В голове её все больше белых пятен.
Закрывается открытое когда-то.
Из углов кислотные туманы
выплывают, разъедают память.
Вдруг как будто кто отладил фокус:
сорок третий, немцы на постое.
Ей семь лет, и бабушка пошила
из остатков тканей, из ошмётков
куклу Катю внучке в день рожденья -
пёструю, величиной с ладошку,
силуэт тряпичный без лица...
А затем пришла с базара мама,
принесла отборнейшего жмыха
и - откуда, Боже! - карамельку!
Был кутёж, и Катя восседала,
я сказал бы, как Екатерина,
но цариц тогда не вспоминали.
А теперь, сама почти с ладошку,
старенькая, в необъятном кресле
вроде бы как смотрит телевизор.
И ни слив не хочет, ни печенья:
уж давно в разлуке с аппетитом.
Окликает мужа на диване:
"Принеси, пожалуйста, мне Катю,
я ещё её не уложила."
Но, опомнившись, почти смеётся:
"Голова совсем уже дурная!
Вспомнила вдруг бабушкину куклу."
И назвать хотела имя мужа,
плакала и не могла припомнить.
И глядели друг на друга двое
стариков, глубоких, как туманы.
В воскресенье день рожденья сына.
Мне б испечь, достав рецепт старинный,
тортик или с вишней пироги...
Он их любит... Катя, подмоги...