Утром Анну разбудил стук в окно. Сквозь сон она услышала, как метнулась мать к окну и, распахнув его, спросила: «Чего тебе Илларион?». Анна поняла, что пришел бригадир, старый дед Илларион, которого все в деревне звали Ларька, но, не смотря на свои 80 лет, ему приходилось исполнять бригадирские обязанности, поскольку все сильные трудоспособные кретовские мужики ушли на фронт. Кто в 1941, кто в 1942, кто в 1943. Так и опустела деревня Кретовка. Да и во всем Андреевском районе оставались бабы, да малые дети, которые справлялись с колхозными, домашними делами. В колхозе «Красный Пахарь» не хватало рабочих рук, приходилось сутками без отдыха работать в поле, а сейчас шла посевная.
Анна не ошиблась, она услышала старческий голос бригадира Ларьки, который тихо сказал:
- Ариша, буди Нюру, пущай идеть к Сельскому совету. Данильчь отвезет ее в поле, там Сара одна. Стоять некому на сеялке, Нюрина сменщица занемогла.
- Девчонка аккурат как с поля вернулась, отдыху ей нет, - в сердцах сказала мать.
- Некого больше послать, занемогла Лукерья, - тихо проговорил старик.
- Буди Нюру, она сдюжить. Сама знаешь, что все мужики на фронте. В колхозе всего мужиков-то - три бригадира, таких как я, председатель, да твой муж Андрей, которого не взяли на фронт из-за глухоты.
- Ступай Илларион, разбужу Нюру, - сказала мать, закрывая окно.
Мать тихо подошла к русской печи, на которой спали Анна, старшая ее дочь, и пять младших детей: Николай, Татьяна, Иван, Мария и Василий. Мать дотянулась до ноги Анны и тихонько потрясла ее со словами: «Уставай, Нюра! На посевную тебя кличут». Анна уже проснулась, но веки ее не открывались, их еще удерживали усталость и сон. Вставать совсем не хотелось, но настойчивый голос матери заставил с трудом открыть глаза.
Горницу заливал светлый весенний рассвет. Анна, потянувшись, стала осторожно, чтобы не разбудить детей, слезать с печи. Спина и ноги ныли от работы в поле. Она без отдыха работала с трактористками: эвакуированной Сарой, да Марией – женщинами, окончившими в Курманаевке в центральной районной мастерской ускоренные курсы трактористов.
Анна наскоро умылась под навесным рукомойником, который был повешен во дворе дома. На дворе заметно светлело с каждой минутой, и вот уже первые петухи, проснувшись, хлопали крыльями, и продирали свои охрипшие голоса, возглашая, что пришел новый день.
Анна быстро оделась, поверх платья надела отцову стеганую безрукавку. Льющиеся русые волосы зачесала под гребенку, голову повязала белым платком. На ноги надела ботинки, шитые отцом из кожи лошади, которую в марте загрызли волки прямо за околицей села.
Мать протянула Анне кружку молока со словами:
- Это усе, дочка, хлеб кончился. Пока усе зерно идеть на посевную. Проснутся Колькя с Ванькей, отправлю сусликов выливать. На задах за Яром дюжа много их развелось. Бог управить, будя нам и похлебка.
- Где тятяша? - спросила Анна у матери.
- Он еще затемно ушел на мельницу, там зерно чуть осталось, собереть остатки для посевной.
Отец Анны Андреев Андрей Егорович был единственным мельником, плотником, сапожником, печником, и кузнецом на весь Андреевский район. Он оставлен был военкоматом в деревне из-за глухоты. Понимал речь только по губам говорящих. Мельница в деревне Кретовка была выстроена еще до Революции 1917 года, на которой мельник и трудился с юных дней. Мельница находилась на краю села за хутором недалеко от левоного колодца, ближе к грунтовой дороге, соединяющей деревни, район, город Бузулук и город Уральск.
