопониманием считаю возможным повлиять на общую обстановку в Семитропе. Благодарю вас за честность. Король рыб» Через две недели после первого собрания, когда весь город уже знал общее содержание переписки между вельможами Семитропа и Лыхласунтом, двести участников клуба «Воины Аввандола» наполнили синий подвал негодующим шумом.
— Они оскорбляют нашего императора!
— Это невиданно!
— Нужно их сместить!
— Судить всех!
На этот раз Лису пришлось постоять с поднятой рукой. Наконец, когда тишина установилась, он повёл речь намеренно негромким голосом, заставляя ловить каждое слово:
— Да, они таковы. Но разве мы этого не знали? И… хватит фантазий! Нам не сместить их нашими слабыми силами.
— Но что же делать, Лисовит? — донёсся из тишины прерывающийся женский голос, полный глубокого отчаяния. Лис вздрогнул, будто от разряда тока, медленно поднял глаза и стал водить взглядом вправо и влево поверх голов публики. И, когда тишина была готова лопнуть, произнёс:
— Верить.
Поднялся лёгкий ропот.
— Внимание! Сейчас я всё объясню. Все вы, дорогие мои, не хуже меня знаете, что древние Ундоллды являли чудеса. Но кое-чего вы всё-таки не знате. Так знайте! — для этого им была нужна вера народа в них, в империю. Вот откуда чудеса! Тысячи чудес! Но потом, как вы уже поняли, пришло дурное время, — время, когда вера ослабла. И кончились чудеса! И упали стяги Аввандола! Так знайте же теперь ещё больше: сегодня я общался с императором, и он, зная о вашей верности ему и нашей родине, согласился явить нам чудо. Здесь, в Семитропе! В наши дни! А именно — в центре города, через два дня в середине третьего. И теперь главное — верить! Аввандол!
Затаивший дыхание зал наполнился гулом: «Аввандол! Аввандол! Лыхласунт! Ундоллд!»
На следующий день на стенах стали появляться надписи: «Яви чудо, король рыб!», «Мы ждём тебя, Лыхласунт!», «Слава империи!», «Аввандол!». Эти надписи стирали, но они появлялись снова, струились по стенам, словно неистребимые сколопендры. Следующим утром в разных участках города к надписям прибавились баннеры и синие флаги, которые власти сдирали и жгли из огнемётов. Знать не сомневалась, что это скоро закончится, поэтому через своих людей укрепляла слухи, что Лыхласунт обещал явить чудо буквально завтра, и, когда это завтра наступило, вельможи посмеивались, наблюдая ажиотаж. Они желали насладиться максимальным разочарованием, поэтому совершенно не были против, когда вместо вывески «Книги Лисовита» появилась вывеска «Ковчег воинов Аввандола». К удивлению Лиса, в его здании собралось порядка трёх тысяч горожан. И все они — верили.
День стоял пасмурный, Совелар еле просвечивал сквозь плотную пелену, по городской площади разгуливали надменные вельможи, всем видом изображая комичное недоумение: где же чудо? Вдруг сгустились сумерки, и на Семитроп обрушились водопады. Морская вода забурлила на улицах. Некоторое время она доходила до окон вторых этажей. Примерно через тумк потоки исчезли, и вода ушла, размывая поля пригородов и докатываясь ручьями до деревень. В наставшей после грохота тишине почти беззвучно хлопали ставни и, словно бы в отдалении, раздавались голоса. Воздух прояснился, по городской площади бежал чучулк с выпученными глазами. В каждой руке его было по крупной рыбине, из груди вырывался хриплый крик: «Это он! Это он! Король рыб! Смотрите! Это он подарил мне!»
Семитроп охватило бурное ликование, в котором потонуло горе. Ведь были в тот день и погибшие. Но только не в «Ковчеге воинов Аввандола», взявших на себя смелость открыто ждать чуда. Когда с неба хлынула морская вода, на лица хлынули горячие слёзы. Что там, творилось, описать невозможно. Вскоре из числа трёх тысяч этих убеждённых воинов империи были сформированы эффективные управленческие структуры, охватившие все сферы деятельности города и напрямую связанные с Аввандолом.
Через две недели после морепада континент знал, что король рыб, император Ундоллд, совершил чудо. Через три недели на площади Семитропа появился небольшой монумент — бегущий с двумя рыбами чучулк. В основании монумента была выбита дата и точное, вплоть до тука, время.
Эжес отдал Лыху Аввандолию всерьёз и надолго. Лых не был декоративным правителем. Принимая скипетр, он вздымал не погремушку гордыни, но ключ для ремонта государства.
…Лис и Эльзия прибыли в столицу и поселились в белой башне неподалёку от Черплоры. Как раз напротив места, где вскоре появился водный парк-аттракцион — сказочный надувной замок с золотыми шпилями, получивший название Дом толстяка. Да, это было новое жилище Слиньюлта и место его работы, состоявшей в том, чтоб распевать песни и бросать в посетителей пакеты с мороженым. Надо сказать, что с этим делом он справлялся отлично, если не был слишком пьян. Что он пел? Что-то пел…
Через год Эльзия родила малыша, и Лис стоял с ним на небольшом балконе. Светило тихо садилось. Лис обернулся и увидел тронутое нежным светом лицо Эльзии. Эльзия его жена… Да, они поженились… но когда они успели это сделать? Лис поднял голову от стола, за которым читал книгу, и увидел четырёхлетнего сына в белой и синей одежде. Он смотрит на него аквамариновыми глазами. А в проёме балконной двери стоит Эльзия, её серебристые волосы дрожат и светятся.
— Лис? Ты же совсем уснул… очнись!
Лис слышит смех… Кажется, он только что сидел за столом. И вот уже в кресле. Что с ним? Эльзия разговаривает в другой комнате с юношей. Его сын? Да. Но ведь есть и дочь. Где? А где Лых? И где… Эжес? Эжес… Эжес! Где же они расстались… с кем? С Эжесом. Кто это? Эжес… Эжес… Да ведь это я!
Эжес открыл глаза. Вокруг него в сумраке гудели каменные столпы высотой в два роста. По столпам скользил свет: оранжевый, зелёный, синий. А там, за их чередой, в низких бортиках сиял Байюламур. Эжес оторвал ладонь от столпа, на который опирался, наклонившись вперёд, и, шатаясь, побежал к светящемуся эллипсу. Эллипс стал шире, ведь на самом деле это круг… быстрей… ещё… его снова втягивало в Зивеллию… только не Слиньюлт Ундоллд… только не Слиньюлт…
— Слиньюлт! А расскажи нам сказку, дружище! Ту, про глупую гълафийку!
— Ох… так я и сам её забыл… разве всё в себе удержишь… Ох…
Сегодня Слиньюлт выпил уже восемь бутылок крепкого розового вина. Тело у него, конечно, много впитывало, но и мозгу перепадало. Сейчас он был пьян и, в конце-то концов, имел право что-то… колотиться металлическим лбом о каменный бортик! Колотиться лбом! Ешё, ещё…
— Байюламур!
— Что?
— Отпусти… или я уроню руку.
— Всё! Не буди!
Эжес почувствовал, как с его тела и разума упали незримые вериги. Он сидел у бортика, а его рука с вытянутой ладонью висела за ним, — как будто бы над воздухом; этот воздух еле мерцал, но идущее от него свечение наполняло лес столпов яркими красками.
Через эос к каменному кругу диаметром примерно четыре роста, приблизились девять эосцев.
— Ты победил, Прыгающая Скала!
— И ты победил, Коготь Ветра.
— Я? Почему?
— Потому что мы сейчас разговариваем, а не повторяем чужие судьбы.
— Верно.
Эжес поднялся на ноги. Они вдесятером стояли у каменной чаши, кругом цвёл лабиринт столпов, а вокруг лабиринта простиралась во все стороны и закруглялась по мере удаления не имеющая своей звезды тёмная каменная планета.
Отлетев от поверхности на эл-люм, оператор задержался, чтобы посмотреть, как мерцает во тьме разноцветная радужка со светлым зрачком. И, качнувшись вперёд, словно на качели, чьи стропы теряются вдали, моментально приблизился к Эжесу. Тот как раз подавал рукой условный знак возвращения. Около каждого эосца выскользнула чёрная рука, и вот уже на каменном полу вокруг Байюламура никого нет. Лишь он мерцает, разбрасывая огненные копья.
*
Первая игра Эжеса произошла на планете Зивеллия, за которой Зэлльгаразэлль наблюдал много лет. Он увидел её уникальность, сумел проникнуть разумением в древнюю историю, распутал тайну разделённого на три части скипетра. Одну часть скипетра он похитил, местоположение других указал. Узрев, на что способен артефакт, Зэлльгаразэлль изумился и заинтересовался. Он навестил Эжеса во время игры и просил у него разрешения ознакомиться с книгой и скипетром самостоятельно. Получив согласие, Зелён изучил предметы в Обители, а затем долго испытывал скипетр. Нигде, кроме Зивеллии, он не действовал. Жёлтая книга не лгала, извещая об этом. В смысле, не лгал — её создатель. В одной тёмной книге настоятель обнаружил повествование о Байюламуре — одиноком архонте, когда-то смешавшем свой разум с явью Зивеллии для того, чтобы спать в её реальности. Так он пребывал в блаженстве. Но что получала Зивеллия? Судя по сказанию, Байюламур обещал присматривать за её существами, контролировать их развитие и таким образом устранять причины для беспокойства. Это был симбиоз, а может, и нечто большее. Они были едины, как скипетр и жёлтая книга.
Сказание о Байюламуре и Зивеллии
Байюламур не любил свой дом,
Он ходил везде, и нашёл её —
Зивеллию, не знающую покоя.
Под её покрывалом уснул он,
Под её покрывалом спит.
И Зивеллия с ним не боится,
Никто не расстроит её —
Мечтам и познаньям существ
Установил границу
Волшебными чудесами
Спящий Байюламур.
Итак, выполняя обещание, Байюламур, проникший в материю планеты, расцветил жизнь её обитателей — а значит, и свой сон — волшебством. Произошло это задолго до появления Ундоллдов. Во времена, когда большая часть материка ещё не разошлась на острова, волшебство имело характер более хаотический. Байюламур гонял по небу разноцветные облака, заставлял горы ходить, а камни — беседовать, творил пантеоны богов, спускающихся к чучулкам, и возводил чучулков на небеса. Он смешивал материальные изменения с наваждениями в самых разных пропорциях и комбинациях. Но он не мог всё предвидеть и после большой катастрофы развеял много существ. А затем даровал волшебство простым агзалацам, чтобы они творили грёзы за него. Это принесло обильные плоды, но и беспорядок. Агзалацев было много, и все вместе они производили столько всего, что Зивеллия снова тревожилась, и сон Байюламура становился соответствующим. Поскольку к самостоятельному придумыванию происшествий он возвращаться не хотел, но и массовое буйство его не устраивало, Байюламур отделил часть своего волшебства, а затем поделил её между избранными созданиями. Треть волшебства он отдал Арфилугу Ундоллду, треть — десяти другим избранным, а треть оставил для тех, кто в дальнейшем сможет получить толику могущества. И в мире стало больше порядка и спокойствия. Но ведь Байюламур не стремился к полному порядку. Он полюбил случайности и закладывал в реальность возможности вариаций. Так поступил он и в случае со скипетром, изначально изготовив его из трёх частей, хотя ему ничего не стоило сделать его монолитным. И что же — через тысячелетия волшебники, желающие увеличить свою власть, нашли к этому способ. Они выкрали скипетр и разделили его на части. Утратив волшебное могущество, династия Ундоллд утратила и своё политическое влияние. Конечно, Ундоллды старались сохранять лицо, но волшебники не дремали, распуская слухи о слабости императорской фамилии, а затем, подготовив почву, стали устраивать в империи междоусобицы, дабы, соревнуясь, разделить её между собой сообразно своим способностям, усилиям и удаче. Всех этих сведений в тёмной книге не было, их настоятель узнал, сопоставляя информацию из разных записей. Но зато в книге были указаны в зашифрованном виде координаты реального местоположения Байюламура. Тут же настоятель переместился в указанное место и почувствовал в увиденном явлении некую родственность. Родственность одиночества во Вселенной.
Вскоре Эжес завершил не слишком интересную, но возвышенную игру на Мусхлейм, провёл подготовку к следующей игре и отправился на Дрёлл. А настоятель размышлял про Байюламура. Иногда он навещал его и подолгу стоял у его призрачной воды. Что в ней? Жизнь Зивеллии. Которая, на взгляд настоятеля, была намного интереснее, чем пустынная быль архонта Ороорха. Но зато Ороорх обладал своей судьбой. Он строил свой мир, а Байюламур всеми помыслами удалился прочь. А что же он сам, настоятель? Ведь и он, обнаружив Обитель, ушёл в неё, бросив Цивилизацию Люм ради созерцания чужих миров. Разве не потеряли они с Байюламуром приобретением миражей свою собственную жизнь? Казалось бы, у Байюламура есть всё, но ведь на самом деле он живёт во тьме. Не так ли и он, настоятель, запер себя внутри ставшего его стенками ордена? В ходе размышлений настоятель счёл Байюламура братом по судьбе и однажды решил выйти к нему. К удивлению настоятеля, Обитель впервые не выпустила его. Выйти из Обители в лабиринт тоже не получилось. Однако за пределом круглого поля каменных столпов Зэлльгаразэлль вышел на твердь пустой планеты. Вдохновлённый этим успехом, он побежал на свет и вскоре очнулся в Обители, куда его втянули заботливые братья. Против такого действия Обитель не возражала. Ну, или Байюламур. Ведь неизвестно, чьей именно силой был преграждён выход в лабиринт. Настоятель с удивлением вспомнил, что во время обморока он был другими существами. И снова попробовал пройти лабиринт. И снова очнулся в Обители. Тогда Зэлльгаразэлль решил пожертвовать зрелищностью происходящего ради достижения сложной цели. Он убедил Эжеса в том, что эта странная игра может быть интересной. И вскоре оказалось, что это правда. С одной стороны Эжес погрузился в удивительные сплетения судеб, с другой — ощутил небывалый боевой азарт. Он был в каменном лабиринте десять раз. Сначала один, потом с Эжжжем, затем с Эжжжем и Эжицем, и так далее, всякий раз прибавляя по одному воину. И всякий раз, вплоть до последнего, люмы втягивали в Обитель безвольные тела. Однако, по мере увеличения количества, они проходили всё дальше. При этом — по многу раз впадая в забытьё и снова пробуждаясь в сверкающем мегалите. Теряя сознание, Эжес чаще всего становился Лисом и проходил участки его жизни ближе к времени их встречи. В детстве и зрелости чучулка князь практически не бывал, а в его юности оказывался обычно с момента погони за ланью. Правда, как-то раз начал эпопею с воровства куртки. Эжес относился к воровству пренебрежительно, однако в шкуре Лиса оно казалось ему чем-то вполне нормальным, смелым и даже справедливым. Вторым по частоте носителем, которым чувствовал себя Эжес, был, к сожалению, Слиньюлт. Раза три или четыре он становился Элиазом, однажды — старейшиной згэгхом.
Будучи другим, Эжес не подозревал, что на самом деле он лежит или стоит в лабиринте, опёршись на колонну. Очнувшись на пути к цели, он помнил только последнюю ленту. Но после, в спокойной обстановке довольно ясно вспоминал, кем являлся в своём восприятии. Итак, Эжес видел, что с ростом числа им становится легче продвигаться, но не пытался понять, который по счёту поход даст результат, поскольку всегда старался достигнуть цели. Как в первом походе, так и четвёртом, седьмом и девятом. Гадали и делали ставки — монахи. Воины — шли к цели. И вот — пришли. Таков был не особенно зрелищный, но по-настоящему великий финал пятой игры Эжеса, включающей в себя производимый из других существ многократный просмотр первой игры. И было непонятно — перемещает Байюламур сознания эосцев на несколько люманских лет назад, предоставляет им достоверные записи или создаёт миражи, не отходя от канвы событий. В любом случае, для них это было очень яркое и напряжённое время. А для монахов — нет. Согласно договору, эосцы не предоставляли Зелёному Ордену свои личные воспоминания, поэтому всё, чем располагали монахи, это съёмка операторов. Серии этой игры были довольно однообразны. При этом из желания Зелёна установить контакт с архонтом совершенно ничего не вышло.
— Эжес, это вне договора, но всё-таки… что он тебе сказал?
— Короткие реплики. Хочешь их узнать?
— Да!
— Тогда слушай. Слушаешь?
— Весь внимание!
— Что?.. Всё! Не буди!
— И только-то?..
— Да.
Эгбед
Будучи детьми Постепенности, ножи спали мало, став детьми Не-Постепенности, почти перестали — зизверы отвели им на режим быстрой перезагрузки порядка одной пятидесятой времени. Но этого хватило, чтобы через десять дней после первой грёзы Эжес был очарован женщиной с чёрно-белыми волосами, призывающей спасти её. Она обращалась к нему при помощи эмоций и картинок, многократно повторяя просьбу. Князь с первого момента знал, что это ловушка. Помнил об этом и приближаясь к стоящему в джунглях дворцу Сеиды. Ведь это именно она и её подруга Бестат, следуя плану Сэтаха, проникли к нему в сознание в едином образе, летая без плоти под воздействием чёрной настойки.
— Сеида, смотри, он явился! Сэтах прав, дикари глупы.
Когда Эжес вошёл в проём, образовавшийся в стене пирамиды, Сэтах вызвал Озрэса, после чего тот взлетел в вершину пирамиды. Там он запрыгнул в кресло, обхватившее тело фиксирующими полосками, активировал рубку управления и оказался в шаре обзора.
Пирамида вздрогнула, взлетела и двинулась по направлению к кораблю эосцев. Это была единственная летающая пирамида Расы Эг, самый большой корабль из тех, что были построены для путешествий. Будучи на «Урагане Вивур», Эжес, скорее всего, успел бы вывести флагман из-под удара, догадавшись о замысле эга. Но его на корабле не было, и небольшая задержка оказалась фатальной — пирамида обрушилась стремительной наковальней, вбивая корабль в почву. Эггеды, узревшие эту грохочущую картину, взметнули вверх хобэжи и торжествующе закричали. Пирамида взмыла вверх и снова обрушилась.
Внутри «Урагана Вивур» не было паники, равно как и пострадавших. Да, некоторые перекрытия деформировались, но в целом корпус выдерживал, с каждым ударом всё глубже погружаясь в почву. Через два эоса дворец в последний раз обрушился и замер. Корабль был погребён.
Озрэса тошнило. С трудом выбравшись из кресла, он спустился в кавардак. Некоторые перегородки рухнули, предметы из разных комнат, перемешавшись, завалили полы и лестницы. В дополнение ко всему на него с ужасом и укоризной смотрели длинноногие кошки.
Стена за князем захлопнулась, он очутился в невысоком клиновидном помещении, покрытом бледной плиткой. Практически сразу перед ним появилось изображение красноглазого эга, кривящего чёрные губы между двух ярких эг — зелёной блондинки с фиолетовыми глазами и фиолетовой брюнетки с зелёными. Они все разом говорили на непонятном языке и смеялись. Через некоторое время Эжес стал различать отдельные слова. Вскоре ему показали в записи, как летающая пирамида сокрушает его флагман. Эжес пробовал вызвать воинов, но понял, что связь перекрыта.
Эги сидели на диване и смотрели в экран: Эжес ходил по темнице, пробуя кулаками её стены на прочность. Одновременно от экрана и снизу шли звуки гулких ударов.
— Сильный, но стены сильней. И что мы с ним будем делать? — поинтересовалась Сеида.
— Давайте пустим воду и утопим, или ещё как-нибудь уничтожим, — предложила Бестат.
— Он не дышит, — возразил Сэтах, — кроме того, он пока что нужен нам в целости и сохранности. Пойдем, поедим, выпьем. Придумаем, что делать дальше.
Решив, что достаточно усыпил бдительность эгов монотонными ударами, Эжес вызвал оператора, три эоса побыл в плотной среде и вышел наружу, усмехаясь. Да, согласно договору, он не имел права проходить в укрепления через Обитель, но перемещение внутри пирамиды в рамках освобождения из плена, прекращающего игру, этому пункту не противоречило. В другую пирамиду он сейчас из Обители, конечно, не мог войти, но в ту, в которой уже находился — вполне. Что и осуществил, предварительно выбрав подходящее место.
Вернувшаяся к экрану с бокалом Сеида воскликнула:
— Ой! А где он, эги?
Бестат и Сэтах в недоумении уставились в идеально пустое помещение.
