1
отяжелев, едва ли поняла:
случилось — что? а тьма уже искрилась
послушным светом мелких начертаний
на коже, что нежнее — на ключице,
на солнечном сплетении, под грудью.
сливается рисунок карандашный
с живым и дышащим — и более далеким,
чем лик Орфея, чем глаза молчаний.
2
ты можешь говорить через меня,
ты-дух,
ты — то, что за тобою,
то, что в тебе и вне, что глубоко
и страшно.
обломок вечности, упавший
в тебя, на землю, в плоть,
что переплелся, вошёл, соединился
с обломком, что во мне —
без нашей воли.
искус велик принять за человечье
звук песни, что звучит над нами ладно.
то был лишь миг — едва ли ты заметил,
едва ли ты почуял и услышал,
что мне открылось.
словно после встречи
двух незнакомцев ночью
томной-тёмной
случился плод и тайною остался.
и выносить одна его решила
беспечная беглянка, зная точно,
что дела нет отцу.
отяжелев и воссиявши — словом,
носила долго, словно драгоценность.
хотелось закричать, открыться миру,
открыться ветру, матери, подруге,
но сглазить можно — так, увы, сказала
смурная бабка — повитуха знаков,
сидящая на троне сновидений.
3
взметнулось детство,
словно гимназистка —
искала встречи и её боялась.
гадала на кофейной гуще, картах,
на шуме сквозняков, узорах листьев,
рисунках на песке, температуре
воды, когда мои же руки
во тьму и влагу моря опускались —
поймёшь ли, глядя мне в глаза
однажды, что сделалось со мной
и что не стыдно
за это мне ни капли, ни минуты,
ни грамма, ни крупинки, ни пол-ноты?
ведь всё это — моё, во мне клубится,
во мне вздыхает и стучит ритмично.
не нужно ничего — поёт свобода,
дарованная мудростью — не верить
в иллюзии земных-пустых желаний —
и знанием, что жизнь внутри ценнее,
цельней и подлинней.
снаружи — просто театр
танцующих теней, их заставляет
плясать — не солнце точно —
блеск луны.
4
бежала в лес, как дикий зверь
к камням и соснам,
чтоб защитить
то, что ношу
под сердцем,
в сердце,
чтоб напитать стенаньем птиц
и треском веток.
ждала, молчала, мучалась:
— когда же?
мутило, маяло, метало — умирала
пять тысяч раз,
а может — лишь казалось.
готовилась к обряду доброверно,
как знала — стоит с этим примириться
и трип отпустит, будет снова — лёгкость,
прозрачность мысли, точность каждой буквы.
5
слова пришли внезапно. я сидела
на перекрёстке моря и дороги,
на перекрёстке сосен и песка.
вдруг точно поняла — уже готова
запеть, как Сирин, возвестить утрату
того, что прежде называлось мной.
сначала это было — словно письма,
потом словно весомые густые
обрывки чувств
в заметках и блокнотах.
случилась ночь,
вот руки мои — сами
рождают наш —
и только мой —
итог.
6
мне вспомнилось,
я видела воочию —
ты обронил гранатовое семечко,
очень давно — не в этой жизни, кажется,
не в этом мире — уж наверняка.
под ноги мне упало — не заметила,
так долго, что почти уже состарилась,
под грузом нелюбимости с собой.
и всё же проглотить хватило смелости,
я предвещала, предвкушала —
что же вырастет? и чем закончится
мой тайный милый пир?
теперь во мне — гранатовое дерево,
и вверх, и вниз растёт — слегка качается:
побег упругий — ветру не сломать.
всю тяжесть, что меня так долго мучала,
всю неуклюжесть и тревогу случая —
всё забрало себе.
растёт моё гранатовое дерево,
чтоб дать плоды —
получится вино,
что выношено, вымучено, выстрадано
и горько-сладко — словно правды вкус.
7
закончилось к тебе дорога, animus,
я на пороге больше — не намерена,
смотри в глаза, уже преодолела ведь
так много — настоящих и живых.
теперь по праву сяду с тобой рядом я —
спокойная — и тёмная, и светлая,
и мы взрастим за этим самым домиком,
большой, цветущий, алый —
вечный сад.
и песнь моя на этом не закончится,
но не она ценна, а та изнаночность,
что прячется украдкою за ней.
в поэзии — сильней всего молчание,
как в музыке звончее — тишина.