Выпив молока, Анна вышла во двор дома. Двор был огорожен плетнем и вымазанным глиной большим саманным валом, для того чтобы не разбегался домашний скот с крестьянского подворья. К дому примыкали нехитрые глиняно-саманные постройки: мазанка, да пунька, в которых находился весь скотт (коровы, телята, гуси, овцы, куры).
Дом Андреевых стоял на правом краю села, который сельчане называли «Кавказом». Дом был предпоследним, и прямо за воротами, с левой стороны дома, просматривалась ширь оренбургских бескрайних степей.
Прохладный весенний ветер, заполняя грудь воздухом, приносил запах степных трав и прошлогодней соломы. Анна быстрым шагом пошла к Сельскому совету, он располагался в центре села, где около дежурки ее ждал Иван Данилович, которого в деревне все по-простому именовали Данильчем. Иван Данилович был высокого роста, крепкого телосложения. Его голову обрамляли черные с белой сединой волосы. Карие глаза его, смотрели всегда грустно. До войны Данильч был первым балалаечником на селе, обладал музыкальным слухом и прекрасным голосом. В 1942 году его призвали на фронт, а осенью 1943 года Иван Данилович вернулся в родную Кретовку, комиссованным по контузии и ранению в голову. С тех пор он был замкнут, разговаривал сам с собой, смеялся тихо себе в усы. Бабы говорили о нем, что Данильч не в себе, не сказать что совсем сума сошедший, но с разными приступами, которые с ним внезапно происходили.
Данильча Анна увидела уже сидящего на передней доске брички, запряженной гнедым мерином Тишкой. Анна проворно вскочила на бричку, поудобнее устроилась на мешках, опустив с брички ноги, и весело сказала Данильчу: «Трогай! Домчимся на полевой стан мигом». Данильч дернул поводьями и хлестко стукнул мерина ими по бокам. Тот, в свою очередь, дернул бричку, да так, что Анна чуть не свалилась с нее, успев удержатся руками за края. Колеса брички, подпрыгивая, застучали по земле. Анну слегка потряхивало, дорога была длинной, и она обратилась с просьбой спеть к Ивану Даниловичу.
Анна любила слушать, когда пел Иван Данилович, но это случалось уже редко. В этот раз Иван Данилович согласился, сказав:
- А что ж не спеть, заказывай, красавица.
- Про звезды Иван Данилович, про звезды, - попросила Анна.
Данильч, помолчав какое-то время, затянул песню. Голос полился по степи, наполняя ее бархатистыми, зычными, густыми звуками.
«Звезды мои, звездочки, полно вам мерцать.
Полно вам прошедшее мною вспоминать».
По ходу нарастания и усиления звуков песни Данильч погружался в собственный внутренний мир, переставая ощущать окружающее и настоящее время и пространство. Не помня себя, он начал хлестать мерина, который перешел на бег, в результате чего бричку несло по ухабам и кустам степи, не разбирая дороги. Анна знала, что в такие минуты Данильча надо останавливать молча, без лишних окриков, тихим голосом, даже шепотом, или удерживать за полы одежды. Анна повернулась к Данильчу, увидев его искаженное лицо, вцепилась двумя руками за его телогрейку, затем перехватила взвившийся над мерином кнут.
- А у темной ноченьки вам и счета нет…
Данильч оборвал песню, осознав, что произошло, опустил свои карие под густыми бровями глаза.
На горизонте уже виднелся полевой стан колхоза «Красный Пахарь» Андреевского района, где стоял трактор марки ЧТЗ - Челябинского тракторного завода им. И.В. Сталина, 1936 года выпуска.
Трактористка Сара, черноволосая, черноглазая женщина, худощавого телосложения, лет 40 отроду, с легкой белой проседью на волосах, выбившихся из под повязанного на голове цветастого платка, осматривала мотор трактора.