— Здесь, друзья мои, — прозвучала фраза на ужасающем эггэ.
Не прошло и двух эосов, как с дворца была снята защита. Ещё через десять князь и сто воинов стояли в помещении перед проёмами с Тонкой тьмой. Эжес выбрал вход, ведущий в пирамиду Озрэса.
Эгт и Эгбед
Хааб слушал гудки Гремполиса. Уже долгое время он втайне от эгов, в том числе и от Атрама, жил на Эгт. Здесь был его дом, его жена, его дети. Да, настоящие дети, полученные вполне естественным путём. Хааб улыбнулся, обнажив крупные зубы и, затянувшись дымом сигары, выпустил в небо струю дыма. Немного постояв на обочине, он забрался в неповоротливый автомобиль и рванул от города, в котором исправно посещал небольшую контору, где они с Хломсом в последние два месяца изобретали новую модель велосипеда с мотором. Вернее, Хломс изобретал, а Хааб иногда подкидывал ему мелкие идейки. Не слишком часто, чтобы, как говорится, не выделяться. Тут всё шло своим чередом. Днём — работа. Вечером — семья. Совместные прогулки, походы в кино. В выходные — непременно — пикник. Хааб вздохнул и прикрыл от удовольствия глаза. Впереди змеилась вполне ровная дорога. Гремполис остался вдалеке.
Дверь между Эгд и Эгбед располагалась в его дачном доме. Рамка с Тонкой тьмой пряталась в платяном шкафу, скрытая множеством пальто и костюмов. Дверь шкафа он, разумеется, запирал на ключ. Ключ этот лежал в левом нагрудном кармане его аккуратного пиджака. Ведь, собственно, туда, к тому платяному шкафу Хааб сейчкас и рулил. Исключительно для того, чтобы за час управиться с делами и отправиться обратно… в настоящую жизнь. Сюда, то есть. В динамично развивающееся общество.
Бросив автомобиль за воротами, он бодро пробарабанил по лестнице на второй этаж. Когда Хааб вышел во дворец, его запястье сжала железная рука.
— Тридцать второй!
Эгбед
Озрэс начал оплетать тело энергетической защитой, но, не успев сотворить панцирь, врезался в стену. Эг вскочил на ноги, при этом понимая, что его сила и скорость в данном случае незначительны. К нему шёл, еле заметно усмехаясь, тёмный агзалац. Его кожа, состоящая из миниатюрных чешуек, тускло поблёскивала, на широких плечах висел красный плащ. Долгий нос и светлые глаза с цепкими зрачками придавали ему сходство с птицей.
— Я — мельний!
В руке с неестественно большой кистью возник тёмный клинок.
Когда пирамида переместилась в сторону, корабль с трудом выбрался из почвы, представ в довольно плачевном виде. Взлететь он мог, но из-за деформации корпуса нормальный полёт был невозможен. Так было днём, а вечером флагман висел рядом с пирамидой в полной исправности. Эжес сводил его через Обитель на Зивеллию, где Лых при помощи скипетра придал металлу заводскую форму.
Затворив кровь, пленный Озрэс попросил сжечь его кисть. Нельзя сказать, что он сильно пострадал. Кисть, отрубленная за унижение флагмана, сгорит. Но другая отрастёт. Даже если бы Эжес рассёк его надвое, эг сумел бы регенерировать, по крайней мере — в водной среде. Однажды он вырос в Етрофе из уцелевшего куска своего тела. Разумеется, тогда он потерял почти всю внешнюю память, но в скором времени в самых общих чертах восстановил её при помощи библиотеки личных записей. Тогда ему помогла исцелиться Сеида. Она оградила его плоть на мелководье, а, когда пришло время, выпустила в пространство Етрофа змеевидное создание — нэга. Нечто, ещё без конечностей. Такими рождались все эги, таким и второй раз родился Озрэс. Продолжительное время он жил в реке, питаясь рыбой и ускользая от крупных хищников. Сейчас это время было окутано для него маревом беспамятства, в котором проступали таинственные черты водного мира. Через пару месяцев эг стал выходить на берег. Через полгода он, ещё обладая хвостом, перепонками и торчащими вперёд зубами, вернулся в пирамиду. Нельзя сказать, что он сразу во всём разобрался. Эгам пришлось с ним повозиться, объясняя элементарные вещи. В то время в его дворце не было кошек, а в противном случае они бы и не подумали смотреть на него обвиняюще, полностью занятые выживанием. В целом возвращение несло массу неудобств, зато, вполне вернувшись, Озрэс обнаружил медицинские способности. Теперь он видел источники болезней и мог устранять их без инструментов, а через месяц экспериментов — возвращать к жизни умерших. При помощи витальной сыворотки и ментального усилия он побуждал замерший механизм возобновить свою работу. Производя импульсное действие, эг заставлял вращаться колёса процессов. Одновременно с этим он призывал душу и, будучи не слишком далеко, душа, как правило, предпочитала вернуться.
Восьмая игра была закончена, но Эжес не спешил улетать. Он решил немного поостыть, развеяться и познакомиться с завоёванной Расой. Благо, эги выражали готовность к сотрудничеству. Сейчас все они находились на нижнем этаже дворца Озрэса. Все перегородки там были убраны, за исключением фрагмента стены с Тонкой тьмой. Кроме эгов, на скамейках располагались эгбеды и эггеды, сэбэги стояли на своих толстых ногах из опасения повредить мебель.
Эосцы снабдили всех присутствующих переводчиками. На сэбэгах они были незаметны, располагаясь за глазами, на плоскостях голов. У Озрэса кружок светлел на правой лобной выпуклости, Бестат кокетливо прилепила его между бровями, так же поступил и Мурмук, признав черноволосую эгу образцом стиля. Каллиграф был счастлив, оказавшись в высоком обществе и впервые увидев своего таинственного нанимателя — Сэтаха. Красноглазый ненамеренно обнаружил себя, поскольку по привычке кивнул в сторону Мурмука, позабыв, что их не разделяет непрозрачная снаружи стена. Мурмук восхищенно кивнул в ответ, по характерному строению тела признав в эге своего — и всех длинноногих сизополосых эгбедов — сына. Решив, что позже они, конечно же, обо всём поболтают, каллиграф сконцентрировался на речи ведущего.
Для начала Эжес хотел прояснить обстановку, перечислив некоторые титулы, но, поскольку аналогов для них на Эгбед не было, представился просто: «главный эг Эжес». Около десяти мер он довольно скучно рассказывал про достижения Двойной Расы Эос, а затем предложил слово представителям Пирамидальной Расы Эг. Получив возможность не только высказаться, но и вообще говорить, сэбэг произнёс умом примерно следующее:
— Эги помнят нас величиной с палец. Они заботятся о нас. Мы заботимся о них.
Сэбэги дружным гулом выразили согласие с оратором. Представитель эггедов выразился так:
— Немало мы об вас сломали зубов. Но и вас немало сбросили в нижнее пламя. Мы — славные воины. Помните об этом, когда говорите с эгами. Наши сердца закроют их сердца.
Мурмук, выступавший от представителей близлежащих краёв, оказался более красноречив:
— Наши сыновья и, конечно же, прекрасные дочери, эги — добродетельные покровители искусств и ремёсел. Все они достойны всяческих похвал. Эти слова полны для меня смысла, поскольку я постоянно сталкиваюсь с великодушием моего заказчика. Его щедрость позволяет мне без переживаний заниматься любимым делом — каллиграфией! Да здравствует эг, имя которого я не разглашаю, да здравствуют все эги! А также эгбеды, эггеды, сэбэги и наши уважаемые гости-захватчики! Всём — Зоц!
Слова Мурмука тоже встретили живую поддержку. Эжес благосклонно кивнул. Конечно, это не собрание ЭЛЗ, но кое-что получается. Теперь пришло время дать слово самым младшим представителям Пирамидальной Расы.
Тряхнув гривой золотых волос, Шув рассмеялся, и эфир наполнился пульсирующей речью. До этого эги тихо перебрасывались фразами, проверяя технику. Но сейчас, слушая одного из них, Эжес понимал, что речь эга может считаться оружием. Направь он сейчас её на князя и усиль, тому придётся выключить переводчик. Но Шув не собирался нападать на эосца, он повествовал о своей Расе орнаментальными кусками понятий, по своему желанию удлиняя или укорачивая элементы. Одновременно с мыслями в эфире из его улыбающегося рта вырывалась череда шипений. Эти шипения врывались в кровь предков, словно ветер — в чащу, и те начинали раскачиваться от череды порывов. При этом эг не стремился произвести сильное впечатление. Снова раздался смех, и с голосом Шува начал перекликаться голос Атрама, вытаскивая из потока и обыгрывая его мысли. Голос Шува заметил голос Атрама и стал что-то строить и разрушать вместе с ним. Снова послышался смех, к голосам Шува и Атрама присоединился голос Сеиды. Через мгновение Эжес понял, почему эги смеялись — они решили повеселиться и размять мысли. Но не только. В сознании Эжеса бушевал плотный поток свивающихся голосов. К этому моменту одни предки эгов благоразумно покинули пирамиду, другие лежали на полу, зажимая ладонями ушные створки, третьи шатались, стараясь зачерпнуть ещё немного волшебной речи. Но вот эги замолчали, и снова только Шув говорит, замедляясь и завершая выступление намеренно стандартными надеждами и пожеланиями.
Эжес хотел рассмеяться, но не стал, чтобы не показать растерянности. Мероприятие вышло из формата, но эгов упрекнуть не в чем. Они сделали то, что он велел, — высказались наряду со всеми. И князь отчётливо услышал их обращение к нему:
— Посмотри, мы — эги. Не старайся понять, про что мы говорим, для тебя это — объяснение, почему мы не намерены советоваться с предками насчёт наших дел. И они нам ничего советовать не хотят, как ты заметил. Между нами нет розни, и ты не подстрекай к ней. Устроенное тобой общее собрание — вызов нашей природе. Поэжтому мы скинули тебя с облака самомнения. Хочешь, чтобы мы говорили понятно для всех? Хорошо. Вот тебе в завершение в кусочек такого разговора.
Сверкнув глазами, князь встал и произнёс:
— Благодарю Расу Эг за рассказ о себе! На следующем собрании мы обсудим важные моменты с её лидерами — эгами.
Эжес решительно вышел из пирамиды, вслед за ним — все другие ножи. Эги рассредоточились.
— Ну и что ты думаешь, Озрэс?
— Думаю, он признал наше право.
— Забавно, если он его и не оспаривал, а это, скорее всего, так.
— Неважно, что он думал, Сэтах. Нельзя, чтобы это повторялось.
— А мне даже понравилось… Ты уже знаешь про Хааба?
— Конечно.
— Атрам, наверное, шокирован. Он полагал, что Хааб бросил Эгт.
— Благодаря плену мы стали больше узнавать о себе.
— Это сложно назвать пленом… Скоро ему надоест.
— В принципе, Сэтах, сейчас он мог быть снаружи, за щитом.
— Я, как всегда, хотел блага для всех!
Сэтах оправдывал сдачу дворцов заботой о Бестат и Сеиде. На деле же от вида пучков, отсечённых от рыжего парика, подружки испарились из его сознания. По большей части эги встретили захватчиков с лёгким изумлением. Это было даже интересно: никто никогда не захватывал их дворцы. И что же теперь?
На втором собрании Эжес выяснил, кто помогал королю Друллиларду. После собрания они разговорились.
— Неужели, князь, ты завоевал Дрёлльвиль?
— Да, Хааб, а также Дрёлл-Тун, Дрёлльн и десяток небольших городов. Если округлить — всю Дрёлл.
Хлябь
— Бобы, водяные свиньи, плоскобрюхи…
— Бобы?
— Сто мешков.
— Свиньи?
— Пятнадцать голов.
— Плоскобрюхи?
— Двадцать корзин.
— Хорошо. Три лопаты, пять граблей и чего по мелочи.
На пристани друг напротив друга стояли лысые существа на коротких ногах, без шей, зато с руками, доходящими до напоминающих короткие лыжи ступней. Рты их были малы, носы тоже, а вот глаза огромны. Пристань представляла собой каменное поле, с двух сторон теряющееся изогнутыми полосками в серебристой дымке. За спиной одного существа зеленело поле плавучего острова, за другим возвышались чёрные прямоугольные столпы скал разной высоты и ширины.
— Пять лопат!
— Четыре.
— Пять!
— Знаешь, что, Хламль, иди с ним договорись…
Хламль поднял синие глаза и, шмыгнув маленьким морщинистым носом, согласился:
— Идёт.
Договариваться с циклодом Хламль не собирался, несмотря на то, что чудовище выражало желание с ним пообщаться: оно стояло, оскалившись, на плоской макушке скалы и гладило по чёрному выпуклому животу. Мохнатая образина! Все знали, что случалось с храбрецами, пытавшимися поторговаться с циклодами. Обратно в Оклухлям они возвращалис разве что в виде удобрений. Поэтому лучше договориться с посредником.
— Тогда по рукам. Отгружайте перечисленное. Скоро мои хлябиды принесут плату.
Хламль развернулся и отправился на родной остров, при этом быстро шаркая ногами и размеренно приподнимая своё напоминающее закруглённый цилиндр тело на руках, упирая их в камень большими пухлыми кулаками. Спрыгнув на родную почву, хлябид поспешил к невысокому холму с круглой дырой. Всё впереди него было холмистое, бледно-зелёное, с пятнами цветов. Далеко, так, что отсюда и не увидать, в центре острова, за полем плодоносных кустов росли напоминающие пузатые кувшины деревья. Вот к ним бы сразу и отправился Хламль, чтобы выпить кружечку бодрящего, потом веселящего, а вслед за тем прекрасно успокаивающего напитка. Но — дела!
Когда он вбежал в нору, то увидел среди рабочих странное существо. У чудовища были длиннющие ноги, короткие руки и маленькое лицо на огромном выросте над головой.
*
Маленькая планета Хлябь была покрыта океаном Оклухлям, но не сплошь — на полюсе из волн торчал каменный остров Циклос. К нему периодически приносило течением плавающие острова, на которых обитали многочисленные мирные хлябиды, испокон веков занимавшиеся растениеводством. По распространённой легенде и сами они были растениями, вроде бобов, когда-то выросшими из своих островов. Однако знали они и животноводство, содержа в бассейнах водяных свинок и коз. Не чуждались хлябиды и рыбалки. Ещё бы, ведь дары океана — важная часть их рациона. Если посмотреть без затей, то всего им в жизни хватало. Кроме инструментов, которые они получали через руки посредников от жителей Циклоса — мастеров циклодов. Стоили инструменты очень дорого, и путь до них был иногда очень неблизкий. Случалось, что целых два поколения в глаза не видывали Циклоса. Все лопаты и прочие инструменты на таком острове, естественно, съедала ржавчина, и жителям приходилось возвращаться к первобытному земледелию, используя для работ только свои мозолистые руки. Они, конечно, справлялись! Но скучали по красоте и комфорту цивилизации. По всем этим великолепно ровным грядкам, весёлому блеску драгоценного металла, труду в своё удовольствие. Вот перед такими агрономами, мечтающими о светлом будущем, и появился Эжес.
— Три лопаты? Вы достойны большего. Знаете, что, я готов быть вашим представителем! Лично отправлюсь к мастерам и обо всём договорюсь. Вернусь с десятью лопатами.
Глаза присутствующих засветились в полутьме землянки. Да, они хотели больше лопат! Шмыгнув носом, Хлямль решился:
— Хорошо, Эжес. Ты — наш делегат. Взрыхли им мозг!
— Да, да! — раздалось из разных округлостей дома. — Взрыхли им мозг!
Идущий перед князем хлябид мрачно молчал. Ему явно не хотелось отвлекать прекрасных мастеров от дел ради встречи с долговязым уродцем. Эжес тоже безмолвствовал. Понятно, что встреча будет непростой.
Миновав почти гладкое чёрное поле, они оправились в скалы по узкому коридору с постепенно растущими стенами. Стены всё росли, и наконец, бледное небо вверху приобрело вид узкой полоски. Во мраке путники свернули направо, поднялись вверх по ступенькам, свернули налево, затем ещё раз налево, а потом снова повернули направо и вышли в просторную залу с отдалённым потолком неба. У стены стоял циклод. Создание имело огромный живот, толстые короткие ноги и длинные передние лапы. Всё оно было сплошь покрыто шерстью; из-под косм куда-то за плечи Эжеса смотрел красный блестящий глаз. Выстрелив липучкой переводчика чуть выше глаза, Эжес приветствовал циклода, но ничего не услышал в ответ. У циклода в голове не было мыслей. Повернувшись к провожатому, Эжес увидел четырёх хлябидов, набрасывающих на него сеть.
Эжеса тащили многочисленными коридорами и залами, мимо рудников, цехов и складов. Он видел, как тысячи рабочих добывают руду и топливо, плавят металлы, куют различные изделия, транспортируют их и размещают на стеллажи. Вот только все они были беспримесные хлябиды. Естественно, ведь циклоды ничего не умели, уродившись муляжами для наведения страха на плавающих фермеров. Князь не понимал, куда его волокут, а когда понял, уже летел в котёл с бурлящим металлом. Хлябиды не сочли нужным разбираться, что он из себя представляет. Поэтому через пару мгновений имели возможность наблюдать феерическое зрелище. Лишь только сеть превратилась в дым, князь вылетел из пекла и, стремительно работая конечностями, бросился по узкому проходу к замеченному в падении блеску. С невиданной скоростью он преодолел изрядное расстояние и шипящей торпедой вошёл в океанскую воду, чувствуя, как откатывается к безопасным показателям критическая для его нервной системы температура. Боли больше не было, но вокруг мерк свет — Эжес стремительно скользил в пучину. Но времени зря не терял, пытаясь найти в настройках способ активировать винты, скрытые в пятках. Другой вариант — активация икроножных дюз. Может быть, есть ещё и третий вариант… попробовать очень быстро грести? Вдруг тьма вокруг него ещё более уплотнилась, и он заскользил в чрево колоссального животного. Вскоре князь очутился в растворе солей и щёлочей среди ещё живой рыбы и полупереваренной материи. Усмехнувшись, он вытянулся на дне желудка, решив некоторое время поразмышлять в темноте. Только что он, как и полагается заправскому шпиону, узнал максимально ценную информацию. Недаром он доверил именно себе эту миссию. Поменяв зрение, князь осмотрел своё пристанище. Тихо содрогаясь, желудок выделял ферменты, то, что плавало вокруг, взор не чаровало. Однако нужно было что-то делать. Отправляться в вояж через весь кишечник князь Эоса не намеревался, поэтому, выпустив из ладоней, коленей и носков стоп множество мелких крючков, отправился вспять по глотке монстра. Некоторое время он провёл в пасти, а когда житель океана её распахнул, быстро выполз на внешнюю поверхность. Около ста эосов они плыли в сером пространстве, пронизанном тушами и тушками других обитателей Оклухляма, а затем начали быстро подниматься, и вскоре покатая спина плавно взмыла над волной. О дальнейшем князь заблаговременно позаботился, и, когда спина пошла вниз, вознёсся над ней и океаном, сжимая в кулаке конус, прикреплённый к уходящей в небеса вибрирующей нити.
Эжес выбрал десяток островов и поочерёдно побывал на них с небольшой делегацией из воинов и Хламля, рассказывая одну и ту же историю. В результате на каждом острове оказалось лояльное Эжесу руководство в лице управляющего хлябида и его стратегического советника эосца. Не всегда хлябиды сразу соглашались с предложенным планом, но по размышлении принимали его за руководство к действию. Естественно, ведь Эжес представлял им картину, которую они и сами себе рисовали. Но не просто фантазировал вместе с ними, а ещё и предлагал инструменты, которыми они могли взрыхлить своё будущее.
Несколько дней ушло на то, чтобы настигнуть и зафрахтовать посредством специальных мощных передатчиков зизверов, великанов Оклухляма — октахлобов, плавающих на большом отдалении друг от друга. Сначала Эжес заключил договор с чудовищем, в чьей толстой коже увяз игловидный маячок.
— Хорошо, неизвестный, я тебе помогу, а ты оставишь мне навсегда способность к такому свободному разговору. И дашь её моим родственникам.
— Только тем, кто мне поможет.
— Пусть так.
