Мысли потекшей Рябины Ивановны никак не собирались в кучу.
Расползались по стенкам, внутри нее, комками, словно слипшаяся манная каша.
Вчерашний разговор с Петром Осиповичем оставил невнятный осадок. Чаинки от него как хлопья плавали в испитом до каждой буквы воспоминании.
«Ни одной понятной мысли», — сокрушалась она!
«Ни одного ясного, логичного объяснения происходящему!»
«Как я вообще тут оказалась?!», — кудахтала внутри себя Рябина Ивановна, пытаясь разлепить внутри себя эмоции: сортировала по-хозяйски злость от нежности, потом пыталась понять, чьи это застиранные сожаления? Его или он оставил? Сердито ругаясь про себя, она мелко семенила по квартире, и ее крупные бедра величаво, большими волнами, колыхались вслед за ней.
«Нет, ну надо же?! Как он мог? Как он мог попрать все законы логики? Здравого смысла, в конце концов?»
«Он мог хоть немножечко подумать о моем рассудке? А о порядке? Мне теперь вот ходи и разбирайся!»
Эти вот колючие воспоминания с примесью чувства вины? Лежат одинокие на подоконнике? Это чьи? Это он тут бросил? Или мой бывший Осьминог Валентинович незаметно подложил?
А главное, что? Ну вот что мне с ними теперь делать?
Рябина Ивановна нежно погладила серые скомканные колючки, рядочком выложенные у окна.
Вот эта была точно от вчерашней беседы: столько невыносимой злости в складочках и шипах, обиды по всей поверхности. Но каждый шип оголяла ярко-золотая кайма ревности.
«Ох, хороша! Чудо, как хороша...»
Любовно прижимая к груди колючку, она по-хозяйски оглядела комнату, прищур ее был хитер, взгляд сноровист.
«Ах! Вот тут ты будешь смотреться идеально», — ловко подцепив комочек за шип, она двумя строчками пришила его к подхвату серой шторы. Золотая кайма каждого шипа смотрелась элегантно, сдержанно подчеркивая лаконичность гардин.
«Ладно, так и быть! Бессмысленно, но ведь очень-очень симпатично!», — прокудахтала Рябина Ивановна. Руки ее в этот момент уже вдевали новую нить в иголку, а бедра колыхались от нетерпения.