Сара вместе с тремя старыми еврейками появилась в деревне Кретовка в декабре 1942 года. Их эвакуировали из блокадного Ленинграда. Вся деревня: взрослые, сельчане и дети, вышли встречать эвакуированных, спасенных людей. Кто-то принес валенки, кто-то платки, вязаные вещи, носки, варежки, вареную картошку, хлеб и молоко. Поселили эвакуированных в дежурке, недалеко от Сельского совета. Анна наблюдала, как жадно пьют они кипяток, заваренный степным чабрецом. В тот миг ей хотелось чай, который пили женщины. Хотелось отхлебнуть глоточек обжигающего кипятка и, так же как они, погреть руки о горячую кружку. В тот момент Анна осознала, что вся огромная Родина под названием Союз Советских Социалистических Республик в эти нелегкие военные годы отхлебывает из одной огромной чаши горечь, слезы, страдания, боль и маленькие радости.
Бричка подъехала к полевому стану. Анна проворно соскочила с брички и крикнула задорно:
- Здравствуй, Сара!
- Доброго здоровица, Нюрочка! - ответила Сара, улыбаясь ей в ответ.
Сара уважала и любила Анну за ее доброе и отзывчивое сердце. Сара помнила, как на сенокосе, когда та с молодежью косила травы и на скошенные подсохшие на солнце коренья нельзя было встать босыми ногами, не наколовшись, Анна одна из всех подминала срезанные засохшие стебли, протаптывая тропинку, для того чтобы Сара смогла ступать босыми ногами и не поранить стопы ног.
Данильч спрыгнул с брички молча, стал разгружать мешки с зерном. Разгрузив мешки, повернул мерина по направлению к деревне, сказав на прощанье: «Ну, будя вам». Забравшись на бричку, тронул поводья и поехал с полевого стана в деревню. Деревня только просыпалась. За белой дымкой, за молочной товарной фермой, которую жители Кретовки сокращенно называли МТФ, и вскоре скрылся из вида за редким кустарником и постройками МТФ.
Сара, закончив осмотр машины, обтирая ветошью мазутные руки, подошла к мешкам и, взяв один, сказала Анне: «Давай семена засыпать в сеялку». Совместно с Сарой Анна засыпала зерно из тяжелого мешка в сеялку, для чего Сара встала на подножку сеялки и потащила мешок вверх, а Анна изо всех своих сил подталкивала мешок снизу вверх. Затем они совместно зацепили сеялку к трактору. Сара села за рычаги и, оглянувшись, спросила Анну: «Ты готова?».
В обязанности Анны входило следить за наличием зерна в бункере и за тем, чтоб зерна не застревали в семяпроводах и свободно попадали в сошники, а из них - в пашню. Если вдруг случалось, что семена застревали в семяпроводах, Анна должна была проволокой прочищать проходы для семян на ходу, не останавливая работы.
Встав на подножку сеялки, Анна ответила Саре, смеясь: «Всегда готова!»
Трактор, как конь, рванулся по борозде, монотонно затарахтев, чем поднял в небо стаи черных грачей, сидевших на пашне.
Анна напрягла икры ног для устойчивости, полусогнув ноги в коленях, чтобы ненароком не упасть с сеялки под борону.
Посевная шла своим ходом… Пройдя несколько кругов, снова засыпали зерно. Между тем стало совсем светло. Взошло большое степное высокое солнце. Жирные борозды земли отваливались эластичными пластами. От вспаханной земли исходил удивительно вольный степной запах вперемешку с влажным ветром и еле уловимой горчинкой. Шел девятый день мая 1945 года.
Трактор снова зачихал и заглох на середине круга. Сара спрыгнула на землю и, чертыхаясь в сердцах, снова полезла в утробу трактора, пытаясь отрегулировать подачу топлива, между тем, сокрушенно качая головой, и приговаривая, что в соседних селах Ефимовке и Байгоровке, бабы сеют на быках и коровах, которые идут себе по кругу без топлива, пусть долго, но верно, а тут механизм, который этой зимой ремонтировали в центральной ремонтной мастерской, готовили к посевной, но детали и болты были сношены, сняты с других не рабочих машин, техники в районе не хватало.
Анна в свою очередь обрадовалась передышке, расстелила снятую с себя на пашне телогрейку и прилегла на нее. Полежав немного с раскрытыми для неба руками, Анна повернулась к земле и, лежа на животе, начала вылепливать из влажной, дышащей прохладой земли забавных земляных человечков.