Долгие дни и ночи октахлобы, вплывающие в упряжи, влекли на тонких тросах огромные острова. Через два месяца неподалёку от Циклоса простирался стянутый переплетающимися корнями остров, чьё население составляло более двухсот тысяч хлябидов. Общим владыкой гряд, главным начальником посевных и сбора урожая был избран Хламль. Он же вскоре повёл войско, вооружённое различным инструментарием, на штурм чёрных скал. Когда объединённый остров причалил к Циклосу, и зелень войска стала заволакивать темноту поля, на плоские макушки скал были выставлены сразу сотни циклодов, поглаживающих свои животы. Войско дрогнуло, но отважный Хламль, идущий впереди всех, закричал:
— Не верьте своим глазам, хлябиды! Обманщики не посеют в нас зёрна страха! Вперёд, взрыхлим их хорошенько!
И орда ринулась в горизонтальные скважины, наводя ужас даже на Время и Пространство, которые не видели на Хлябиде ничего подобного. Что уж говорить о ремесленниках и посредниках. Конечно же, они совершенно испугались и сразу сложили к ногам великой армии груды оружия. И все эти груды под восторженные возгласы победителей моментально растаяли. Случилось то, чем посредники издавна пугали рабочих, — плавучие земледельцы захватили каменный остров. Однако, вопреки частым прогнозам, мастера не пострадали. Напротив, наконец-то почувствовали твёрдую почву под ногами, узнав, что такое не голодать и не перерабатывать, забивая склады миллионами единиц продукции. Земледельцы, в свою очередь, пришли в неописуемый восторг от сотен, тысяч, десятков тысяч, бессчётных тысяч новёхоньких инструментов. Всеобщее ликование, смешанное с торжествующим звоном лопат и тяпок, охватило родные просторы.
Так князь Эоса убрал вековечную преграду, разделяющую цивилизацию Хлябь. Зелёный остров Хлябдунг постепенно становился скорее небольшим континентом, прирастая новыми островами. Однако не все острова хотели вести осёдлую жизнь. Очень многие продолжали плавать, в их числе путешествовал по волнам Оклухляма остров с посредниками, отданными на перевоспитание суровому педагогу — необходимому для жизни труду.
Через пять лет на Циклосе появились горно-металлургический и механико-технологический университеты, а затем и другие. И это означало, что хлябиды твёрдо встали на тропу, которая обязательно должна привести их к звёздам.
*
К удовольствию Эжеса, на собраниях ЭЛЗ насчёт его долгих отлучек не говорили. Прецедентов для экстренного вызова не было, а регулярно видаться с люмами и зизверами он прекратил ещё до игр. Общих дел у них не имелось. Пополнение рядов эосцев шло в низком темпе, и заведовали им другие. Так что Эжес не встречал внешних претензий, да и признаков внутренних тоже не замечал.
Между тем, после шестой игры Мастера говорили про Игру Обители, с особым вниманием выслушав мнение Первого Ясного, под чьим контролем находились все Первые.
— Мне кажется, что сам он не остановится. Игры предстают в его сознании как законная награда за находку Обители, создание Ордена и одиночество. Он считает их подарком от жизни и не станет сам определять размер этого подарка. Зелён не остановился после пятой, не остановится и после десятой игры.
Гълаф
Планета Гълаф кишела разнообразными роботами, обитающими на её просторах в условиях естественного отбора. Больше ста лет назад, вскоре после отправки в дорогу исследовательских комплектов Единицы с Двойкой и Тройкой, механизмы вышли из-под контроля создателей. Машины не собирались их уничтожать, но и беречь тоже. Небрежности роботов оказалось достаточно, чтобы уцелевшие агзалацы забились в подземные пещеры. Там они и существовали, обустраивая быт, питаясь грибами, грызнами и червяками.
Эосцы десантировались на дюзах, скрыв маскировочными полями висящие неподалёку корабли. Они хорошо помнили, как роботы за несколько эосов демонтируют корабль, оставляя от него пустое место. Эжес велел тысяче разделиться на сотни и проводить разведку боем. И сам в составе сотни ступил на испещрённую ямами почву. Повсюду бегали, прыгали, летали, ползали механизмы. Прямо перед отрядом огромный, похожий на обезьяну робот с шестью ногами схватил огромного блистающего жука, сорвал с его головы крышку, выдрал процессор и, гулко урча, отправил в пасть. Туда же последовала отломанная нога, а за ней другая. Наевшись, шестиног отбросил в сторону кусок металла, тут же унесённый птицей с фасетчатыми глазами.
— Жизнь здесь просто кишит, — резюмировал Эжес.
Шестиног двинулся к нему. Князь отдал команду не вмешиваться и поднял руку. Приблизившись, зверь изучил ладонь тонкими дрожащими полосками на морде и, развернувшись, убежал.
— Естественно, — у них нет ферментов для разложения мельния. Разлетаемся в стороны, ищем органические системы.
Через несколько дней в результате сканирования планеты была обнаружена сеть подземных деревень с бледными большеглазыми существами, утратившими свой былой облик, но не разум. Десять тысяч особей — всё, что осталось от населения планеты, состоящего из представителей Расы Гълаф. Провиденциальной ошибкой этих гълафов была приверженность к постоянному наращиванию производства разнообразных механизмов. Постепенно они достигли высот в своём деле и научились создавать механизмы, создающие механизмы. Полем эксперимента стала вся планета. Истощив её рудные залежи, гълафы отрядили в космос поисковиков руд, надеясь вскоре создать огромные рудодобывающие, металлоплавильные и транспортные корабли, дабы отправить их за сырьём для своих поделок. Тут-то поделки и вышли из-под контроля, установив свои порядки, а вернее, беспорядки. Возвращающиеся из космоса разведчики поедались, а бродящие в промозглых тоннелях гълафы мечтали о прежних днях. Иногда, набравшись отваги, они высовывали на поверхность бледные носы, видели мелькающий в облаках почвы металл и прятались обратно в норы. Через множество лет такой жизни они воспринимали явление к ним разумных гостей как невиданное чудо. А узнав, что им желают помочь, гълафы долго качали головами, не в силах даже чуть-чуть поверить в такую возможность.
— Как ты говоришь, блистательный князь… мы, гълафы, снова увидим… лес? Настоящий лес? И облака?
Согбенный старик, белый, словно его одежда, смотрел светло-алыми глазами на Эжеса.
— Так и говорю. И это будет ваш родной лес, ведь вы прилетели сюда с Зивеллии.
— С Зивеллии? Какое красивое имя! А откуда — с Зивеллии, скажи, если знаешь…
— Родниковый край Долины гор
— Родниковый край! Долина Гор! Да, мы хотим туда всей душой! Ты нас отправишь? Но когда… и как? Нас десять тысяч…
— Дай мне руку, а другую протяни следующему. Все беритесь за руки!
Эжес одной ладонью сжал узкую морщинистую кисть, а другой — чёрную трёхпалую, и шагнул в Обитель. За ним шли гълафы. Они боялись, но терять им было нечего.
Настоятель остался недоволен игрой. Эжес обнаружил в лице гълафов подлинных хозяев планеты, готовых служить ему, и тем завершил миссию. Битва с не обладающими сознанием роботами и до этого казалась бессмысленной, а теперь и подавно. Это были просто бегающие куски железа, не обладающие статусом. Подумав, настоятель решил возвратить в игру недавно отвергнутую планету Фломмол. Уж с неё-то Эжес принесёт множество батальных сцен.
Эгбед
Хааб просился на Эгт, но князь его не отпускал. Тогда эг предложил ему подбросить один эгз. Ляжет вверх глазом — Хааб немедленно отправляется на Эгт, ляжет вверх другой стороной — не поднимает тему. От бросания монетки князь отказался, но некстати подумал про Бой Лап. Заметив эту мысль, Хааб заинтересовался…
— Когда-то мой сын Эшес освободил наши Глубины от захватчиков — рузров. Бой Лап — это борьба больших ставок, битва двух бойцов до победы.
— Вызываю на Бой Лап! Выставляю бойца!
— Небольшой акцент — механические существа не могут принимать участие в поединке. Кого же я выставлю?
—Для меня это неважно! Могут и механические! Мои условия: бой без оружия, мой воин — облачён в доспехи. Это уравновесит шансы.
— Хорошо!
В глазах Эжеса промелькнул азарт.
Следующим утром прибившийся к эгам Мурмук начертил на земле круг. Рядом он вкопал столб с гонгом, поодаль расставил скамейки. В полдень представление началось.
— Эг Хааб выставляет против эосца Эжеса бойца. Не механический. Эосец Эжес выставляет против эга Хааба бойца. Механический. Поединок начнётся после сигнала и закончится неоспоримой победой. Предмет спора запечатлён и подтверждён. Победившая сторона получает, проигравшая сторона отдаёт. Скреплено добрым именем эгбеда Мурмука!
Со стороны эгов выступил облачённый в тяжёлую броню сэбэг Боргруг. Вид у него был очень внушительный и решительный. Со стороны эосцев вышел… зизвер Зуух. Да, тот самый, легендарный Зуух, который в оболочке Зизвер-Ура победил Единицу. Начиная с первой игры, он всерьёз считал себя эосцем, носил мельниевый пояс с топорами, ловко летал на дюзах, между играми жил на Эосе, и лишь изредка навещал Зизвер.
Итак, они сошлись — два бойца из разных миров, две грозы, два урагана! Два стихийных бедствия для врагов, две железных стены — для друзей. Такие разные, но одинаково отважные. Могучие воины, гордость времён!
Проверив ступнями сцепление с почвой, Зуух расправил плечи и проревел: «Я — мельний!» А Боргруг ничего не сказал, сверля противника жёлтыми глазами и дожидаясь гонга. И грянул гонг!
Но бойцы не спешили нападать. Перед ними стояла тактическая, стратегическая, психологическая, физическая и, конечно же, практическая задача — вытолкнуть противника из круга. А это не так-то просто. Поэтому они методично кружили, растопырив конечности и шевеля хвостами, так, словно между ними находился невидимый, но зато очень большой мяч. Шаг, ещё шаг… ещё десять нелёгких шагов, сопряжённых с риском. Не время торопиться! И сейчас тоже. Да и сейчас. Нельзя потерять победу из-за нелепой спешки, лишнего движения. Терпение. Только терпение. Это, возможно, и есть главное качество воина.
Вот уже не меньше двух эосов кружили противники, зрители начали проявлять нетерпение. И напрасно. Ящеры кинулись в атаку, ещё шире расставив ноги, и, вцепившись друг другу в плечи и локти, принялись выделывать немыслимые для многих фигуры. Боргруг был выше и тяжелее Зууха, но Зуух не отступал. И если бы его лапы не соскальзывали с напоминающих железные брёвна конечностей противника, неизвестно ещё, кто победил бы. Но лапы Зууха соскальзывали с брони Боргруга, поэтому он вылетел за круг. Но сумел удержать равновесие. Эги улыбались, а некоторые и насвистывали в знак одобрения. Мурмук, вытянувшись у столба с гонгом, провопил в сторону сияющей Зоц:
— Неоспоримую победу в Бое Лап одержал боец эга Хааба — могучий Боргруг! Победа в споре присуждается эгу Хаабу!
Торжествующий Хааб приблизился к побеждённому противнику с якобы скрываемой из деликатности, да не скрытой от избытка чувств, улыбкой.
— Теперь, я полагаю, спор исчерпан.
— Совершенно верно, Хааб. В скором времени отправляемся на Эгт. Я хочу посмотреть твою планету.
Фломмол
Флаам летел над родными просторами, его купол переливался неоновыми красками, длинные ленты щупалец ниспадали небрежно и художественно. Даже не склонные к комплиментам красавицы говорили, что он красив. А это сулило высокое положение в обществе. Дав газу, Флаам взлетел выше… и ещё выше… Стоп! Не следует превозноситься без соответствующего статуса. Флаам полетел по ветру, мотая щупальцами и напевая про себя модную песенку.
*
Восьмая игра Эжеса прошла на планете медуз-аэростатов, которые выстраивали общественную иерархию исходя из своих представлений о красоте. Эосцы приземлились на островке среди озёр и болот, поставили там завод и приступили к изготовлению костюмов-аэростатов.
Первые попытки пришельцев занять место в их обществе вызывали у фломмолов смех, растерянность, недоумение. Они не ожидали от гостей такой аффектации.
— Решительно не понимаю, как такая странная мысль могла прийти в их миниатюрные купола!
— С другой стороны, их можно понять в желании походить на нас.
— Ах, не смейтесь над этими беднягами, они так стараются!
Наблюдая попытки эосцев произвести впечатление, фломмолы потешались, и думать не думали чего-то опасаться. Между тем эосцы продолжили запускать в оранжеватое, синеватое или зеленоватое, в зависимости от погоды и времени суток, небо всё новые модели. В смысле, взлетать в них. Для изготовления аппаратов использовались полимеры, прошитые сигнальными и двигательными волокнами. Стандартный аэростат создавался творческой бригадой из десяти воинов. Пилот размещался в капсуле с сенсорной оплёткой в районе между куполом и щупальцами. Таким образом, его голова располагалась примерно там, где у фломмола находится плотная часть мозга, бесчисленными ниточками связанная с газообразной компонентой. Эту газообразную часть многие романтически настроенные фломмолы считали духовностью, позволяющей им воспарять, в том числе метафизически. Действительно, увеличение высоты было связано с сознанием, но не лучшим для фломмола образом: чем выше он поднимался, тем большую часть логического мышления утрачивал, подпадая под воздействие газообразной части. Проще говоря, с некоторой высоты фломмол начинал глупеть. А за некой чертой впадал в «священное безумие» и носился по воле ветра, не различая действительности. Таким образом, самые знатные фломмолы, зависающие в ареопаге, нередко демонстрировали легкомысленность, которой объяснялось среди прочего и лояльное отношение к намерению эосцев приобщиться к жизни чужого для них сообщества. Намеренье это было устойчиво, и вскоре старания вознаградились сначала скромными, а затем всё более значительными успехами. Настал день, когда аэростат с эосцем был принят с восторгом компанией фломмольской молодёжи. К удовольствию воина, фломмолы болтали с его оболочкой, совершенно забыв, что перед ними чужак в искусственном аппарате. Это был переломный момент в захвате власти.
С того дня эосцы стали появляться перед фломмолами только в аватарах, заявляя, что они чувствуют себя фломмолами и являются ими. Через месяц новые фломмолы стали популярными гражданами, через полтора первый эосец-фломмол появился в ареопаге. Через три месяца ареопаг был захвачен: в нём зависали пятьдесят три ясно мыслящих эосца-фломмола и сорок семь вечно пьяных от избытка газа аборигена. Управляя собранием, Эжес не спешил увеличивать перевес ножей. Они были полностью консолидированы, так что их вполне хватало для принятия решений.
— Так скажи, Флээм, почему же вы решили устранить фермы сляймиля в этой области? — интересовался огромный оранжевый фломмол с зелёными щупальцами у светло-сиреневого коллеги. Разумеется, цвета их менялись, но в основном были таковы. А речь в данный момент шла о питательной жиже, основной пище воздухоплавательной популяции.
— Посуди сам, Флэйжес что может быть приятнее созерцания гармонии? Эти фермы выбивались из общего колера болот.
— Но их закрытие обернулось дефицитом пищи.
— Разве? Нам регулярно поднимают лотки.
— Нам — да. Доставляют из других областей. Но кто позаботится о тех, кто внизу?
— Да вроде они довольны, судя по делегату.
Эжес усмехнулся, и тут же, спохватившись, прервал сигнал, направленный к оболочке. Эта улыбка не предназначалась для просмотра. Конечно, делегаты, отправляемые снизу, всегда прилетали и улетали в прекрасном настроении. Ведь на этой высоте они впадали в эйфорию.
— Вот что, почтенный Флээм, предлагаю восстановить фермы. Пусть нам доставляют более свежий сляймиль. А дабы твой взор не страдал, расположим их в виде узора.
— А что, это мысль: свежий сляймиль, конечно, вкусней!
Такой вопрос уладить нетрудно, другое дело — прекратить распрю с ходульниками.
Ходульник, как и фломмол — аэростат. Устроен он так: под вытянутым пузырём с газом располагается относительно небольшая «кабина», оснащённая множеством мелких глаз, щупальцами для поглощения сляймиля и коленчатыми лапами. Висящий в воздухе ходульник, напоминающий воображаемый Лисом «дирижабль с руками», отчасти опирается на ступни, снабжённые плавательными шариками. Он может взлететь в воздух, но чувствует себя в полном отрыве от поверхности неуверенно и, поднявшись чуть выше, теряет сознание. Это фломмолы могут взлетать на эл-росты и противостоять ветерку при помощи движения щупалец и выбросов газа. Кроме того, существовали между ними культурные отличия: у ходульников ещё не было ни развитого языка, ни устойчивого эпоса. Но всё-таки, что же они не поделили?
Оказалось, возвышенные требовали от всех, кто ниже по статусу и воздуху, чтобы те спрашивали с ходульников традиционное приветствие щупальцами. Но ходульникам была недоступна искусная динамика линий, отчего их приветствия казались издевательствами. Это и послужило причиной затяжной войны. Выглядела она так: фломмол подкрадывался к ходульнику, хватал его, поднимал и в бессознательном состоянии бросал в болото. Для ходульников такое обращение являлось величайшим унижением. Они хотели отомстить, и время от времени у них получалось поймать длинными лассо фломмола и хорошенько его поколотить. Никого ещё на этой войне не убили, но конца-краю ей не предвиделось.
Эжес легко отменил войну на концептуальном уровне, но пришлось постараться, прежде чем она прекратилась в сердцах. Некоторое время все двести эосцев-аэростатов деятельно приветствовали ходульников танцем щупальцев, получая в ответ негодование и куски болотной тины. Затем, как это бывает, среди ходульников нашёлся великодушный абориген, который ответил на приветствие и с изумлением увидел повторение благожелательной жестикуляции от фломмола. Поскольку на этом этапе все фломмолы уже брали пример с эосцев-фломмолов, в считанные дни отношения между Расами приобрели благожелательный характер. В результате фломмолы принялись конструировать и дополнять необходимыми понятиями речь ходульников, а те вызвались помогать им на фермах, ведь их конечности были лучше приспособлены для такого труда. Эжес, конечно, радовался этим успехам, но видел их потенциальную нестабильность, обусловленную пороком социальной системы. Нужно устранить причину нежелательных следствий. Но как?
На протяжении долгих дней Эжес и его помощники разговаривали с фломмолами в формате вертикальной философской прогулки. Пока фломмолы беззаботно предавались беседе, эосцы отслеживали их умственное состояние, вычисляя оптимальную для наилучшего сочетания качеств высоту. Ту линию, на которой холодный интеллект не довлеет над лучшими чувствами, но и не замутняется эмоциями. В результате сведения к общим показателям результатов многочисленных тестов эта линия была найдена и проведена в небе. Для реализации замысла эосцы на своём острове выплавили из болотной руды два якоря и создали две оболочки. После они соединили якоря с облочками посредством длинных тросов и разнесли якоря на расстояние в эл-рост. Наполненные газом ёмкости взмыли вверх, и таким образом получились стойки, между которыми была натянута Нить Флэйжеса, обозначающая точную высоту ареопага. Первое же собрание на этой высоте приятно потрясло фломмолов — они отлично понимали друг друга и ясно видели картину действительности.
Флаам протянул щупальце и забрал у ходульника клубок с петлёй снаружи и грузилом внутри.
— Точно столько?
— Точно.
— Проверю. Если дело пойдёт, у нас будет много заказов… Нить Флэйжеса всегда под щупальцем! Звучит неплохо.
Через несколько дней у фломмолов стали появляться мобильные стандартные мерила. Распустив клубок, они зависали на оптимальной высоте, с гордостью демонстрируя друг другу умеренность, а, следовательно — высокий уровень культуры. Теперь Эжес был доволен игрой.
Но не монах, вновь не дождавшийся зрелищ. А ведь он подкинул Эжесу болотную планету, полагая, что здесь без ярости не обойтись. Фломмолы были настоящими монстрами — огромными, быстрыми, способными источать парализующие волны и проникать в чужое сознание разрушительными эмоциями. Они производили такое впечатление, что монах одно время сомневался, стоит ли вообще отправлять к ним эосцев. Но отправил. И ожидал бойни: утопленных в болотах парализованных воинов, разрубленных в полёте фломмолов, смены различных тактик и всего-всего, что несёт ветер войны. Вместо этого произошла практически незаметная победа, увенчавшаяся каким-то уже совершенно безобразным социальным блаженством. Это всё понятно и прекрасно, однако, что с этого — ему? Ему, кто всё это устроил и не получил практически ничего? Операторы, разумеется, наснимали красот, но одними красотами сыт не будешь. Настоятель негодовал. Но недолго. На очереди был крепкий орешек для мельниевых челюстей, планета с древней цивилизацией — Эгбед. Здесь Эжеса ждёт трудное…
Эгт
— Время, Хааб! Пора.
