I
Мой космический триплекса нанограмм суплекса бульон наваристый сделал из материи макроса, костей тазовых и миндалин с нелетальной зоной цианида над базой ФСБ. Я вдохнул пыль эмульсии кожей гуся и распробовал вкус желочи одной и тысячи бусин для свиней. Это словно зубы у дождей, будни в жернове, ну или жалобы соседей на осеннюю депрессию и детей, завёрнутых в лаваш в формате тефтели. Муди поседели, на дорожку посмотрели, прикурили от Урана и поехали на санях в страну странную самую на свете под названием Заводь. Там не платят годами, а платят деньгами и за выполненные планы, невыполненные обещания и растаявшие ледники в Гренландии. Как же хочется гамбит через три хода и сгнить в переходе из одного в другой мир, но нам запретили инопланетные силы и стильно одетые самаритяне и иноки, красные от плода свеклы. Прошу, расчлените мои щи, чтобы беззубый рот закончил кончину обедни при свечах, что растаяли в заднепроходном и прошлогоднем отверстии графика роста цен на графитное покрытие ракеты класса Земля-Марс. Суплекс мышцы похерит и занавески повесит в детской, а я наемся, как Сталин, сердцами, и своей нагайкой отрежу усы добрякам. Большой взрыв наводит на мысли о сыскном листе на лица ранее привлекавшиеся по статьям, но стоит ли мне вам сказать, что рана стоячей воды дала течь и будет лечить людей? Если пыльцой дал метастаз баобаб чернобровых ребят с толстой кожей, как у банкиров золотого миллиарда, то забудьте о естественной предтечи товарно-денежных и сконцентрируйте внимание на вечном, пока ползёт незамеченно змей земель изувеченной зимы по асфальту. Холодные километровые острова вихрей метели от которых дубеют мечты и тела броуновского движения под одеялом. Даже любовник Венеры сказал бы, что это ад, когда расплавленная земля покрывается карстом льда и испаряется под ногами богов. Я спокойно отставил судно снов и утёр лицо галстуками из языков, закончив монолог аудиальным порогом.
II
Скоморох свяжет из макарон спаржи баржу на которой уплывёт за горизонт корпускулярной транжиры. Банки-росянки кредитами обязали выплачивать дань за стеклянные глаза и наносхемы горящих квазаров, убивая будни за раз. И этот плот, свитый из одноголовой стаи, мегатонны тратила и забытых символов, призван спасти погрязших в унынии, тени и инее январской мегафауны дробильной машины. Газы статуй вождей эмульсивно покрывают площади областей, не щадя женщин, детей и сердобольных сердцеедов. Сирени посинели от течения времени по стенам многоэтажной коммуны сезонности и интертекстуальной запутанности, прозарливо забыли о буднях серозного кластера Будд и спустили под ноги спортсменок и бизнесвумен. Я причинностно наблюдаю за растворением воздуха в лёгких природы, пожирая глазами суматоху и раздевая личину даже бездомных. Дравиды, баски и аборигены острова Пасхи в бешеной пляске и слиянии инфернального со стеклом разоблачили весь этот ход конём и дали волю эмоциям. Восьмизарядные брадистимуляторы в кожаных мешках мошонок собак стреляют не часто, но порождают собой странные надписи на гранитных камнях. В нынешних обстоятельствах автор хотел сказать, что брать надо не меньше, чем нас бранят. Червоточины многоточий цилиндрической формы плоскостей составляют собой не более выводящие пути для мочи озабоченных вопросами культурной важности. Они грудью-бочкой идут в ларёк за кулёчком или коробочком из под спичек. Мне бы только гугл гула в уши губ, я бы сразу раздумал и повесился с грибами в супе, да и сутью не возвращался к вопросу сему. В нынешней работе хтоники и готики хватит котикам, чтобы не болеть головой о людях.