Анне в ту пору было всего 17 лет, и детство, опаленное тягостными буднями военного тыла, еще находилось в ее маленьком и хрупком теле, в ее огромных и синих, как небо, широко распахнутых глазах.
Влажный ветер усиливался, пригнав на поле дождливую тучу. Грачи, сделав круг над полем, улетели прятаться от ненастья. Упали первые капли дождя. Ветер стал усиливаться, подняв с пашни земляную пыль. Вдруг до Анны донеслись звуки, похожие на крик. Что кричали, разобрать было сложно. Всмотревшись в горизонт, она увидела, что со стороны деревни мчался к полевому стану Данильч, сидящий на бричке. Тишка летел как сумасшедший. Бричка неслась по степи, Данильч постоянно хлестал мерина, что-то крича им. Его громогласное «Дааааа!» разносилось над необъятными степями Андреевского района, над полями колхоза «Красный пахарь».
Анна, вскочив на ноги, сердцем почувствовала, что что-то случилось, и вдруг отчетливо услышала слова: «Победа! Победа! Победаааааааа!»
Сердце заколотилось в груди с такой силой, что казалось оно готово вырваться из грудной клетки наружу. В висках запульсировала кровь, ноги сами понесли ее навстречу радостной вести. Дождь, усилившись, стал стегать Анну по лицу, голове, тугими струями бил в грудь. Вдруг Анна остановилась, услышав сзади себя нечеловеческий вой со стоном… Обернувшись, Анна увидела, как Сара, сорвав с себя цветастый платок и распахнув на себе телогрейку, рухнула на колени и жутко воя, обхватывая свою голову руками, стала неистово рвать на себе свои волосы. Захлебываясь в рыданиях, сотрясаясь всем телом, упала в мокрую пашню вниз лицом.
Казалось, что вместе с ее истошным бабьим воем, плачет вся обожженная войной земля, отдаваясь эхом в каждой избе нашей необъятной страны. Казалось, плачет небо, извергая потоки дождя, разрываясь грозой и громом, соединяя небесные слезы с пролитыми бабьими горькими слезами и соленым трудовым потом.
Анна побежала назад к Саре, упала перед ней на колени, обхватила ее голову руками, прижимая к себе, и, как ребенка, начала качать на руках, вторя ее рыданиям своим тонким воем.
Слезы. бежавшие по щекам, смешались с дождевой водой. Дождь смывал их с лиц, пропитывая ими одежду.
Извалявшись на пашне, испачкавшись мокрой липкой землей, двое, помогая друг другу подняться, встали во весь рост. Данильч сидел на бричке, съежившись в комочек, обхватив голову руками. Казалось, он стал меньше ростом. Мерин Тишка отфыркивался от дождя, которым обильно поливало их небо.
Помогая друг другу, с трудом вытаскивая ноги из пашни, Сара и Анна пошли к бричке.
Со стороны казалось, что эти двое: женщина-мать и юная девушка, совсем одни в огромной степи, несли на своих хрупких плечах нелегкие, порой непосильные, голодные дни военного тыла, в котором ковалась час за часом, долгих четыре года, такая долгожданная победа над фашистской сворой.
Они выплакивали, обнявшись, всхлипывая поочередно, до последней слезинки, всю боль и горечь войны, потерю своих родных и любимых людей, односельчан…
Оплакивая миллионы погибших защитников общей Родины, с ними вместе рыдали все бабы в окрестных деревнях, которые вместе с детьми и стариками высыпали на улицы и под дождем стояли с непокрытыми головами, обнимаясь друг с другом, плача на разные голоса.
Ливень внезапно утих. Взошло теплое майское солнце и засияло над всей степью, деревней, как бы освещая радостную весть, что с девятого мая тысяча девятьсот сорок пятого года в Союзе Советских Социалистических Республик настало мирное время, время восстановления разрухи и созидания новой жизни.