На Эжесе в меру свободно сидел лёгкий серый костюм. Его металлическая кожа была закрыта бледным полимером, глаза — тёмными очками.
— Ну, тогда за мной. Через один эос.
И Хааб решительно шагнул в чёрную плёнку.
Оказавшись в шкафу, эг вставил ключ в скважину. Он вышел в небольшую тёмную комнату, а из неё направился в соседнюю комнату второго этажа. В комнате царил весенний день. Прямо в нос Хааба упирался чёрный, как летняя ночь, Граунинг.
— Допрыгался, умник! — рука в чёрной перчатке подтолкнула эга ближе к окну.
Перед Хаабом стоял приземистый эгт в тёмном полосатом костюме с красным галстуком, чёрных лаковых туфлях и шляпе с сильно продавленной по центру тульей. На его толстом лице играла злая радость — жирные губы разъехались в ухмылке, утонувшие в морщинах желтоватые глазки смеялись.
— Ну, вот и встретились… изобретатель!
Лицо гангстера ещё больше перекосилось, но теперь на нём возникло недоумение, смешанное с болью. В следующий момент он полетел к стене, о которую и ударился, после чего упал на пол. Тут же вспрыгнув на ноги, он вперил горящие от ярости глаза в худощавого мужчину и прошипел:
— А, Хааб… так ты обзавёлся охранником. Что же, придётся пришить вас обоих!
Бандит вскинул руку, Граунинг в его круглом кулаке несколько раз пролаял, исторгая вспышки и кусачие металлические зубы. Но что это? — свирепое выражение сползло с лица мафиози, словно покрывало с кресла: пули сплющились об тело стоящего перед ним существа и упали на пыльный пол, словно мёртвые осы.
— Что ты такое? — недоумённо пробормотал агрессор, прежде чем выброшенный вперёд кулак ударил его в лоб, словно молот в наковальню. Однако лоб привязанного к стулу бандита не был наковальней, поэтому на нём не спеша, словно медленно просыпаясь и радуясь щебету пташек в саду, надувалась шишка. Эжес не любил бить агзалацев, но этот экземпляр своей дремучей злобой вынудил его применить рукоприкладство!
— Неплохая потасовка! — рапортовал оператор настоятелю и бросил в доказательство динамичный кадр.
— Отлично. Сделай из этого инцидента микс моментов с диалогами и стилизуй под рисунок от руки. Я такое коллекционирую, ты в курсе.
— Все в курсе.
Эжес снял шляпу, отряхнул её от невидимой пыли и водрузил на шкаф. Затем он склонился к лицу гангстера и стянул с лица очки. Напрягшийся всем телом бандит издал сдавленный крик и побелел, словно фарфоровая статуэтка — на него пристально смотрели как бы стеклянные или стальные глаза с небольшими абсолютно круглыми зрачками. Перед ним был… не эгт! Глядя на реакцию негодяя, Эжес даже слегка пожалел, что сразу не снял очки, — было бы здорово свалить такого бугая одним взглядом. Между тем тот вполне успокоился, его собственные вертикальные зрачки сузились и шныряли туда-сюда, перебегая от Хааба к Эжесу в поиске срочных ответов, которых ему в этом заведении не предлагали. Видимо, это был ресторан, где кормят загадками. И, судя по прочности петель на запястьях, отпускать на все четыре стороны не торопятся.
— Это мой давний знакомый из НИИ на другом континенте. Под нами сейчас благословенная Гандабаана, а этот детёныш мазукананы — из Багашнаваны, — пояснил Хааб. — Я полагаю, он несколько лет выслеживал меня. И выследил. Его зовут Леклувец. Опасный тип. И, кстати, вопреки первому впечатлению, он довольно неглуп. Сведущ в науках. Даже является автором нескольких неплохих открытий. Но…
— Хааб… развяжи меня, будь эгтом. Натирает кожу. Что теперь… Убьёте? — Леклувец ёрзал на стуле и пытливо вглядывался в лица.
Через тридцать эосов Хааб и Эжес мчались в автомобиле над склоном, ниспадающим к морю, блистающему сквозь лёгкую дымку мелкими искрами тёплых волн. Леклувеца мельниевый агзалац вместе со стулом отволок сквозь платяной шкаф на Эгбед и препоручил гулявшему неподалёку Зууху.
Через семь дней эосцы по распоряжению Эжеса вернулись через Обитель на астероид, а через месяц отправились на Эгт. Монах вытолкнул флагман неподалёку от планеты, и вскоре ножи причалили челноки в тихих уголках, расположенных в максимальной близости от стратегически важных объектов. Все пятьсот воинов, прибывшие на девятую игру, облачились в полимерную маскировку и смотрели на мир сквозь вертикальные зрачки искусственных радужек. Каждый щеголял в оригинальном костюме и нёс в саквояже документы, Граунинг и толстую пачку фиолетовых.
Таким образом, место для девятой игры Эжес нашёл сам, и пообещал настоятелю шпионский детектив, состоящий из сотен сюжетных нитей. Вскоре монахи начали получать удивительные серии с основательными интригами, стильными диалогами и неожиданными поворотами. Эосцы внедрились в мир эгтов так же просто и быстро, как выпрыгнувшая в воздух рыба входит обратно в воду, не задумываясь о самом движении. Теперь это были не просто удалые бойцы, но профи высочайшего класса, прошедшие с князем восемь игр, и это не считая предшествующих боёв. Кроме того, по просьбе Эжеса с ними немного поработали Мастера, прояснив некоторые мыслительные струкуры и обострив чувства. Каждый агент великолепно ориентировался в общем историческом контексте Эгт, частных ситуациях и эмоциональных палитрах. Мог моментально оценить обстановку и принять то или иное решение, показать ум или скрыть его, прибегнуть к фарсу или душевному разговору. Каждый представлял собой арсенал ролей и готового лидера разведывательной ячейки. Вскоре эосцы, раскинувшие над планетой сеть своей коммуникации, имели на жизнь сообществ большее влияние, чем правительства стран. Однако этого влияния не хватило для поставленной Эжесом задачи, звучавшей без обиняков: «Обеспечение безопасности населения Эгт». Именно под эту задачу люмы выделили ему свою помощь. И только после серьёзного разговора о делах. Произошёл этот разговор на Эосе, куда Эжес прибыл после двух недель пребывания на Эгт. Вокруг него стояла вторая Тройка Мастров, то есть — тридцать Ясных. Это был капкан, из которого он не мог вырваться и в котором не мог ничего утаить. Но он сам согласился на этот разговор. Люмы взялись за руки, и сквозь их линзы понёсся поток светов. Через эос князя окутал Свет, через десять эосов, то есть через люмк, он упал на поверхность своего астероида. Мастера разомкнули руки. И все знали, что знал каждый, и каждый знал, что знали все. Эжес поднялся на ноги. Он чувствовал себя так, словно его разбирали и собирали заново. Только что эти ужасные существа рассмотрели все его воспоминания, как ювелиры рассматривают украшения, рассортировали и выбрали нужное. Приходя в себя, он услышал по внутренней связи тихие голоса, образующие один голос:
— Да, Эжес… немало же ты совершил! Я вижу в твоих находках перспективу. Мне приятно, что когда-то Я не уничтожил тебя, а потом переместил в это тело. Хорошо, итак, Я завершу Игру Обители твоей игрой на Эгт. Твоим воинам можешь рассказать потом, или не рассказывать. Теперь Я разлетаюсь по своим делам. И, ничего больше не говоря, Творец Ор-Люм улетел с астероида, выбросив из затылков извивающиеся малиновые лучи.
Эжес завершил Игру на Эгт через полгода от её начала, установив захват объекта возможностью в любой момент развязывать войны и менять правителей. Этой игрой настоятель остался доволен. Битв в ней практически не было, зато интриг в избытке. Для десятой игры он предлагал князю планету…
И снова Эжес висел в Обители напротив люма с мерцающей зелёной линзой — как и до первой игры, когда он хотел захватить Обитель. Сейчас он не хотел захватывать. Да и зачем? Он уже практически отдал её люмам. Князь мог с жалостью смотреть на монаха, одержимого жаждой зрелищ, но жалости не было.
— Да, монах, конечно. Техническое превосходство неоспоримое. В этот раз участвует только флагман.
Эжес не знал, как будет остановлена игра, но был готов к этому и не удивился, когда по кораблю разлилось мерцание, а затем они очутились в круглой каменной пропасти. Эта каменная яма располагалась на Зизвер и принадлежала старейшине Зоту, изобретателю Переместителя. Когда-то при помощи этого прибора на планету Мерх переместился миллион люмов. Так что такое тысяча эосцев?
Тысяча эосцев — это очень много шума и стремление вырваться из ловушки.
— Князь! Что делать? Где мы очутились?
— Ничего не делать. Это карцер.
Через сто эосов в каменной стене открылась дверь, из двери высунулся Зот:
— Кто это в яме живёт,
Кто это в яме кричит,
Зизверам спать не даёт…
А ну, как Зот зарычит?!
И Зот дурашливо зарычал, топая лапами. Ящер любил повеселиться, хоть нередко совершенно некстати. Но в данном случае он разрядил атмосферу.
— Идём за мной. Поднимемся партиями по пятьдесят голов, в грузовом лифте.
Когда вслед за военными в Обитель пришли Мастера, настоятель и многие монахи просили не изгонять их. Но Ясные вывели монахов в случайно выбранный участок Космоса, считали с них звёздные маршруты, а затем завели обратно в Обитель и отправили на планеты Люм. Был момент, когда настоятель пытался с ними спорить, доказывая своё право на выбор места своего существования.
— Я… я — Первый! И я нашёл это место. Мою обитель…
Однако то, что он услышал, заставило его смириться.
— И сегодня — продолжишь прерванную жизнь.
Когда всё это случилось, Мастера рекомендовали Эжесу получить у эгов технологию Тонкой тьмы и связать Эос с бывшими рабовладельческими планетами через планету Ондорк, а ещё одинарными дверьми — с каждой планетой его игр, кроме Байюламура. Ведь так ему будет удобнее курировать дела на всех этих планетах, находящимся под влиянием Рэ-Гагаалы ЭЛЗ.
На Байюламур двери быть не должно, чтобы никто не тревожил спящего архонта. Кроме того, Ясные выразили желание пообщаться с Хаабом, но не обязывали Хааба общаться с ними.
В скором времени, выполнив рекомендацию по устройству сообщения, Эжес попросил Ясных выделить ему в штате модернизированной Обители исправного путеводца. И дать ему, Эжесу, право свободно и в любое время пользоваться помощью специалиста по звёздным тропам. Мастера согласились и выделили ему одного знатока маршрутов, Оранжа с Люллы.
Улаживая дела, Эжес большую часть времени продолжал проводить на Эгт. А завершив всё безотлагательное, вновь полностью погрузился в быт бурно и довольно давно развивающейся Цивилизации.
Через два года после начала завершённой девятой игры агентурная сеть на Эгт состояла из тридцати мельниевых узлов, включая Эжеса. Да, полностью он тайные войска не расформировал, желая неким образом контролировать планету, на которой практически безвылазно жил.
Но что же гангстер Леклувец? После побега от Зууха он полгода провёл в джунглях Эгбед, скрываясь от эггедов и эгбедов. Но не смог скрыться от сэбэга, притащившего его к дворцу Бестат в качестве некой диковинки. Бестат навела справки и отдала Леклувица обратно Зууху. Не желающий допустить нового побега эосец запер эгта в клетке. А затем князь предложил ему вернуться в Багашнавану.
Так Леклувец снова оказался на Эгт, что повлекло за собой череду тёмных дел, материализовавшихся в единственной на Эгт, зато сверхмощной атомной бомбе. И вот эта бомба лежала и ждала своего времени, отщёлкивая мгновения до взрыва. Вокруг, ничего о ней не ведая, шумел центральный мегаполис Гандабааны — Эгт-Гандабаана-Ган.
Судя по всему, сегодня город был обречён на гибель. Со всем своим живым разнообразием. Почему? Потому что международный гангстер Леклувец со своими сообщниками пожелал развязать войну между континентами и погрузить весь Эгт в хаос. Так было угодно его чёрной кощунственной душе.
Но в назначенный миг мегаполис не взлетел на воздух в клокочущем вихре белого, зацветающего золотом, пламени. Из воздуха появились огромные сверкающие руки с длинными когтистыми пальцами и, схватив чёрную бомбу, оторвали её от каменного пьедестала и… исчезли вместе с ней.
Высоко над знойной жёлто-оранжевой пустыней стремительно летел Эы, унося свои лапы и длинный, рассекающий пространство хвост, от места, где оставил бомбу. Унося также и сидящего на его загривке агзалаца в сером костюме и чёрных вытянутых очках. Совершенно верно, это был князь Эоса, которому чванный Леклувец сам разгласил по телефону свой план и выдал местоположение бомбы, полагая, что никто во Вселенной уже не успеет до неё добраться, а тем более обезвредить. И впрямь, кто бы мог совершить такое? И всё-таки нашёлся один воин, бросивший вызов миллионам смертей.
— Эы! Похоже, мы не успеем уйти от ударной волны, поэтому приготовься. Когда я ударю, группируйся, превращайся в клубок!
— Понял! Держись крепче.
И это был далеко не праздный совет. Но, слава небесам, система из мельниевых цепей, колец и перекладин надёжно фиксировала сиденье, в свою очередь пристёгивающее к себе ноги и корпус. Это приспособление для полёта хранилось в храме-логове. И появилось оно там вскоре после умеренного по воздействию Рога Вечной Музыки. И неслучайно. Ведь таков был обмен между князем и драконом — дракон получал рог с вечной музыкой, а князь — одну сказку от дракона, одну службу и один полёт.
Сенсоры князя уловили перемены и, размахнувшись, Эжес грянул кулаком по драконьей шее так, что посыпались искры. Но что эти искры, когда за ними расцветал невиданный этой планетой цветок. Сейчас накатит сотрясающая воздух в желании разорвать сами молекулы волна!
Эы стремительно свернулся в клубок, сомкнув вокруг тела крылья и обмотав себя собственным хвостом. Сейчас он был как зерно, скользящее по ветру от кроны огненного дерева. Воздух вздрогнул, словно гонг, и Эы швырнуло вперёд с безумной скоростью.
Но вот он снова распахнул свои крылья, резко взмахнул хвостом, с вибрирующим криком развернулся навстречу цветущему взрыву и ринулся на него в атаку вместе с тускло сверкающим эосцем.
Огненный ветер сдул пепел костюма и полимерной маскировки с мелкочешуйчатого металла.
Так Эжес и видел миг, венчающий игры, и поэтому, выхватив клинки, с торжеством прокричал в лицо пламени: «Я — мельний!»
Оранжевый оператор отправил в общий архив последние кадры.
Теперь у Люмы был завершённый сериал «Игра Обители»
Биологическая справка.
Блом-Блум-Мубл-Лам-Л (студень)
Это желеобразное создание бирюзового цвета, сплошь — желудок, ложноножки и сильная нервная система с многочисленными узлами, чьи нити быстро регенерируют и содержат упрямый расчётливый ум.
По своей природе студень — борец. Он скручивает, вяжет, ломает, запихивает в безразмерную утробу и переваривает.
Цожж-Жиц-Ц-Ц-Зииж (нож)
Нож отдалённо похож на саранчу, как если бы вместо головы у неё из туловища вырастало лезвие с расположенным внизу узким ртом с острыми треугольными зубами. У него две задние скаковые лапы, две пары грудных лап с серповидными когтями и похожие на лапы богомола передние ударные конечности, снабжённые саблями. Сзади тело ножа оканчивается ядовитым режущим жалом. Его большой продолговатый мозг, расположенный в районе между лезвием и остальным телом, надёжно защищён двойной капсулой. Ум ножа быстр, остр и свиреп.
Два зивеллийских месяца, отмеренных Ивэнуалией, мельниевый агзалац Эзиж странствовал по Зуфланхару и берегам в синтетическом обличии чучулка, выуживая из разговоров занятные истории. Четыре из пяти откидывал, одну — бросал в дорожную сумку. Несложно заметить, что он общался с разными существами, не отдавая предпочтения ни дворцам, ни хижинам. Что для жителя астероида незатруднительно.
Синяя кружка
Жители Ветвистого края Долины гор знают, что у замка Джургов есть красивое озеро; летом в нём ловят рыбу, зимой катаются по его ледяной глади на стальных брусках. Но так было не всегда. Раньше здесь находилась глубокая падь. Это, как вы поняли, вступление к истории. А история, вот она…
Давным-давно жил в замке чуть ли не первый Джурга — Видуш. И был тот Видуш игрок — оторви да брось, в сам Семитроп ездил костями греметь. Случалось это обыкновенно по осени, когда урожай был собран, и монетам становилось тесно в кошельке — желали монеты по столам кататься, да и пальцы чесались. Тогда надевал Джурга дорожный плащ, прыгал в седло и ехал развлекаться.
В ту осень, про которую мы говорим, у него было мало денег, поэтому он решил не путешествовать далеко и отправился в Чёрнх. Там-то, в Чёрнхе, вместе с ним за столом оказался красноглазый Эг-Сат-Эх. Конечно, он скрывал свои радужки тёмными стёклышками, красил чёрные губы и румянил белую, словно бумага, кожу, но все видели, что это он. Неизвестно, откуда колдун приходит, но известно, зачем: любит Эг-Сат-Эх дурачить существ. Вот и в этот раз он желал посмеяться, ограбив Видуша до нитки, да не вышло. Дело в том, что у Видуша был талисман от всякого колдовства, и как ни пытался Эг-Сат-Эх его заморочить, ничего не получалось. Играли они, играли, и вот колдун сам проигрался в пух и прах — и кафтан спустил, и сапоги, и шаровары, и колпак нарядный, и все браслеты. Остались у него только нижняя одежда да синяя кружка с крышкой, из которой он то и дело отхлёбывал. Поначалу Эг-Сат-Эх не придавал особого значения проигрышу, а только сердился, но тут не на шутку испугался. Ведь он, заигравшись, утратил среди прочих и особенно ценный браслет в виде змеи. Подумал он, да и говорит:
— Вот что, Видуш, ставлю нижнюю одежду против браслетов!
— Ты, видно, с ума сошёл от проигрыша, — отвечает Видуш, — кому нужна твоя нижняя одежда? Ставь что-нибудь серьёзное. Ну, хотя бы кружку.
К этому времени Видуш понял, что кружка у Эг-Сат-Эха волшебная — тот из неё пил-пил, а она всё полная. Что же, поставил Эг-Сат-Эх на кон кружку, да и проиграл. Сидит, кручинится.
— Давай, — говорит Видушу, — ещё раз сыграем, ставлю всё прочее против всего одного браслета, вон того.
Видуш от такой ставки снова отказался, но, якобы из жалости к колдуну, а на самом деле хвалясь щедростью, подарил Эг-Сат-Эху его же собственный браслет. Так и получилось, что Эг-Сат-Эх, слывший прекрасным игроком, не только многократно проиграл, но и оказался в роли просителя. Поэтому, забирая браслет, колдун зеленел от злости, как весенняя листва.
С большим выигрышем вернулся Видуш домой. Всего у него прибавилось — и денег, и украшений. Но главным выигрышем являлась синяя кружка. Когда она была закрыта, это была обычная вещь, и когда стояла на ровной поверхности с открытой крышкой, тоже. Но если её наклонить, она представлялась обычной только в первое мгновение, поскольку и далее вода продолжала из неё литься сколь угодно долго. Чем больше наклонялась кружка, тем больше становился поток воды. Из перевёрнутой вверх дном кружки, так и вовсе лилось, будто бы из трубы. Это явление объяснялось непостижимым секретом: внутри кружки не было дна — вместо него сквозь воду зияла темнота. Некоторое время Видуш занимался исследованиями: он засовывал в темноту трость, и трость до ручки погружалась в кружку, вынимал трость, и вот уж она тут как тут, только мокрая и холодная; он бросал в кружку камушки и другие предметы, и все они бесследно пропадали; он заглядывал в кружку при помощи подзорной трубки, но видел только серую темноту. Наконец, он измерял глубину кружки лотом, и выяснил, что она составляет приблизительно семь его ростов. После того, как из кружки вывалилась рыба, Видуш несколько раз рыбачил у неё с короткой удочкой, но больших успехов не достиг — то не клевало, то рыба срывалась или была настолько большой, что не пролезала в отверстие. Так что он не стал долго мучиться, дел у него и без рыбалки хватало.