III
Симулятивный бестелесный рецидив бесконечности, выброс тысячи радуг в полость брюшины убил во мне интеллигентность и желание жить. Мне свалилась на грудь грубая форма материи, неотёсанная древесина двери в мириаду миров, населённых людьми микроволн и гадюками с культом ног. Крутит и топит водоворот, чёрные тени его отражают латентное дно, где не счесть царапин раковин древних богов. Пожалуй, даже гегемоны мезозоя не вывезли бы того отбора, что взвалили на нас свободы молящие зомби в ящиках. Парсек разделяет деревянное явленье времён и веером завяжет триллионы банкнот стран настоящих, чьих безмерность ещё поищи. И вся вот эта приверженность сил центробежных к краже продуктов и бижутерии достойна сорок железистых, жил и житниц для животных, но не жар-птицы, фениксу дающей форы под жабры. Бал маскарад жалоб, баня и листы на жопе, всё это прилипает и уходить не хочет. Двадцать тонн проклятой пенопласта субсидии в долларах мне навевает скуку и хочется всё развеять как пух. Запах горящих звёзд, свернувшейся голубой крови и промокших от дождей городов призывает нас к заготовке червей, мотылей и молотков для большого улова головной боли, большого взрыва маленьких бомб и средних размеров болтов наших дырявых штанов. Нас коронует плафон, наш концерт — граммофон, нами движут очаги боли, наши принципы сдохли. Нас похоронит йододефицит и инволюция тимуса, замена тканей на снюс и перевёрнутый флаг в Советском Союзе. А я просто хотел чего-то уютного, как салют внутри глаз, одетых в сюртук перифраза под слоями иронии и дружеского молчания синей трансконтинентальной компании. Но я получаю глазного червя, удивлённого и усталого, голого и без лица, задавленного на полной скорости молодого отца.
IV
Кружевными плечами и улыбкою до ушей поедает пространство отчаянье и жажда тарелки вшей. Я проснусь от шумов литургий и шумовок, гребёнок и котелков, куда льёт кипяток товарищ майор, и почувствую голод до жара тел перепёлок, тушёных с семенами горчицы и соком цилиндров бобовых. Мне снесёт голову деградация образа кирпичного забора в заросшем броде и разница между бордюром и бородой, замученной желчью из ртов. Хламидомонады дают мне питание и катализируют валиум, дающий мне сил держать поручни с валидаторами и вибрирующие тела умирающих. Борщ из тысячи гексагонов стратегии ММО проистекает от потребности грома бить в свой отвод, заземлённый в околоплодные воды. Мрамор лиц нас покинет, пулей ввысь устремившись, если б была там птица, то погибла б, как снилась. Ну, а жалко ли галку? С этим можно смириться, как забытый язык ждёт заправки и гостя, что возьмёт его в фокус. Вдарит град, и дожди побегут по щелям не замазанным шпателем смесью из лжи. Дивиденд ста крестов рыцарских мантий, лат, выбьет ноль из решётки тюрьмы паранджи. Мне подарит камрад своего комара, потерявшего хобот от жара крови. Я ему буду рад и три сотенных дам на покупку венгерской мечты. А мечты — трафарет для говна в моих ручках, что не пишут без жара горячей лампады. Я достану их утром, когда в голову стукнет, и продолжу писать баллады.
V
Паскалева единица суммы зарницы озорной крестится с торговыми рядами в Ницце и берёт кредит на путёвку в заграницу. В шести камерах сердца кипятится и готовится пицца с содержанием животного ситца равного нулю. Зелень битцевского и белизна костницы над яйцом продиктует чёткие правила ртом и замолит за нас слово перед приговором районного самосуда, что раскроет глаза одичавшей папахе гвардейца, любителя метели и изысканий Менгеле. Я как всегда нахожу в отрочестве сталь для самоанализа ковки и закаливания себя, что мне не мешает продолжать бить врага и разгадывать загадки связанные с непонятками. Беспорядок будних дней, казни картелей и бредней меня вдохновят на бедное существование в клетке. А я просто вижу кокетку и флиртую с ней украдкой, подготавливая кладку новых идей. Текстильщики Морриконе добавляют в ткань микропластик, отталкивающий тела, как я их и тебя. Гоминиды Трафальгара под ногами хрустят базальтовыми породами, мне просто требуется больше времени на сочленение империй и отварку пельменей. Кто-то даст уважения пару грамм, кто-то отсыпет стократ критики Сократа и забудет меня, как забыли все люди саван, которым окутается сова. Я примечу, что жалко мне всех людей, что вложились в Сочельник и поддержали страдания черни, подчёркивая свою соплеменность.