http://stihi.ru/tv/turnir2022/5
Зиме подстать
Часы показывают восемь,
Шальных лопат многоголосье
Мешает спать.
Опять мело всю ночь – наутро
Земля под толщей перламутра,
Зиме подстать.
Иду во двор, флешмоб удачен:
Бросаю снег, с самоотдачей
И ввысь, и вдаль,
Растёт сугроб, меня не видно,
Ещё немного, он достигнет
Верхушки Альп.
Шале в горах, пейзаж красивый,
Но не хватает нежной силы
Твоих ручищ.
Конечно, я не про лопату,
А просто ты исчез куда-то,
Давно молчишь.
Мы удивительно похожи:
Во всём непостоянный тоже
И любишь снег.
Здесь есть вай-фай с логином «счастье» –
Ты, если можешь, возвращайся.
В недолгом сне.
Легкомысленное
Скворцовым пением прошит,
стекает в реку день погожий,
перетирает голыши,
я вслед за ним стекаю тоже.
Тебя не стану отрицать
назло двусмысленным вопросам —
я с беззаботностью скворца
с ладони склёвываю просо,
подсыпь ещё: скворец поёт,
когда он сыт, и солнце греет,
и легкомыслие моё
пока не вздёрнуто на рее.
Гуманней правда или ложь? –
расковыряю рану глубже,
как странно: небо разлилось,
но уместилось в плоской луже.
Финал не в силах изменить
картинка, вышитая в пяльцах...
Беззвучно обрываю нить
и в небо погружаю пальцы.
Не слушай колокол
Собор безлюден на рассвете.
«Адьос» подхватывает ветер,
к стене отбрасывает резко,
ему смиренно вторят фрески.
Не страшен чёрт, маляр не вечен –
давай помолимся о встрече,
неважно, где, в каком мадриде
за нежность нас возненавидят.
Отбросим страхи, жребий бросим:
орёл – весна, а решка – осень,
зима и лето – чёт и нечет,
и кто сказал, что время лечит?
Настырны черти – тянут в омут,
внимая грому роковому
в глазах неосторожно синих.
С горчинкой сладость апельсина.
Ложится майский снег на груши...
Не слушай колокол, не слушай!
Привкус грусти
Насупленные тучи тяжелы.
У вётел, задремавших вдоль обочин,
покрыты пылью листья и стволы.
Сарай непоправимо скособочен,
к забору притулившийся в тени,
в густой крапиве тонет палисадник –
остались дом и сад совсем одни.
Досадно.
Досадно, что ничем не заглушить
вишнёвый переспелый привкус грусти.
Щемящая на глубине души
притупится тоска, но не отпустит –
из памяти не вычеркнешь легко
рисунок на резиновых сапожках,
надетых крепкой дедовой рукой,
"больших немножко".
Настырную тоску не одолеть,
как только ни проси того, ни требуй.
А вишни прикасаются к земле...
И к небу.
Не в духе
Море не в духе: ревёт и клокочет,
волны с размаху бросает на кручу,
берег, нещадно разорванный в клочья,
прячется в пене, густой и шипучей.
Море бушует, не в силах остынуть,
гонит взашей, неприступностью дразнит –
знает, что я нескромна и настырна.
Ночи дождусь. Поддаваясь соблазну,
в буйной воде, за чертой горизонта,
буду резвиться бесстыже нагая,
после – на камне лежать робинзонкой,
слушать, как море за глупость ругает.
Синица
Играет март, и так заметен
капельный твист на парапете,
взволнован офисный планктон.
Отчёт в прорехах и заплатах,
я без чернил готова плакать –
ладонью сдерживаю стон.
Когда тебе слегка за тридцать,
в руках журавль, а не синица,
не стоит сетовать на жизнь:
в любом вопросе копенгаген,
пою не хуже Леди Гаги,
и в доме острые ножи.
Всё чаще сон под утро снится:
садится на руку синица
и трелью заглушает шум;
я на листе бумаги белом –
но не пером, а белым мелом –
стихи отчаянно пишу.