За последующие годы Видуш при помощи кружки выиграл множество споров и прославился на сотни лаг вокруг. В домашнем быту он использовал волшебную посудину для умывания и наполнения кастрюль и чайника, а в приусадебном хозяйстве — для полива любимых растений. В общем, после знаменитого выигрыша Джурга повсюду таскал эту синюю кружку с собой и души в ней не чаял.
Так бы до самой его смерти и продолжалось, но однажды, будучи уже далеко не молодым чучулком, Видуш уснул за столом на открытом воздухе и уронил кружку в падь. Быстро покатилась кружка по склону и очутилась на дне. А на следующий день Видуш увидел в пади небольшое озерцо. Конечно, он соотнёс его возникновение с кружкой, и попробовал её найти. Но уж так неудачно или, наоборот, удачно она упала, что он не смог её обнаружить ни в тот день, ни через неделю. Ну, а дальше возможность найти кружку превратилась для него в несбыточную мечту — водолазного скафандра у Видуша не было, а на поиски этой амуниции его не отпускала подруга Старость. Так он и не вернул себе кружку, и на склоне лет почти без досады махал на неё слабеющей рукой. До сих пор в той округе, да и не только, в ходу фразы вроде: «я уж махнул рукой на кружку», «легче махнуть рукой на эту кружку», «да махни ты рукой на кружку!»
Каждый, кто знает эту историю, понимает, откуда происходят эти выражения, и почему озеро у замка Джургов называется Кружка.
Зуфланхар
Когда-то материк Зуфланхар простирался почти от Северной Ледяной Звезды и почти до Южной, пересекая Зивеллию. Множества берегов тогда не было, все они были материком. В ту пору по Зуфланхару бродили гиганты, чудовища и призраки. А над ними, на летающем материке Номаэрон, жили пантеоны богов. Один из самых мощных пантеонов, располагавшийся на высокой горе, возглавлял повелитель громов и молний Усвейль. Вообще-то и без него громовержцев хватало, да не все сыграли большую роль. Однако эта история началась не с него.
Начал её гигант Тилатунг. Был он мрачным, упрямым и гневливым. Приревновал он богов к их славе и решил низвергнуть с высот. Для этого Тилатунг объединил гигантов, и принялись они строить огромную ступенчатую пирамиду, чтобы добраться до Номаэрона.
Сначала боги посмеивались над стараниями гигантов, но потом поняли — нужно что-то делать, иначе им, богам, несдобровать. Ведь пирамида становилась всё выше, и вскоре гиганты могли забраться на розоватую почву Номаэрона. Тогда и явился всем в качестве спасителя Усвейль. Был он очень красноречив, и вскоре боги согласились с его планом. И вот практически каждый отдал ему половину или больше своей силы. И такой силой наполнился Усвейль, что увеличился в сто раз и засверкал изнутри. Ощутив в себе неимоверную мощь, он рассмеялся и обрушил её вниз в виде толстых извивающихся молний. Всего два раза ударил он, зато с явным результатом. От первого удара разлетелась в стороны пирамида: так образовалась Долина гор. От второго удара часть материка треснула, словно ваза, и осколки отошли друг от друга, а некоторые и скрылись под морской волной. Так возникло Множество берегов, состоящее из двадцати восьми больших берегов и более чем ста мелких. Как вы понимаете, грохот стоял неимоверный.
Мы не говорим сейчас о множестве созданий, понятно, что все они пребывали в панике. Но произошло худшее — от ударов встревожилась сама планета Зивеллия и проснулся почивающий в её материи Байюламур — источник волшебства, создатель существ и миражей. Он, конечно, видел всё происходящее, ведь сон его — явь, но и предположить не мог таких последствий. Оценив беспорядок, Байюламур растворил в воздухе плоть небесного материка. Тогда миражи рассеялись, а настоящие создания рухнули на Зуфланхар. Одни погибли от падения, других убили гиганты, но кто-то и спасся. Однако и к гигантам у Байюламура появились вопросы. Но ведь вопросы Байюламур задаёт, как правило, сам себе, так что где у него вопрос, там сразу и ответ. И вот, согласно этому ответу, разрушил он большую часть гигантов и чудовищ, а Тилатунга решил пока не разрушать, а включить в экосистему.
Дело в том, что Байюламур счёл нужным организовать движение воды через континент. Поэтому Тилатунг выковал себе огромную железную лопату и выкопал русло Черплоры. Траншея наполнилась водой, но вода не двигалась. Тогда Тилатунг сделал большие меха, погрузился с ними на дно Волнистого залива и принялся нагнетать воду, направляя её в русло. При этом гиганту сначала казалось, что он куёт меч, а после — что он делает щит и выходит во всеоружии на битву с богами. Конечно, так он видел согласно воле Байюламура.
С той поры Тилатунг сражается с призрачными небожителями на дне залива, и благодаря этой воображаемой битве Черплора несёт воду из Гладкого моря в Долгое. А те, кто верит в эту легенду, используют её как доказательство, что континент Зуфланхар не кончается на границе реки, а простирается дальше на юг, поскольку выкопанная река не может считаться естественной границей. А с ними, как всегда, спорят те, кто считает границей между Зуфланхаром и Множеством берегов — Черплору. И долго ещё будут спорить.
Щёлкающее ущелье
Понятно, что гълафы бывают разные, несмотря на то, что они пишут в своих книгах про себя только хорошее и всегда стараются выглядеть как можно возвышенней.
Гълаф, о котором мы сейчас говорим, был одержим жадностью и постоянно просил у Байюламура нескончаемого богатства. Он был одним из тех, кто пытается, повторяя одно и то же, проникнуть в сон архонта и побудить его исполнить желание. Такие случаи иногда происходят, вот и этому гълафу удалось пробиться в сознание Байюламура.
Как правило, Спящий исполняет желания существ, поскольку он сам установил некоторые правила, на которых зиждется волшебство. Поэтому на следующий день гълаф обнаружил в кармане халата монетку. Казалось бы, пустяк, но нет — монетка была волшебная. Когда он вытащил её наружу, в кармане появилась такая же.
Гълаф повторил манипуляцию, и снова в кармане очутилась монетка. Понял он, что просьба его услышана, и принялся монетки из кармана добывать, да так, что вскоре стёр пальцы до крови. Но это его не остановило, он надел перчатку и продолжил своё занятие. Однако через два дня на время прекратил таскать монеты. Это время потребовалось ему, чтобы тайно переправить свои первые накопления под каменные своды огромной пещеры. Там он продолжил жить и трудиться. Когда истёрлась перчатка — сменил перчатку, когда обветшал карман — монетка оказалась в другом. Через год непрерывных трудов гълаф превратился в живой скелет с постоянно прыгающей из кармана в карман рукой. Через десять лет он стал напоминать скорее чёрного паука, чем гълафа, а через тридцать совершенно преобразовался в неизвестное существо. Монетку он давно доставал не из матерчатого кармана, а из каменной складки, куда её переместил Байюламур. Доставал и сразу бросал на кучу таких же монеток. И до сих пор так поступает. Поэтому и разносится по Щёлкающему ущелью характерный звук падающей монетки.
Щёлк. Щёлк. Кто богаче всех на свете? Щёлк. Щёлк.
Первый дирижабль
Известно, что древний царь Арфилуг летал один или вместе с дружиной на металлической ладье, преодолевая по воздуху большие расстояния над Зуфланхаром и Множеством берегов.
Летая на своей богато украшенной ладье, Арфилуг желал иметь больше таких кораблей для перевозки существ и грузов. Ещё две железные лодки у него были, но волшебный посох отказывался наделять их силой. Тогда Арфилуг, поразмыслив, испросил у Байюламура один корабль, который может летать по воздуху, но без волшебства — по физическим законам Зивеллии. Байюламур внял этой просьбе, поэтому, взмахнув посохом, Арфилуг смог сотворить первый дирижабль.
Это был непримечательный летун, требующий мускульных усилий для работы винтов, но царь испытал огромную радость. Немедля он собрал множество мудрецов и приказал им исследовать машину, чтобы в скорейшем времени приступить к производству подобных. Как видите, замысел Арфилуга увенчался успехом, и теперь над Зуфланхаром и берегами реют тысячи дирижаблей, — от повозок с одним сиденьем до колоссальных перевозчиков с десятью паровыми двигателями.
Да, а где же знаменитая металлическая ладья? Арфилуг сбросил её с огромной высоты в Норное море, дабы оглушить стаю ижщухов, преследующую згэгхов. Таким образом ладья послужила для спасения будущего воинства Аввандола.
Исполнитель желаний
Жил на берегу Небесного моря рыбак Иефозий, не процветал, но и не бедствовал. Рыба в море всегда водилась, перевозчики её регулярно забирали, всё шло своим чередом. Настало время, и появилась у Иефозия в расположенном неподалёку горном селении невеста. Отец избранницы смотрел на скромное положение рыбака сквозь пальцы. Конечно, было бы неплохо, будь зять богач, но что уж делать — парень он, по всей видимости, хороший, дочь его любит, а это половина семейного счастья.
Когда свадьба была не за горами, рыбак в очередной раз отправился в горы, чтобы повидать свою красавицу и обговорить за чашечкой вина некоторые вещи с будущим тестем. Шёл он, шёл по знакомой тропке, и вдруг застала его непогода. Чтобы скрыться от весеннего ливня, Иефозий свернул в узкое ущелье и увидел пещеру. Вот так удача! В пещере было темно и тихо. Но вдруг рыбак услышал тонкий приятный голос:
— Здравствуй, чучулк. Добро пожаловать в мой дом. Сейчас я затеплю свечку, погоди.
Тут же зажглась свеча, и рыбак увидел перед собой невысокое бледное существо с тонким носом, большим глазами и острыми ушками. Неужели это… Исполнитель желаний?
— Садись вот сюда, на солому к стеночке, да отдыхай пока… скоро дождь пройдёт, отправишься дальше.
— Ты правда тот, про кого я подумал? — с затаённой надеждой спросил Иефозий.
— Правда. Но что тебе до того? Ты идёшь к своей невесте, чего тебе ещё желать…
Но Иефозий не отставал от существа. Как это чего желать? Много у него желаний. Существо, однако же, слушало рыбака равнодушно, пожимая плечами и покачивая головой. И, наконец, Иефозий стал требовать сделки.
— Если ты — Исполнитель желаний, то и будь собой! Называй условие, что тебе надо?
— Да простое условие, но тебе оно не понравится…
— Говори!
— Глоток крови за желание.
— Крови? Пустяки! У меня её много. По рукам, Исполнитель!
— Хорошо, как знаешь, — прошептал Исполнитель желаний, — рассказывай.
Вскоре Иефозий, навестив невесту и её родителя, тащил домой увесистый мешочек драгоценностей, найденный в указанном Исполнителем, месте — скальном углублении за растрёпанным кустом.
Через двадцать дней состоялась пышная свадьба с множеством гостей. Невеста была счастлива, вся её родня очень довольна, что уж говорить про Иефозия. После свадьбы молодые уехали жить в город Тюрбубан, где Иефозий приобрёл красивый домик у моря. Насладившись счастьем первых недель беззаботной жизни с любимой, Иефозий сходил в горы и приобрёл дворец в центре города. Ещё через полмесяца бывший рыбак сделался знатнейшим вельможей. Но ненадолго. Аппетиты его росли, и после следующего визита к Исполнителю, Иефозий стал повелителем всего берега Бантанутур и обзавёлся небольшим гаремом.
Такая жизнь его некоторое время устраивала. Правда, было много управленческих хлопот, от которых он порою утомлялся. Но всё приедается, и пожелал Иефозий быть императором. Собрался он в путь, сел в паланкин, оказался в своём дирижабле, а затем был доставлен к пещере Исполнителя.
Пройдя в пещеру, Иефозий уселся в кресло и завёл с Исполнителем привычный разговор, предваряющий сделку.
— Что же, друг мой, я, как и прежде, счастлив…
— Ну, конечно же, счастлив… — кротко улыбнувшись, ответил Исполнитель. — Но снова тебе чего-то немножко не хватает?
— Да, ты, как всегда проницателен! Снова… совсем немножко. Но я не грущу, ведь наш договор в силе.
— О да, конечно, в силе, конечно…
Эти разговоры, ставшие доброй традицией, нравились Иефозию. Неспешно покуривая кальян, он чувствовал себя благодетелем, разглядывая украшенную пещеру. Ведь не забыл он и об Исполнителе: стены были искусно задрапированы драгоценными тканями, в высоких канделябрах горели свечи, извлекая из полумрака старинные картины и великолепные статуи. Да, благодаря его доброте, Исполнитель теперь жил в неге и роскоши. И вдруг в голову Иефозию пришла любопытная мысль.
— Послушай-ка, Исполнитель, мне стало интересно вот что — а можешь ли ты показать мне других, на кого ты работал? Или работаешь?
— Могу. Но зачем тебе?
— Да любопытно просто. Так покажи!
— Покажу. Плата та же.
— А… за плату. И я должен выбрать, за что именно заплачу на этом сеансе…
— Совершенно верно. Выбирай.
Конечно, Иефозию хотелось скорее стать императором. Но тут была тонкость: вдруг нынешний Ундоллд — не настоящий Ундоллд, но тоже клиент Исполнителя? Тогда в будущем, став императором, ему нужно будет как можно скорее загадать следующее желание, призванное навеки оградить его от свержения следующим клиентом. Навеки? Разумеется. Ведь вскоре он непременно попросит огромного долголетия.
Ориентируясь на такие мысли, повелитель Бантанутура испросил исполнение желания взглянуть на своих предшественников. Кивнув головой, друг приблизился к нему, не скрывая изменение лица. Иефозий сам просил его об этом, и он согласился, причём бесплатно. Бледное лицо Исполнителя исказила гримаса, рот его отверзся, из-под губ выползли острые зубы на ножках, а за ними обозначилось горло-присоска. Исполнитель отвёл бороду Иефозия от его шеи и выпил немного крови.
Иефозий поднял веки и увидел перед собой мрачную пещеру. Исполнитель, высоко подняв разгоревшуюся свечу, прошёл в глубину своего логова и осветил неровные ряды иссохших тел.
— Вот они, смотри.
По телу рыбака пробежал озноб, словно на него упали потоки ливня, от которого он спрятался. С трудом разлепив спёкшиеся губы, он произнёс:
— Ты… ты убьёшь меня?
— Я? Как скажешь. Скорее всего, да. Ты же хочешь быть императором?
Иефозий хотел быть императором. Но видел он и разваливающиеся скелеты. Поэтому страх погнал его к выходу. Уверившись, что Иефозий предпочёл жизнь, Исполнитель желаний вздохнул и произнёс ему вслед:
— Приятной тебе жизни, Иефозий. И знай, что больше никогда не найдёшь мою пещеру — ты не верен своим мечтам, а такие друзья мне не нужны.
С великим трудом рыбак выполз из пещеры и к ночи, шатаясь и падая, добрался до своего дома. Через неделю он пришёл в себя, но к невесте не пошёл. Ему больше нечего было ни дать ни взять. Вокруг него простиралась серая жизнь — все её радости были извлечены Исполнителем желаний и воплощены в формах грёз.
У Иефозия ещё долго оставалась надежда, но он так и не смог найти пещеру, в которой мог всего лишь за одну бесцветную жизнь стать хотя бы просто счастливым чучулком.
Эй, не грусти! Ну что ты как Иефозий?
Згэгхи
Згэгхи жили когда-то в Западном океане, на приволье. Так бы они там и оставались, если бы из Норного моря не нагрянули ижщухи — твари ещё страшнее згэгхов — чёрные, стремительные и прожорливые. Причём именно на згэгхов они стали охотиться по неизвестной причине. Ижщухи вытесняли згэгхов с привычных мест, дробили их племена и убивали в огромных количествах.
Тогда-то Арфилугу и удалось заключить договор с одним старейшиной, за которым следовали згэгхи, желающие укрыться от вездесущих челюстей. И укрылись они, пройдя вверх по Черплоре, в огромном резервуаре. В него их, партия за партией, поднимал волшебным жезлом в водных кубах император Ундоллд. Много кубов поднялось и растеклось в общем пространстве. Сколько всего згэгхов там было? Очень много. Ходил с ними Ундоллд провинции усмирять. Сам в своём металлическом шаре летит, а рядом — куб воды, кишащей згэгхами с их зубами, шипами и треугольными клинками. Зачастую он этот куб на город даже не проливал. Подлетит, повертит его в воздухе перед армией городской так и сяк, и глянь — лежат мечи и копья, словно полоска сжатой травы. Згэгхам это не нравилось! Пуще прежнего в кубе мечутся, зубами в ярости щёлкают. Просят знаками Арфилуга: «Выпусти душу потешить!» Но нет, лишнего зла не чинил. Затем его потомки с потомками тех згэгхов летали. Но уже на дирижаблях — шар свой Ундоллд у рыночной площади поставил и расколдовал.
После тысяч славных лет, когда империя распалась, згэгхов долго не видели. И вдруг — вот они, по Аввандолу рыскают. Говорят, всех бы загрызли, но остановили их железные демоны. И теперь згэгхи снова на службе. Держит их твёрдой рукой в прочной узде Лыхласунт. Говорят, очень на Арфилуга похож. Но только красота в нём обратилась в свою противоположность. Ну да не страшнее згэгха. А ещё говорят, что эти самые рыбы счёт разумеют.
Арфилуг
Большинство свидетельств говорит о том, что Арфилуг был высок и статен. На его мощные плечи ниспадали светлые золотистые локоны, а довольно широкое лицо с серо-голубыми глазами и прямым суровым носом обрамляла доходящая до верха груди борода в мелкое кольцо. Носил он также и аккуратные усы, не переплетающиеся с бородой. Одежду император любил самую простую, обычно это был длинный серый руб, подпоясанный красным кушаком. В холод Арфилуг накидывал на себя длинную шубу. Обувью ему служили лёгкие малиновые сапоги либо плетёные из древесной коры башмаки. Никаких браслетов и украшений он не носил, кроме лёгкого венца, равно как и оружия, кроме своего царского скипетра, в обычном состоянии горящего жёлтым огнём.
При помощи этого жезла он мог летать, перемещать предметы и массы, управлять стихиями и совершать чудеса. Но никто не помнит, чтобы Арфилуг даже на весёлом пиру творил праздное колдовство; все его действия при помощи посоха носили практический характер. Не любил он разбрасываться богатствами. Но и не скупился, когда в этом был смысл. Даже враги не могли назвать его злым, и даже друзья не могли назвать его добрым. Так же, как ни один мудрец в разговоре с другим не мог назвать Арфилуга глупцом. Недаром именно Арфилугу Байюламур даровал волшебный жезл, который ставил его выше десяти волшебников.
Созданная Арфилугом Аввандолия охватывала почти весь Зуфланхар и две трети Множества берегов. Что же ещё можно рассказать про Арфилуга отдельно от его деяний? Может, ещё что-нибудь вспомнится. Да, и обязательно нужно уточнить: Арфилуг был чучулком. И вы так делайте, дабы гълафы не присваивали себе царя.
Луурмир
Волшебники, числом десять, по-разному применяли дарованное им могущество Байюламура, полностью оставшееся его могуществом. Ведь Байюламур сам и был своим могуществом, доверив чучулкам написание историй.
Пожалуй, лучше всех поступил волшебник Луурмир, воздвигнувший на одноимённом береге одноименный университет. Одноимённости этой удивляться не стоит, все они поступали именно так, кроме Арфилуга, который, впрочем, и не принадлежал к ним, да и примеров с них не брал, а в противном случает вместо Аввандолии была бы у нас Арфилугия или того чище — Ундоллдия. Так вот, если что и достойно удивления, то — славное деяние, принесшее великую пользу.
Воистину университет Луурмир являл собой нечто уникальное по масштабу и значимое по воздействию; можно сказать, он стал общественным разумом империи, распространившим свой стиль дискуссии и мировосприятия на всю её территорию и далее. Здесь обучались родичи Луурмира чучулки, а с ними гълафы и дравудуны. А вот бубуков до некоторого времени в университет не принимали. Но эту стену неприятия удалось пробить трём отважным бубукам. Каким-то чудом они побудили одного из волшебников заколдовать их в чучулков, а затем, получив золотые дипломы, произнесли заклинание обратного превращения и на глазах всей честной публики явили свои подлинные обличия.
С той поры в университет стали принимать и бубуков, конечно, если те не грозились на экзамене съесть преподавателя. Кто именно из волшебников помог первым получившим образование бубукам, так и осталось тайной.
Но ходят слухи, что это был сам мудрый Луурмир.
Берег Бессмертия
Там, где Гладкое море растворяется в Восточном океане, есть небольшой берег, окружённый скалами.
Этот берег — всё, что оставил Байюламур от совсем древнего мира. В центре его растёт древо о двух ветвях, на которых сидят птицы с бледными лицами: пока одна поёт, другая — дышит её песней. Потом они меняются, и та, что дышала, поёт, а та, что пела — дышит. Так они дышат песней, поэтому и летают вместе. Когда же они спят? Всё время.
А вокруг того берега ходит огромная рыба из чистого золота. Ест она донный песок, а извергает из себя драгоценные камни. Поэтому всё море вокруг берега переливается от их свечения, не угасающего даже ночью.
На береге том живут сто гигантов с жёнами, сто разнообразных чудовищ, да около тысячи чучулков, гълафов, дравудунов и бубуков, тоже двух полов. Питаются они исходящей от берега силой и плодами деревьев. Иногда, правда, гиганты едят чудовищ или других. Или чудовища гигантов и других. Или другие других. Или другие — чудовищ или гигантов. Но это ничего существенно не меняет, ибо это берег Бессмертия. И тот, кто исчез накануне, появляется на рассвете из драгоценного песка на побережье.
Очень редко сюда заносит новых жителей, и никто не желает удаляться отсюда. Общая же форма этого берега напоминает эллипс. Такую же форму имеют зрачки некоторых племён гълафов. И говорят, что такую же общую форму имели настоящие зрачки нашего древнего царя. Да, несколько раз его видели с такими зрачками. И когда вы повторяете этот рассказ, не стесняйтесь упоминать про данное обстоятельство. Ибо сами вы понимаете наше отношение к Арфилугу.
Слуга демон
Металлический демон Эжес обладает соответствующей его природе, силой. Говорят, это он, словно пушинку, выкинул Слиньюлта Ундоллда в реку из тогда ещё целого дворца. Ну и перепугался толстяк, верещал громче всех згэгхов! Так вопил, что они приплыли к нему и заткнули его пасть бутылкой вина. Почему Эжес не убил его? Видимо, желал, чтобы это сделали згэгхи. А те вон как поступили.
Да-а… все ведь думали тогда, что над нами воцарился белоглазый демон. Матери на ночь прятали детей в сундуки, а сами спали на крышках, опасаясь, что он похитит их чад. Ведь в легендах демоны иногда так и поступают. Сами они, вроде как, не размножаются, меж тем прибавка их племени нужна. Ох, но, слава Байюламуру, нашёлся в Аввандоле ещё один Ундоллд — наш император Лыхласунт. И был у него жезл Ундоллдов, а в нём — великая сила. Видя, что дела его народа плохи, явился Лыхласунт из забвения с этим жезлом, и склонился пред ним демон — признал силу чучулков. Отдал тогда Эжес нашему Лыхласунту власть, и с тех пор служит ему верой и правдой. Великие дела творит! Вот, например…
Призвал как-то Лыхласунт, взмахнув жезлом, Эжеса из тьмы, да и говорит:
— Вот что, демон, слышал я, когда-то на севере Родникового края жили племена гълафов с алыми глазами. Были те гълафы искусны в технике, удалось им создать железные небесные корабли и улететь с Зивеллии. Но, думаю, они не нашли счастья. Найди-ка их, Эжес, узнай их чаяния, и если хотят вернуться домой — доставь. Такова моя царская воля.
Делать нечего, полетел демон с подручными искать тех гълафов. Долго искал, почти отчаялся, но, наконец, нашёл. Что же оказалось? Очутились улетевшие с Зивеллии гълафы в плену у огромных мертвецов. Мертвецы эти их не видели, не искали, но и жизни спокойной не давали, поскольку постоянно вокруг бегали — друг друга пожирали. Представьте, каково в такой обстановке постоянно находиться и насколько были истомлены гълафы, если даже демону обрадовались. Конечно, все они, как и предполагал в своей проницательной мудрости Лыхласунт, мечтали вернуться в Родниковый край. И вернулись: Эжес провёл их сквозь свой демонический мир таким образом, что они за краткое время преодолели путь от далёкой планеты до родных мест.
Да, верно служит Эжес Лыхласунту. Но ведь и Лыхласунт иногда помогает ему в беде. Да вот не так давно — привёл Эжес к царскому дворцу свой искалеченный, видимо, в битве с другими демонами, корабль. И что бы вы думали? В милости своей наш император мановением жезла исцелил огромное судно. И тут же демон Эжес, довольный, улетел обратно в свои тёмные миры. Там ведь он обитает. Ну, а мы с вами тут чудеса смотрим.
Кларин
В светлом ажурном замке предков жил да был живописец Кларин. Уж так получилось, что обладал он способностью изображать мир. Всё, что привлекало его внимание, переносил юноша быстрой кистью на холст: луга, облака, чучулков, гълафов, животных, птиц, также и рыб разнообразных, и натюрморты. Конечно, неоднократно изображал он и своих знакомых. А вот себя — ни разу. И вот, неожиданно заметив этот пробел, Кларин, пришёл в изумление, немедля бросился в мастерскую, установил большой холст у зеркала и принялся изображать сам себя. Много дней он провёл за этим занятием, и вот с портрета на юношу приветливо смотрел он же сам. Эту работу Кларин не спешил никому показывать, но сам продолжал любоваться живостью изображения. И вот однажды его портрет вдруг заговорил с ним:
— Здравствуй, братец Кларин! Какое счастье, что я могу с тобой поговорить!
Кларин изумился, но не испугался, — чего же бояться, ведь это он сам.
— Здравствуй, братец… картинный Кларин. И мне приятно пообщаться с тобой. Как поживаешь?
Оказалось, что поживают оба великолепно и разделяют мнения друг друга по многим аспектам жизни и высокого искусства. Разговаривали, разговаривали они, и до того договорились, что решили обняться на радостях. Шагнул картинный Кларин из рамы в комнату Кларина. Но, удивительно: лишь оказался он в комнате, как неведомая сила подхватила настоящего Кларина и унесла в картину. В картине была, естественно, та же комната и тот же вид за окном, и картина с нарисованным Кларином, который недоумённо оглядывался по сторонам.
Вот так дела! Придя в себя в нарисованной комнате, настоящий Кларин, в свою очередь шагнул прямо в картину и оказался снова в своей комнате. Но теперь уже картинного Кларина унесло обратно в картину. И тогда настоящий Кларин снова прыгнул сквозь раму — обратно в нарисованную комнату, и тут же картинного Кларина унесло в настоящую. В общем, ещё некоторое время они бегали через раму из комнаты в комнату с тем же результатом — где появлялся один, оттуда уносило другого, пока совсем не запыхались.
— Ох, братец, видно, не суждено нам обняться…
— Да… вот же казус!
— Парадокс!
— Дилемма!
— А кстати, — вдруг осенило Кларина, — ты случайно не в курсе, в какой я сейчас комнате — нарисованной или настоящей?
— Ой, нет… я совершенно запутался!
— Ладно, поставим вопрос по-другому — не в курсе ли ты, в какой ты сейчас комнате — в настоящей или в нарисованной?
— Увы, и на это вопрос я не знаю точного ответа!
— Хорошо, давай хотя бы не точный!
— А если не точный, то… в нарисованной! Или в настоящей! Или в нарисованной? Или всё-таки в настоящей…
— Восхитительно: похоже, в этом вопросе ты мне не помощник.
Вот так и получилось, что Кларин, при всём его уме и всей сообразительности, оказался неизвестно в какой комнате. А значит, и неизвестно в каком мире — то ли в настоящем, то ли в нарисованном в его воображении. Картинного Кларина он так никому и не показывал; иногда они болтали, но комнатами больше уж не обменивались, чтобы ещё больше не запутаться.
Прошло время, год или даже несколько лет. История эта потускнела, Кларин прославился и женился. Прославился он, разумеется, благодаря превосходным картинам, а женился на прелестной девушке по имени Феррулия. Всё складывалось очень приятно и красиво, однако Кларина посещал навязчивый вопрос — в настоящем он мире или нет? Этот вопрос то и дело дёргал его, тянул куда-то и раздражал. Так что и Феррулия замечала его беспокойство, а замечая, задавала ещё и свои дополнительные вопросы. Поэтому, чтобы избавиться хоть от части этих закорючек, Кларин поведал своей избраннице известную вам историю.
— Так значит, ты терзаешься вопросом, в каком ты мире? Почему?
— Да потому, что не могу узнать!
— А, так вот что тебя тревожит. Но ведь это очень просто…
— Что — просто, Феррулия, что — просто?!
— Узнать… хочешь, я тебе расскажу, как?
И Феррулия действительно рассказала…
В сей же миг Кларин, как безумный, вскочил с дивана, сбежал по лестницам, выбежал во двор, запрыгнул на велосипед и, как безу… и, словно ветер, помчался к дальнему холму, за которым он ни разу в жизни не был. Через несколько тумков Кларин стоял на вершине зелёного холма, рядом с ним валялся велосипед, а перед ним, ниже закрашенной синим поверхности, уходил в стороны серый холст. Он был в мире своей памяти.
Возвратившись, Кларин обнял Феррулию и сказал ей, что всё хорошо.
— Но почему же ты плачешь, Кларин? На твоих глазах слёзы. И вот уже под ними!
— Ничего… это от радости, Феррулия. Пойду немного отдохну.
Кларин быстро поднялся в мастерскую и отдёрнул портьеру с картины. Нарисованный Кларин как раз валялся на диване, и порядком удивился неожиданному визиту. Ведь так у них было заведено, что картину задёргивал только настоящий Кларин, и когда она была задёрнута, у нарисованного Кларина в раме была лишь ткань. Обменявшись приветствиями, они немного поговорили, и картинный Кларин согласился с планом настоящего. Он ведь как раз подумывал о любви, которой у него не было. Так и получилось, что настоящий Кларин вернулся в реальность, а картинный Кларин — обзавёлся прелестной супругой, палец об палец для этого не ударив.
Чуть позже Феррулия всё узнала, но решила, что так — лучше и правильнее. Кларин всё равно был тот же самый. Вместе они счастливо жили-поживали, да детей наживали. Через десять лет у них было два мальчика и две девочки. Хорошая, милая семья. Дальше они намеревались согласно течению времени стариться, обзаводиться внуками и умирать. Для жизни это естественно, а для картины — не очень-то. Что же делать? Над этим вопросом ломали свои головы два Кларина и Феррулия. И как-то раз Феррулия предложила вот что:
— Дорогой наш Кларин, я долго думала, почему мы тут? Знаешь, дело вот в чём — твоя картина настолько идеальна, что стала едина с реальностью. Тебе нужно её немножко испортить. Тогда мы продолжим жить в твоём мире, а на картине застынем. И таким образом искусство обретёт свою величавую неподвижность.
— Верно говоришь, Феррулия! Давайте проведём такой эксперимент. Однако знаете, что? Хочу, чтобы все были на картине — вы рядышком, а по краям — мои племянники и племянницы!
Так и договорились. И вот в один прекрасный день все выстроились в раме — в центре картинный Кларин с Феррулией, а слева и справа от них — по сыну и дочке. Все, конечно, в обнимку. А перед ними стоял настоящий Кларин с кисточкой, чтобы нанести небольшой дефект. Но перед этим моментом они решили ещё поговорить и, когда Кларин уже окунул в краску кисть, все ещё весело болтали. И Кларин так заговорился, что забылся и взмахнул кистью. От кисти отделилась зелёная капля и упала в правый нижний угол полотна. В тот же миг всё семейство застыло.
И сегодня в Музее Аввандола с картины «Моё любимое семейство» на посетителей с нежностью смотрят Кларин и Феррулия, окружённые смеющимися детьми. Конечно, на самом деле они смотрят на увлечённо рассуждающего Кларина.
— И не поверят! Искусствоведы придумают, что я нарисовал вас от одиночества. Держу пари, они ещё и рыдать будут! Вот ведь какое… Эй, Кларин! Феррулия! Неужели…
И действительно, перед картиной постоянно кто-то рыдает, а кто-то указывает на тёмную точку, остановившую мгновенье, и рассказывает настоящую историю.
Соцудук и Шундукира
Жил-был на одном из берегов гълаф Соцудук, умеющий лучше всех играть на тунтонтине. Но мало кто об этом знал. Ведь не любил Соцудук выступать перед публикой, предпочитая пустынные пейзажи. Бывает, уйдёт утром из дома, поставит на побережье тунтонтин, достанет из-за пояса палочки, да и звенит до заката, отпуская мелодии летать с ветром.
Часто играл он у моря, и не знал, что слушает его музыку дочь царя подводных гълафов.
И вот однажды летом пришёл Соцудук на берег, и только принялся играть на тунтонтине, как вдруг слышит из моря нежный голос:
— Соцудук, Соцудук! Не играй печальную мелодию, сыграй мне весёлую!
Удивился Соцудук, подумал, что ему послышалось, и продолжил играть печальные мелодии. И снова слышит:
— Соцудук, Соцудук! Играй, тебе говорят, весёлую!
На этот раз юноша понял, что ему не чудится, но из упрямства продолжил играть то, что играл. И так этим рассердил царевну, что она выбежала на берег, размахивая руками, с криком:
— Соцудук! Я же велела тебе играть весёлую!
Тут Соцудук чуть не убежал от испуга, но, увидев, что перед ним прекрасная девушка, приободрился и вступил с ней в вежливый диалог. Вскоре музыкант выяснил, что его собеседница — дочь морского царя, и зовут её Шундукира. Узнав, что его слушает такая высокая особа, пусть даже и живущая под водой, Соцудук ощутил гордость и с готовностью сыграл несколько весёлых мелодий. Так что расстались они, пребывая в сильной взаимной симпатии. И вскоре, буквально через пару концертов на берегу, их симпатия переросла в любовь. А любовь, как известно, творит чудеса — Соцудука больше не смущали похожие на ласты ступни и кисти девушки, а та, в свою очередь, не обращала внимания на то, что вместо плавников на его голове растут маленькие уши.
Их приморское счастье было безмятежным, но ровно до того момента, пока о нём не узнал морской царь. Отец Шундукиры известил влюблённых, что не потерпит незаконной связи. Увы, пожениться они не могли, ведь Соцудук не мог долго жить под водой, а его возлюбленная — вне её. Кроме того, и детей у них быть не могло. Поэтому в начале зимы им пришлось навсегда расстаться.
Один стоял Соцудук на берегу моря, а перед ним кружился лёгкий снег, падая и бесследно исчезая в пасмурном море. Где-то там, далеко и глубоко грустит по нему его возлюбленная. Что оставалось в таком положении делать музыканту? Разумеется — написать прекрасную грустную мелодию под названием «Где ты, Шундукира?».
Год за годом он играл её на берегу. И вот однажды услышал:
— Соцудук, Соцудук! Не играй мне печальную мелодию, сыграй весёлую!
Да, это была его возлюбленная!
Дело в том, что её батюшка захворал и вскоре опочил, оставив ей своё, пусть и небольшое, но вполне приличное царство. И теперь она была свободна от данного обещания.
Через некоторое время, удостоверившись в своих чувствах, Соцудук и Шундукира наняли за огромное количество жемчуга одного волшебника, и он заколдовал Соцудука в подводного гълафа.
Можно было бы сказать: «Вот так Соцудук и покинул нас, но осталась мелодия…» Но дело в том, что тунтонтин не играет под водой, поэтому Соцудук постоянно выходил из моря на пригорок, чтобы стучать молоточками по пластинкам. С одной стороны его слушала морская родня, а с другой — сухопутная. И все были счастливы, даже если музыка звучала грустная.
Шкатулка Энофорна
Давно это было, так давно, что бесполезно пальцы на руках загибать в подсчёте тысячелетий — не хватит пальцев. Разве что у некоторых дравудунов их будет достаточно. Ведь бывает, что у дравудуна на одной руке семь пальцев, а то и десять. С другой стороны, порой у дравудуна на ладони только три, а то и два пальца… да что мы про эти пальцы, в самом деле! Обратим лучше внимание на носы дравудунов: иногда это носы как носы, чуть больше, чем у чучулков, но иногда — носищи! То же самое и с ушами. Помните, что говорят про носатых и ушастых дравудунов? Детища Энофорна или же просто: энофорны. Но довольно длить предисловие, муки мы этак всё равно не намелем.
Жил в своей горе дравудун Энофорн — кряжистый, упрямый и мастеровитый. И жил, можно сказать, роскошно, поскольку обладал родовыми штольнями и прекрасной кузней. Волос у него был чёрен и груб, разум сметлив и до злата жаден. И надо же было так случиться, что пришёл к нему с заказом чучулк Зумфилик — известный пройдоха. Ну так вот, зашёл он в дом Энофорна, да и говорит:
— Приветствую тебя, добрый мастер! Нужна мне шкатулка с золотым узором и надёжным замком. Сделаешь такую, чтобы я открыть не смог — получишь столько же золота, сколько она весит. А смогу открыть — бесплатно её мне отдашь.
Обрадовался дравудун такому предложению, заблестели его чёрные, словно каменный уголь, глаза.
— Не изволь сомневаться, сделаю! Приходи через десять дней, да золото не забудь прихватить.
На том и разошлись. Через десять дней явился Зумфилик с увесистым мешочком золотых слитков, как и обещал. С радостью встретил его Энофорн и поставил перед ним чудесную шкатулку. Ах, что это была за работа! Не шкатулка — загляденье: красивая, словно горный водопад на закате, и прочна на диво. Да только достал Зумфилик из-за кушака кривую железку, покрутил ей в отверстии для ключа и отбросил крышечку. И улыбается: «Ну, мастер, теперь отдашь мне изделие бесплатно, как договаривались». Но не тут-то было — вскипел Энофорн, словно варево в котелке, да и выставил Зумфилика без шкатулки и золота.
— Ах ты, дитя выдры! Мошенник! Убирайся. Не видать тебе шкатулки!
— Так отдай тогда хотя бы золото, Энофорн!
— И золото моё! За работу.
— Хорошо, тогда отдай шкатулку!
— Шкатулка моя! Я сделал!
— Так… тогда золото отдай!
— Золото моё — заработал!
Да, помутился рассудок от гнева и жадности у Энофорна, уверил он себя, что ему по праву принадлежит и шкатулка и золото Зумфилика. Убедившись, что всё тщетно, взмолился чучулк Байюламуру, призывая его разрешить их дело. А в те времена нередко случалось, что архонт принимал непосредственное участие в мирских делах, выступая судьёй. Вот и в этот раз не пренебрёг он таким развлечением и явился на зов в виде стройного юноши, то ли чучулка, то ли гълафа. И рассудил. Да так, что никому мало не показалось.
— Ты известный обманщик, Зумфилик, но сегодня ты прав и при этом ограблен. Забирай своё золото и шкатулку, причём с таким замком, что и ты не откроешь.
— Ты, Энофорн, надо признать, всегда был честным тружеником. Тем пакостнее твоё сегодняшнее преступление. Поэтому вместо золота получишь нос, который станет тебе напоминанием о проступке. И, пожалуй, ещё и соответствующие уши. И вот что ещё — у твоих потомков, кроме этих красот, будет разное количество пальцев.
— Батюшка Байюламур! — взвыл Энофорн, — да где же это видано — разное количество пальцев! Уж давай только уши большие… или только нос!
— Нет, — спокойно ответил Байюламур, — будет так, как я сказал, дравудун. А если ещё вытянешь язык, то он станет у тебя, словно змея.
Строг Спящий! Но справедлив. Может быть, дравудуны, особенно энофорны, и придерживаются другого мнения, да вслух об этом не упоминают. И сами понимаете, почему.
Ну, а Зумфилик и впрямь не сумел открыть шкатулку. В смысле, никогда. Так она у него и простояла на полке в качестве ценного подарка. И непонятно — то ли Байюламур так пошутил, то ли не придал значения тому, что шкатулка должна всё-таки открываться. Если хотите узнать, так спросите у него сами. Только не любит он лишних вопросов.
Дуф-Дуф
Жил-был в Бардуруне правитель Бардурун Хазуллан, сын волшебника, а значит, и сам волшебник. Много он всего в своей жизни сделал, уж такой был деятельный. Ближе к старости и в старости совершал он дела благие, а в юности и молодости немало натворил дел сумбурных, а то и вовсе никуда не годных, и то дело, о котором мы сейчас говорим, к благим свершениям никак не отнесёшь. А в чём оно состояло, сейчас узнаете.
Как и у некоторых других владык, у Хазуллана был гарем; несколько лет он его собирал, приглашая на просмотр самых лучших девушек. Таким образом, в его Дворце бракосочетаний оказалась тысяча великолепных красавиц. Таких вы, может быть, и видали, но чтобы сразу столько — это вряд ли. А вот Хазуллан позволял себе такое удовольствие, причём и втайне от них. Ведь он мог видеть девушек глазами обитающих во дворце прекрасных птиц и пташек. Турумки напролёт он, возлежа у себя в покоях, наблюдал за своими жёнами, резвящимися в огромном бассейне или беседующими. К сожалению для себя и для девушек, мог он также слышать и то, о чём они разговаривают.
Впрочем, в первое время его ничто не настораживало, но чем дальше, тем чаще девушки заводили нелицеприятные разговоры о нём. И, наконец, средь них стало бонтоном его высмеивать. В разговорах постоянно оказывалось, что он всё делает не так: не так поздоровался, не так поцеловал, не то сказал, неуместно пошутил, мало сладостей принёс, и так далее. По всему выходило, что он дурак, хам и чудовище. Но ведь это было не так! Хазуллан точно знал, что он умница, юморист и красавец, и тому были свидетельства. Но только не в гареме.
Так и получилось, что через год после торжественного открытия гарема Хазуллан большую часть дня пребывал в гневе, слушая несправедливые рассуждения о нём. Он, конечно, пробовал отвлечь жён от сплетен разнообразными играми и книгами, но получалось ещё хуже. Они начинали играть на то, дурак он в большей мере или урод, а также использовать для издевательств над ним цитаты. Увы, гарем совершенно вышел из-под контроля. Так что однажды Хазуллан не смог далее терпеть и явился перед жёнами в вихрящемся синем облаке. Возможно, он предполагал их только испугать, но пришёл ещё в большую ярость, услышав смех и слова:
— Ой, посмотрите на него!
— Хазуллан! Что с тобой?
— Как ты там дышишь?
— Зачем ты принёс дым? Принеси лучше нам конфет!
Тут уж последняя струна терпения лопнула в душе Хазуллана и, топнув ногой, он провозгласил:
— Ах вы, бабёнки! Я вас холил, я вас лелеял, а вы… а вы… неблагодарные! Ну, тогда вот что: превращайтесь в птиц!
И превратил их Хазуллан, не пожалев волшебства своего, в больших пушистых птиц — Дуф-Дуф.
Ну, а далее вот что — прослышал владыка Бантанутура, что у Хазуллана почти не осталось сил, да и захватил Бардурун. Десять лет Хазуллан скитался неизвестно где, пока волшебство не восстановил и не отвоевал обратно законную вотчину. К тому времени его превращённые жёны обитали в больших и малых городах и сёлах Множества берегов и Зуфланхара, а некоторые из них умерли. Но меньше птиц Дуф-Дуф не стало, ведь таково заклинание: когда умирает одна птица Дуф-Дуф, тут же в неё превращается наиболее болтливая девушка, умирает две птицы — превращаются две девушки. И что же, разве это их останавливает? Ничуть, — всё равно девы так языками мелют, что хоть к дирижаблям подвешивай. Вот поэтому мы и говорим, что данное дело Хазуллана не отнесёшь к благим. Ведь какое дело благое? То, что полезно для общества.
Старик Летун
Жил-был один престарелый чучулк, и была у него мечта — летать. Часто взбирался он на холм, а то и на гору, и стоял на вершине, растопырив руки, — представлял себя летящей птицей. И всю жизнь свою, начиная с ранней юности, просил он у Байюламура сделать его летающим. И что же? Однажды Спящий услышал мольбы этого чучулка и сделал его таковым. Однако определил для него максимальную высоту в пятую лаги.
На эту высоту чучулк чаще всего и взлетал, и на ней перемещался, куда хотел, в любую сторону. Естественно, обретя способность к полёту, он сразу же забросил свою мотыгу вместе с небольшим земельным наделом и стал летать туда-сюда между городами и сёлами, потешая публику такой редкой способностью и поедая скромные подаяния. Первое время его пытались приспособить для доставки почты, но ничего из этого не вышло: у старика был ветер в голове, вот и летел он, куда ветер его нёс, не желая придерживаться определённого маршрута.
За годы воздушных путешествий борода его и волосы на голове отросли до пят, так что издалека было видно, как он летит, будто столбик с бледным дымом. Понятно, что когда-то его как-то звали, но настоящего его имени почти никто не ведал, и называли его Летуном, Летателем или Птицестарцем. Со временем он, действительно, стал походить на птицу, поскольку его руки и ноги иссохли, нос обострился, а глаза выпучились. Но он ни о чём не жалел и часто славил Байюламура тоненькими воплями высоко в небе.
Там он через полвека и умер. Но, умерев, не упал на землю, а ещё около года дрейфовал в виде рассыпающегося скелета. Некоторые и через сто лет утверждали, что видели в небесах его иссохшую голову. Почему нет? Может быть, и сейчас где-то в небе плавают его останки — знак того, что мечты сбываются. По крайней мере, на благословенной Зивеллии.
Механумник
На одном из фестивалей «Шарнир», которые так любит устраивать Лыхласунт, да благословят его на всякое доброе дело боги потоков, публике был представлен механический чучулк. Создал его волшебник Вэюнар, уверяющий, что в его произведении нет ни мельчайшей частички волшебства, кроме того, что потребовалось на поселение в механизм сознания недавно погибшего чучулка. Механический чучулк по просьбе волшебника свободно передвигался, размахивал руками и произносил различные слова, да не просто так, а отвечая на вопросы.
Все, в том числе и сам Ундоллд, пришли в изумление от такого чуда. Разумеется, в тот год чучулк Вэюнар получил главный приз — большой золотой шар с тонкой гравировкой: «Лучшему механику 5-го фестиваля «Шарнир» имени Лыхласунта». Ну, а чудесную поделку забрал для изучения сам Ундоллд. Но изучать оказалось особо и нечего: в корпусе механизма находилась топка и паровые двигатели, приводившие в движение систему поршней. Также небольшие движки располагались в плечах и тазу механизма. Говорил он посредством тонких мембран, а за все чувства, равно как и активацию тех или иных поршней, отвечало волшебство. Так что Вэюнар немало подоврал, — волшебство принимало непосредственное участие в функционировании тела. По существу, металлический чучулк являл собой пример симбиоза механики — опорно-двигательного аппарата и волшебства — нервной системы. Звали его, по причуде волшебника, Механумник, и был он непроходимо глуп.
Некоторое время царь пытался привлекать его в качестве помощника в механической мастерской, но Механумник постоянно путал ключи и всё ронял. Так что ничего из затеи Ундоллда не вышло. А ведь Лыхласунт любит, чтобы все были на своём месте, и вот начал он пытать Механумника, чего тот желает. И так и сяк его выспрашивал, и наконец выяснил. Оказалось, что Механумник всем своим паровым котлом желает рубить деревья, и недаром — дело в том, что чучулка, которым когда-то был этот механизм, задавило упавшим деревом. И вот теперь он был бы не прочь отомстить лесу за такое коварство.
Узнав, что хотел, Лыхласунт обрадовался, словно наковальню с плеча сбросил, и отправил Механумника в горы — валить старые деревья для строительства жилья и кормёжки печей. И, надо сказать, в этом деле Механумник весьма преуспел.
Липкая Клюка
Во время правления третьего императора династии Ундоллдов, Диммитруна, торговля между берегами и континентом пышно цвела, и в небесах проплывали целые рои грузовых транспортов. В этой среде и расплодились, словно мошкара над болотом, воздушные пираты на своих резвых корабликах. Ну, а самым выдающимся грабителем был, конечно же, капитан Липкая Клюка — долговязый жилистый гълаф с бледными глазами и, видать, из редкой лесной породы, поскольку зрачки у него были овальные.
Ну так вот, налёты под его предводительством отличались особой дерзостью и хитроумным планированием. За несколько лет Клюка ограбил порядка тысячи дирижаблей. Слава о его удачливости и богатствах ходила по земле, плавала по воде и летала по ветру, так что сам Ундоллд открыл на него охоту. Тут, конечно, настал конец проказам пирата, ведь что такое его знаменитая клюка простив жезла Ундоллдов? Совершенно ничто.
Да, а что же это была за клюка? Да клюка и клюка, только с длинной клейкой лентой внутри и выкидным механизмом. Конец клюки являлся грузилом, и в нужный момент, при нажатии кнопки на ручке, выстреливал, увлекая за собой ленту. Эта лента обнимала баллон дирижабля, приклеиваясь к его материалу, будь то ткань или тонкий металл, и вот уже капитан, повиснув на клюке, вышибал металлическими каблуками окно в гондоле. Отчаянный был малый! Конечно, за спиной у него всегда был парашют, и тем не менее, шутка ли — такие фокусы вытворять.
Впрочем, так он поступал только в приподнятом настроении. Обычно всё происходило куда более прозаично — пиратский дирижабль подлетал к грузовому, и воздушные разбойники, высыпав наверх, метали в оболочку жертвы комки на верёвках. Комки эти прочно прилипали к обшивке, и злодеи пришвартовывали своё судёнышко к большегрузу. Ну, а далее опять же дело техники.
Да, а как же Ундоллд поймал Клюку? Да просто. Он распустил слух, что на таком-то дирижабле тогда-то оттуда-то и туда-то будет перемещаться часть его сокровищ. Но вместо сокровищ сам полетел на транспорте. Так что, когда Клюка влетел в помещение под звон разбившегося стекла, его ждали не сундуки, а похожий на лесного великана Диммитрун с волшебным жезлом. И отправился тогда Клюка в знаменитую имперскую тюрьму Золотая Скала. В стенах этой тюрьмы и впрямь много золота, ведь это бывшие прииски; камеры Золотой Скалы — это пустоты, оставшиеся после добычи руды.
В одной из таких пустот и очутился Клюка. И понял, что на этот раз крепко влип. Так оно и было. Пятьдесят лет он провёл в своей камере, пока его не амнистировал следующий Ундоллд. Седым стариком вышел Клюка из заключения, не было у него теперь ни корабля, ни команды, ни былой прыти. Однако кое-что у него было — спрятанные в тайных пещерах награбленные богатства. Однако взял он из них совсем немного — столько, что хватило на покупку виллы близ Грая и безбедную жизнь. А всё остальное он отдал случайным предприимчивым агзалацам, поручив мальчишкам разбросать на площади Аввандола листовки с координатами сокровищницы.
Несложно представить, что было дальше. Сотни отчаянных голов ринулись за его богатствами и устроили немало жестоких потасовок при их дележе. Ну что же, такова жизнь. Ведь и самому ему сокровища достались не просто так. Липкая Клюка не простачок, чтобы разбрасываться годами своей жизни. Нет, пусть друг друга мутузят, а потом долго ещё, проматывая награбленное, славят его, Клюку, за особую, пиратскую щедрость.
Может, вам неинтересно про Клюку слушать? Э… никогда сами не хотели дирижабли грабить? Нет?! Странно… а впрочем, у всех свои забавы.
Рубашка-невидимка
После разграбления тайника Липкой Клюки в руках агзалацев оказалось много драгоценностей и диковинных вещей, в том числе и волшебных.
Чучулку Эрнифунгу среди прочего досталась тонкая алая рубашка, которую он и натянул на себя перед прогулкой по Граю. Этот город на берегу Волнистого залива отличается красотой, и чучулк решил соответствовать месту. Однако, к своему удивлению, вскоре понял, что его не видят. Чтобы удостовериться в этом, Эрнифунг привязался с вопросами к одному прохожему, к другому, к третьему… нет, они его не видели, о чём без утайки заявляли.
Надо сказать, что Эрнифунг не отличался ни скромностью, ни умеренностью, ни честностью. Так что, убедившись в собственной невидимости, припустил сначала в бар, где опорожнил несколько чужих кружек, а затем отправился по магазинам за бесплатными покупками. К его восторгу, всё сходило ему с рук. Несколько дней он только и делал, что пьянствовал, совершал непотребства и воровал. Какие непотребства может совершать подобный чучулк, считающий, что его никто не видит, лучше и не спрашивайте.
Наконец ему надоело разгуливать в одной и той же рубашке, и он отправился на прогулку в другой одежде. Он вышел в город в самом приятном расположении духа, с лёгкой совестью и лёгкой же походкой. И очень удивился, когда его тут же схватили и предъявили ему длинный перечень обвинений. Но почему? Как так? Ведь его же не видели! А вот и видели. И его, и всякую его проделку.
Дело в том, что рубашка не делала того, кто её надел, невидимым, а заставляла встречных притворяться, что они его не видят. То есть все лгали Эрнифунгу или просто своим видом, или присовокупляя к нему уверения. А когда он вышел без рубашки, надобности в этой лжи больше не существовало. Вот так Эрнифунг и отправился после веселья на рудники, проклиная рубашку, Грай, Липкую Клюку, а более всего — собственную безалаберность.
Чучулки и бубуки
В стародавние времена чучулки из одного селения отправились на охоту. Далеко ушли они от родных мест, и застала их беззвёздная ночь. Что делать? Пора спать. Походили они ещё немного в темноте и нашли небольшую пещеру. Хорошая находка. Забрались в пещеру чучулки и уснули. Утром проснулись, глядят, а это и не пещера вовсе, а череп гиганта. Вот так дела, оказывается, они всю ночь в черепе спали! Хотели охотники наружу вылезать через носовое отверстие, но вдруг видят — идут к черепу бубуки с огромными клыками. Ну что же, притаились чучулки, ждут. Вот бубуки подошли к черепу и завели беседу.
— Знаешь, что, Хур?
— Что, Жур?
— Не нравится мне этот череп, давай его перевернём.
— А давай! Вдруг под ним клад!
Чучулки, конечно же, встревожились, вовсе им не хотелось в черепе с горы катиться. Но и с бубуками встречаться они не хотели. И вот, в связи с этим, один чучулк зажал пальцами нос, да как закричит низким голосом:
— Ах вы, бубуки! Да знаете ли вы, что я ещё живой? Вот сейчас, подождите, из земли выползу, да и съем вас. Сначала Жура, а потом Хура. Нет, сначала Хура, а потом Жура! Вот уж выползаю!
Услыхав такое, бубуки замерли от ужаса, а потом кубарем покатились вниз, позабыв о своём намерении. Так находчивость одного чучулка вызволила сразу семерых из неудобной ситуации. Ведь кто знает, может, те бубуки были чучулкоедами. Среди них такие индивидуумы, к сожалению, не редкость.
Альзиул
Вот имена волшебников, облагодетельствованных Байюламуром и взявших себе большие наделы земель на Множестве берегов и Зуфланхаре:
Зувериз, Вэюнар, Луурмир, Тиунгарт, Бардурун, Тюрбубан-Бантанутур, Грай, Элиаз, Семитроп. Да, но не ошибка ли здесь? Ведь мы знаем, что волшебников — десять. Возможно, Тюрбубан-Бантанутур — это не один персонаж с длинным именем, но два, с именами в два раза проще? Нет, это один гълаф. И волшебников в списке действительно девять, поскольку десятый — Альзиул, кстати, тоже гълаф — предпочёл мягкой плодородной почве безжизненную твердь северной Ледяной Звезды. Звучит довольно романтично, но Альзиул по большей части практик. Так зачем же он так далеко забрался?
Всё дело в том, что тысяча лет, отведённая волшебнику, казалась ему смешным сроком. Альзиул желал жить вечно; он проводил эксперименты, связанные с холодным сном, и достиг в разработанной им технологии немалых успехов. Каких же? Таких, что, когда перечисленные имена стали фамильными и принадлежали уже другим лицам, праправнукам первых крупных волшебников, имя Альзиул принадлежало всё тому же узкому, бледному лицу.
Да, он научился хранить молодость, проносить её сквозь время с минимальным ущербом. И вот как: Альзиул жил неделю в году, в солнечные дни на излёте весны, а всё остальное время спал в ледяном гробу под защитой ледяных стен и верной стражи. Так же поступала его избранница Эхилюзра и дочка их Лалафиеса, родившаяся чуть больше половины тысячелетия назад, но всё ещё не выросшая в девушку. Естественно, ведь настолько, насколько она выросла бы в обычных условиях за два года, она вырастает за целый век.
Просыпаясь, Альзиул первым делом приветствует своих домашних, завтракает с ними и начинает заниматься делами. Первый день он посвящает новостям науки, второй — литературе, третий — мировым событиям. В четвёртый день Альзиул устраивает большой званый обед, пятый проводит с семьёй, шестой посвящает медитации, седьмой — волшебству, а на восьмой не строит никаких планов и занимает его, чем придётся. Ну а далее по распорядку обычный сон, наступающий за восьмым днём, переходит в холодный сон и длится триста девяносто два дня.
Как всегда, в урочный тук Альзиула будят верные слуги. Сами они не спят, но и не бодрствуют, поскольку слуги его — мертвецы. Только не представляйте ужасов! Это самые обычные гълафы и чучулки, только мёртвые. Существуют они благодаря силе волшебства Альзиула, поэтому их всего около сотни. Большее количество слуг ему содержать затруднительно, а сокращать их количество он не желает из-за соображений безопасности. Ведь то и дело сквозь лютые бураны к стенам приходят смельчаки, желающие заполучить сокровища настолько невиданные, что и сам Альзиул их никогда не видел, по его уверению. Многие жители городов помнят его листовки. За точность порядка слов ручаться сложно, но в целом вот что в них было сказано:
«Приветствую тебя, любое существо! Знай, что я, волшебник Альзиул, не желаю тебе зла. Но запомни — прикосновение к стене моего замка карается смертью».
Для того чтобы никто не сомневался, что к замку не следует прикасаться, на некотором расстоянии от него установлены большие стелы с изображением перечёркнутой ладони.
Однако некоторых агзалацев такие предупреждения только подхлёстывают. В результате они карабкаются по ледяной стене и умирают под ней, искалеченные ледяными валунами и ударом о ледяную плоскость. Конечно, смельчаки пробовали прилетать к жилищу на дирижаблях, но отводящее заклятье ни разу не позволило им приземлиться за стеной замка.
Всё это является, конечно, результатом выбранной гълафом непричастности к общественной деятельности. В то время как другие любимцы Байюламура окружены оберегающими их получателями выгоды, Альзиул ни с кем не сотрудничает, и поэтому на его имущество претендуют безо всякого договора его потенциальные друзья и защитники. Друзьями никто из них не стал, а защитниками некоторые сделались, поскольку слуги иногда выбывают из строя, например, падая вместо булыжников на альпинистов-грабителей.
В общем, Альзиул сделал всё, чтобы не стареть. Всего несколько раз он нарушал свой режим, причём два раза — из-за попытки поймать колдуна Эг-Сат-Эха. Всё затем же: волшебник уверен, что Эг-Сат-Эх бессмертен и надеется, что в случае заинтересованности в собственном благополучии проходимец поделится с ним, мудрецом Альзиулом, секретом неувядающей молодости.
Украшения Эхилюзры
Эхилюзра — великая искусница по части ювелирных украшений. На приёмах, которые устраивал её супруг волшебник Альзиул, она блистала перед публикой в невероятных колье, браслетах, кольцах, серьгах, диадемах и брошках. Поскольку она сама являлась красивой статной женщиной, вид драгоценностей на ней приобретал дополнительную прелесть. Многие просили её продать им украшения, но она всё отмахивалась:
— Ах, бросьте! Это здесь, среди нашего льда, они так выглядят. На материке они будут не то. Попробуйте лучше это пирожное…
Но вот однажды Эхилюзре пришла мысль сделать себе золотую ванну для горячих купаний. Прослышала она, что такие купания полезны для кожи, вот и вдохновилась. Но где взять денег? Супруг выделял ей довольно скромные средства. Тогда-то обворожительная волшебница и согласилась на продажу своих драгоценностей. И через год, на следующем приёме у неё раскупили целый сундук разнообразных поделок.
Прошло лето, наступил Златик, и Арфилуг собрал знать в своём замке на традиционную осеннюю встречу. Сотни дам пришли на это мероприятие в украшениях Эхилюзры. И всё было прекрасно и блистательно, пока не появился Ундоллд. Так уж повелось, что эти свои встречи Арфилуг проводил в атмосфере полного отсутствия волшебства. И вот он, как обычно, войдя в огромный роскошный зал, на всякий случай взмахнул своим жезлом, удаляя из помещения всё волшебство. И что же? Вскоре все драгоценности Эхилюзры превратились в воду, растеклись по коже и впитались в ткань. Ни одного колечка не осталось от былой роскоши, ни одной, самой мелкой, серёжки. Ведь всё — и драгоценные камни, и металлы — Эхилюзра изготовила из заколдованного льда. А заколдованный лёд, будучи льдом расколдованным, превращается в простую воду!
Ах, если бы Эхилюзра знала про обычай Арфилуга… Но ведь она никогда не посещала мероприятия на континенте, и никто ей не рассказывал таких подробностей. Впрочем, эти обстоятельства могут относиться в большей степени к алиби, нежели к чистой правде. Эхилюзра — не тёмная крестьянка, чтобы не ведать простых вещей. Да, с этой мыслью к ней подступались, но Эхилюзра то гневно сверкала глазами, то делала невероятное одолжение:
— Дорогая моя… разве я могла вам навредить? Хорошо, вы получите ещё более роскошные драгоценности. Что у вас было? Перечисляйте.
И действительно, на следующем приёме у волшебника Альзиула все получили утраченные украшения в ещё более привлекательном виде. Как Эхилюзра успела наделать столько украшений, если она почти весь год спала? Да кто вам сказал, что она сама делала украшения? Нет, Эхилюзра их придумывала и рисовала на тонких листах. А создавали все эти вещицы из волшебного льда мёртвые ювелиры.
Они же выплавили из настоящего золота и весьма импозантную золотую ванну. Ведь, по сведениям Эхилюзры, для лечебного эффекта требовался именно такой естественный металл. Но ванну Эхилюзры редко вспоминают, а вот её украшения — часто. В наше время украшениями Эхилюзры называют лживые слова, внешний успех, отношения, которые могут без следа растаять. Да многое…
Боги потоков
Известно, что Спящий бережно относится к чучулкам, гълафам и дравудунам. Да и к бубукам, хотя бы тем, что просто их не замечает. Это отношение обусловлено тем, что все они — дети Зивеллии, а не его миражи или творения. Со своими же детищами у него разговор короткий. Создавал он их в огромных количествах, а после истреблял без всякой пощады, ведь что его может сдерживать здесь, кроме мнения Зивеллии? Да ничего. Своей жалости Байюламур не имеет.
Так что от совсем древних времён осталось немногое: берег Бессмертия, Тилатунг на дне Волнистого залива, а главное? Совершенно верно, в Долине гор и кое-где на берегах есть боги потоков. Благоразумные, благие, утешающие.
Из благоразумия они не помогали Тилатунгу возводить пирамиду-лестницу до Номаэрона, поэтому впоследствии Спящий не тронул их разрушающим помыслом. И остались они играть в струях, нести благо существам. Когда существо находится в праздности, они стараются его развеселить и вдохновить на созидание. Когда существо находится в горе, они стараются его утешить. Имён у них множество, и все они их путают и меняют, произносят своё как чужое и чужое как своё, так что называют их просто богами потоков.
Они могут являться в виде любых созданий, но — сотканных из воды. Бог потоков может выйти на берег в виде водяного чучулка или гълафа и некоторое время ходить и разговаривать. Но находиться в такой форме ему нелегко, поэтому, быстро выполнив то, что задумал, он с удовольствием ниспадает и впитывается в почву, чтобы тут же возникнуть где-нибудь в воде.
Боги потоков предупреждают об опасности, дают полезные советы, спасают тонущих существ. В общем, совершают много хорошего и ничего не просят взамен. Вечного им благоденствия.
Тиунгарт
Первый волшебник Тиунгарт прославился тем, что стал самым настоящим разбойником. Началось превращение с того, что он создал воинство и предложил свои услуги Ундоллду — речь шла о том, чтобы заменить или дополнить згэгхов выращенными в колбах воинами Тиунгарта. Однако Арфилуг, будучи не расположен к таким играм, отказался. Тиунгарт тяжело переносил этот отказ, уединившись в своём замке, поэтому скорое исчезновение царя воспринял чуть ли не с радостью.
Но радовался он напрасно: следующий император, сын Арфилуга Ундоллда — Арфилуг Исшурвеллан Ундоллд, тоже дал ему от ворот поворот, нисколько не нуждаясь в дополнительной военной силе. После этого Тиунгарт затаился в своём замке, словно змея под колодой. Разумеется, в своей злобе он не бездействовал — улучшал войско, а заодно и своё тело. Правда, это улучшение было направлено только на увеличение возможности причинения ущерба другим существам.
У Тиунгарта было три ноги с шарообразными коленями и длинными стопами, на ногах перемещалось покрытое крупными круговыми складками тело с тремя же руками. На длинной шее колебалась бледная голова, защищённая чем-то вроде шлема с шипами. Зубы у Тиунгарта были острые, глаза свирепые, зеленоватого цвета. Следует отметить, что разгуливал он всегда с саблей, кинжалом и железной палкой, отрабатывая на подвернувшихся под руки солдатах своё боевое искусство. Впрочем, его чудовища не были солдатами, являясь бандой с постоянно меняющейся иерархией, во главе которой неизменно стоял Тиунгарт, обладающий могучим волшебством.
Навоевавшись в стенах своего замка, Тиунгарт начал совершать вылазки на соседние берега, сеять зло и смуту. Заканчивалось это для его войска плачевно, поскольку земли были незнакомые, жители зачастую далеко не мирные, да и волшебники несколько раз проявляли свой гнев. Так что через пару лет Тиунгарт решил ограничиться своим берегом для ведения разбойной жизни. Поразмыслив, он вырастил похожего на себя монстра, посадил его на свой трон, а сам удалился вместе с небольшой компанией самых отчаянных негодяев в Тёмный лес, дабы обитать средь зверей и время от времени грабить собственных подданных.
К его удовольствию, обитающие на береге дравудуны и чучулки устроили на него настоящую охоту, так что скучать ему почти не приходилось. И в то время, как его двойник, проявляя благоразумие, мирно правил берегом Тиунгартом, сам владыка Тиунгарт скакал по чащам и болотам, кого-то преследуя или от кого-то спасаясь. Называл он себя теперь болотным хозяином Тиунгламом.
Когда двойник умер, из небольшого замка на западе берега прибыл сын волшебника, и Тиунгарт, чтобы окончательно затеряться, передал ему большую часть волшебства, оставив себе всего ничего. Сын же его, Тиунгарт Крамдунец оказался правителем, любящим чёткий порядок. И вот тут для Тиунглама начались действительно серьёзные испытания: теперь он совсем не охотился, а чудом уходил от облав сначала на трёх, а после и на двух ногах. Третью, отрубленную, он оставил в одном из болот, и новую не отрастил. Волшебства не хватало, да и спокойного времени тоже. Так его и поймали — с двумя ногами и только одной рукой.
С Урожайника до Крупника Тиунглам обитал в висящей на каменной стене железной клетке, потешая челядь. Смешного, однако же, в нём не было: он представлял собой зрелище до оторопи ужасное, отвратительное и жалкое. Но зеваки смеялись — у них возникало чувство, что это они его победили и побеждали всякий раз, когда он грыз прутья и не мог до них дотянуться. В свою очередь, Тиунглам всем своим поведением, то надолго затихая, то бушуя в клетке, снова и снова искушал их на мучительную злобу. И не без умысла. Каким-то образом он выпросил у Байюламура редчайшую способность, которую и применил, когда с неба посыпался снег.
Выбрав самого ненавистного злопыхателя, однажды холодным днём Тиунглам открыл колдовством замок клетки, выпрыгнул из неё и поймал свою жертву — дородного конопатого мясника. Однако, он не успел разорвать чучулка у всех на глазах, поскольку, обняв его шею огромной тощей лапой, содрогнулся и умер. Оттолкнув ужасное зеленоватое тело, побледневший мясник поднялся на ноги и обвёл присутствующих глазами, в которых стояло безумие. Но вскоре его глаза наполнились мыслью и приобрели зеленоватый оттенок.
Через несколько дней Тиунглам, а это был именно он, обретший новое тело, собрал некоторые вещи, прихватил самый большой нож и ушёл в Чёрный лес, изобилующий непроходимыми чащами и болотами с кукуморами. Вот так появилось на берегах это чудовище. Четыре раза его ловили, и три раза он сбегал в телах охранников. А в четвёртый раз у него сбежать вряд ли получится, поскольку сидит он сейчас в Золотой скале и, скорее всего, там и умрёт от старости, как обычный дравудун. К счастью для многих путников, переселяться он мог только в тела дравудунов, и это хорошо, ведь иначе его, возможно, и не поймали бы.
Грай
Первый Грай был чучулком, второй дравудуном, третий гълафом, четвёртый чучулком, пятый дравудуном… и так далее. Но почему? Ведь не бывает такого, что от чучулка рождается дравудун, от дравудуна — гълаф и от гълафа, упасите нас, боги потоков, снова чучулк?
Конечно же, не бывает. Ни с кем, кроме Граев. Произошло так по прихоти Байюламура. Дело в том, что ему нравится число 10. И в то же время он хотел разделить волшебство поровну между тремя Расами. Арфилуга он принципиально выносил за пределы этой десятки, как явление другого порядка. А этих десятерых надо было разделить на три без остатка. Вот он и разделил одну линию наследования на три — во времени.
Именно по этой причине, как нам известно, предсказатели всеобщего краха оживляются во время правления Грая гълафа, поскольку в это время десятка поделена без остатка — на трёх чучулков, трёх дравудунов, трёх гълафов, одного Грая чучулка, одного Грая дравудуна и одного Грая гълафа. Хотя Байюламур, конечно же, никакой подобной ерунды не предвещал. Он просто делил так, как считал нужным. Кроме того, конечно же, чучулки предпочитают считать любого Грая чучулком, и понятно, почему. Мы не станем осуждать их за это, пусть забирают себе Грая, а нам отдают сами знаете кого.
Камушек-притворщик
Жил да был почтенный дравудун Гормунтар. Трудился он от зари утренней до зари вечерней, ел, спал, да играл на друмбурдуме, когда приходило такое настроение. Так вот и жил бы дальше, да нашёл камушек-притворщик — один из волшебных предметов, разбросанных в разных местах разными существами. Был этот камушек не мал, не велик, то ли зеленоват, то ли желтоват, то ли красноват — да это всё неважно. Главное — мог он всем, кроме обладателя, представляться золотым слитком, а кроме того, раз привязавшись к одному хозяину, к нему же и возвращаться.
Так что вскоре разбогател тот дравудун и стал завсегдатаем игровых кабаков. Как он узнал про свойство камушка? Да так, как это часто бывает — камушек ему приснился и сам всё рассказал. Но с богатством Гормунтар приобрёл и дурную славу. Ещё бы, ведь его золотые слитки через некоторое время таинственным образом исчезали из всех кошельков, сундуков, шкатулок и карманов. Но ему-то что до этого?
Кутил Гормунтар, колотил по друмбурдуму да играл. Все свои дела он, конечно, забросил. И, как и ранее, в бытность свою приличным дравудуном, намеревался жить привычным образом до скончания века. Но опять не получилось. Встретился в кабаке красноглазый колдун — не будем упоминать его нечестивое имя — и выиграл он у простака Гормунтара все золотые монеты одну за другой, так, как будто они сами запрыгивали на стол и вереницей бежали к нему.
Спохватился дравудун, — ба! нет ни одной монеты. Подумал-подумал, да и выставил камушек-притворщик. И что же? Вскочил колдун со скамейки, ткнул в камушек пальцем, выпучил глаза, да как закричит: «Не морочь меня!»
После этих слов стал камушек-притворщик простым камушком. Да, умеет красноглазый колдун портить вещицы с небольшим волшебством. С сильным-то волшебством он не может совладать, а такое, слабенькое, от него убегает, словно мышь. Но, может, в этом случае оно и к лучшему — с того дня Гормунтар успокоился, потекла его жизнь в нормальном русле, без порогов да перекатов. Споткнулся он о камушек, спорить не будем, да устоял на ногах… Лучше кирок, чем у него, на сто лаг вокруг не найдёшь!
Птичье молоко
Говорят, что первый Тюрбубан-Бантанутур, до того, как получил волшебство, долгое время скрывался от кланов недружественных гълафов, намеревающихся его убить. Ещё говорят, что звали его Виндивэйль. И что преследовали его отцы и братья соблазнённых им девушек. Вполне вероятно. Но вот что доподлинно известно о Тюрбубане.
Согласно множеству свидетельств, у него были тёмные вьющиеся волосы, удлинённый нос, пристальные синие глаза и широкие губы, отороченные аккуратно подстриженными усами и небольшой бородкой. Носил он яркие халаты и расшитые драгоценностями туфли, а голову увенчивал многослойной матерчатой шапкой.
Тюрбубан-Бантанутур поощрял развитие науки, музыки и мореплавания, а добрую славу приобрёл благодаря успешной торговле птичьим молоком. Поэтому и говорят, что успехи берега вскормлены молоком птиц.
Вывел он этих птиц, естественно, при помощи волшебства и поселил в огромный светлый вольер с растениями, источниками и даже облаками. У них яркое оперение, личики, похожие на лица гълафиек и небольшие, но для их размеров вполне приличные груди. Питаются они той же пищей, что и знатные гълафы, не пренебрегая вином, а доят их полученные также при помощи волшебства огромные белоснежные мыши, передвигающиеся на задних лапах. Если уж вам так интересно, то высотой эти мыши не меньше, чем две длины ладони. Ну, и птицы тоже такой примерно высоты.
Мыши такие белые не случайно. Собственная белизна заставляет их быть идеально чистыми, а также служит мерилом: по ней они проверяют, достаточно ли бело молоко — оно должно быть ещё белей, чем их шёрстка. Представляете сами, что за цвет у этого молока — сияющий. А вкус? Разумеется, волшебный. Есть сведения, что молоко это продлевает жизнь, а особенно сделанное из него вино цвета начищенного серебра.
Да, польза от этих птиц немалая. Но был и вред — их вид подтолкнул волшебника с соседнего берега, Бардуруна, обратить своих жён в Дуф-Дуф. Ведь если бы он не видел птиц Тюрбубана-Бантанутура, то разве залетела бы ему в голову настолько дикая мысль? Вряд ли.
Мосты Зувериза
Пять своих берегов Зувериз соединил плавучими мостами. Для этого он на пять лет заколдовал семьсот тысяч дравудунов. Мосты Зувериза состоят из решётчатых структур, заполненных пустыми бочками. Поверху они выстланы почвой, засеянной травами с мощной корневой системой. Эти травы быстро пронизали слой почвы и увязали его в прочный дернистый пласт. По этой земле тянется утрамбованная дорога с широкими обочинами, поросшими кустарниками и деревцами, которые очутились тут по воле ветра, самосевом, образовав в некоторых местах густые растительные стены.
Конечно, в первые годы этих стен на мостах ещё не было, но и без них прорезающие морскую гладь зелёные полосы так понравились строителям, что они не стали пенять Зуверизу на его безоглядную решительность. Ну, заколдовал… но расколдовал же. А тем временем — вот какая красота явилась. Ну, а что дравудунам понравилось, то они берегут.
С тех пор и стали плавучие мосты Зуверизва гордостью и вечной заботой тружеников. Ещё бы не заботой! Постоянно нужно менять бочки и целые секции моста, вырубать слишком большие деревья, где-то траву срезать, где-то семян добавлять. Много труда мосты требуют. Но зато ни дирижаблей здесь не нужно, ни паромов — езди на телеге с берега на берег, слушай птичий щебет да на море любуйся там, где веток меньше.
Знал Зувериз, что сотворить, чтобы дравудуны тут жили, не норовили за тридевять берегов лететь. Крепко держат их родные места красотой своей и ответственностью за неё… Долог умысел настоящего дравудуна — сотни лаг длина его, сотни лет!
Элиазия за ширмой
Самый большой берег у Элиаза — двести лаг длиной, да больше ста шириной. Знатные владения. Может быть, если все берега Зувериза вместе сдвинуть, выйдет столько земли, и то вряд ли. Да и что Элиазию с Зуверизом сравнивать? В Элиазии Хребет ещё не растерял мощь, горы его высоки, богаты рудами, деревьями, зверьми. Конечно, они не такие, как в Долине гор, но для берегов — отличные. Тянутся они по центральной части берега, а с двух сторон массива — холмы, равнинные леса и поля, бегущие к побережьям. С одной стороны Элиазию омывают волны Норного моря Западного океана, а с другой — волны Гладкого и Небесного морей Восточного. Прекрасная страна!
А чего это мы её нахваливаем? Да потому что и до сих пор на севере и на юге про неё дурное рассказывают потомки переселенцев, которые когда-то через неё шли. Тысячи лет в океаны утекли, а разговоры эти держатся, вцепились корнями в почву.
Вот какой памятный спектакль первый Элиаз устроил. Понимал он, что сложно удержать эти земли: глазом моргнуть не успеешь — расселятся везде без контроля. И что же он сделал? Проложил торный путь от одной большой переправы до другой. Прямо сквозь горы тоннель пробил. А по краям этой дороги ужасов наколдовал. Тут тебе и болота топкие с кукуморами, и бубуки голодные рыщут, и бесплодные земли, покрытые змеями, и полчища жаб. А ещё неведомые звери из туманов смотрят. Много он сил и времени в страшную ширму вложил, но зато и своего добился — оставил весь берег под своим контролем.
Когда горячка Великого переселения схлынула, Элиаз не спеша рассматривал просителей наделов и, если те ему нравились, за обговоренную выгоду давал им землю. Иногда — землю, уже кем-то занятую. Теперь, как считал Элиаз, он был вправе распоряжаться всей Элиазией. И распоряжался. Как до него берег назывался? Почти никто не знает. Все переименованные волшебниками берега утратили в памяти существ прежние названия, будто бы их никогда и не было.
Ворота Семитропа
В Семитроп стекается много дорог и дорожек, но его уникальность во многом поддерживается огромными воротами — золотыми столбами с лежащей на них золотой балкой. Эти ворота связаны волшебством с другими, располагающимися в разных местах. Существ ворота не пропускают, а товары на тележках — пожалуйста. Через Ворота Семитропа обмениваются между собой Альзиулия и Бардурун, Луурмир и Грай, Зувериз и Аввандол, и они же в других комбинациях.
Были ещё ворота в Тиунгарте, но их распилили на куски во время смуты. И сейчас они ходят по миру в виде разных предметов и монет из «скачущего золота». Непредсказуемая штука. Такая монета может смирно лежать в кошельке и вдруг прыгнуть вверх или в любую другую сторону, увлекая за собой весь кошель. Это потому что в материале ворот осталась сила, реагирующая на что-то невидимое в пространстве.
Говорят, Семитроп собрал большую часть золота, заколдованного предком и вскоре отольёт новые ворота. Но где он их намерен установить, про то, быть может, он и сам ещё не знает.
Глубина — область космоса с населёнными планетами (от одной до множества)
Агзалац — одноголовое симметричное прямоходящее существо с двумя нижними и двумя верхними конечностями
Упоминаемые меры
Меры Люм
Эл-люм — 1100 метров
Меры Эг
Мера времени — полторы минуты
Меры Эос
Эос — 30 секунд
Рост — 180 сантиметров
Эл-рост — 1800 метров
Меры Чучулк
Тук — две секунды
Тумк — две минуты
Турумк — двадцать минут
Туртурумк — двести минут
Лага — 5 километров
Сказки
Синяя кружка
Зуфланхар
Щёлкающее ущелье
Первый дирижабль
Исполнитель желаний
Згэгхи
Арфилуг
Луурмир
Берег Бессмертия
Демонический слуга
Кларин и картинный Кларин
Соцудук и Шундукира
Шкатулка Энофорна
Птицы Дуф-Дуф
Старик Летун
Механумник
Липкая Клюка
Рубашка-невидимка
Чучулки и бубуки
Альзиул
Украшения Эхилюзры
Боги потоков
Тиунгарт
Великое переселение
Грай
Камушек-притворщик
Птичье молоко
Мосты Зувериза
Элиазия за ширмой
Ворота Семитропа
Берег — остров
Месяцы Зивеллии
Урожайник
Златик
Вервень
Крупень
Ясь
Тай
Ветрик
Светлик
Цветник
Плодовик
В каждом месяце 40 дней, разделённых на пять недель по 8 дней
Волшебники Зивеллии
Луурмир / чучулк
Вэюнар / чучулк
Элиаз / чучулк
Альзиул / гълаф
Тюрбубан-Бантанутур /гълаф
Бардурун / гълаф
Тиунгарт /дравудун
Зувериз / дравудун
Семитроп / дравудун
Грай / чучулк, дравудун, гълаф и т. д.