Актёр уходит за кулисы

               
                посвящается Андрею Миронову      
               
МАГИЯ РОЛИ

Вчера я вспоминал комические роли,
Что он оставил нам  в лирической тоске:
Улыбчивый актёр, блистательный Миронов,
Сверкающий, как брошь, в «Бриллиантовой руке».
………………………………….

…и дверь отворена в «малиновую» сказку,
И нараспашку – Свет, и в чувствах не таясь,
Он проживает роль, что, в общем-то – для связки…
А помним лишь его, от хохота трясясь.
Случайность? Чёрта с два! Совсем не в этом дело.
Понять сие нельзя, задачку не решить.
Вот только на душе опять похолодело
От мысли, что таким отпущено на жизнь
Знакомое число.
Обжечь сердца людские
И… пасть с ночных высот закатною звездой…
А знаешь, друг Андрей, в чём, собственно, близки; мы?
В желании творить, не дорожа собой.
Что ощущаем мы, когда актёр играя,
Не видя наших глаз, отслеживает пульс?..
И с песней на устах, и резво удирая,
Ты знал о том, что я на свете есть, клянусь!..
А шустрый Фигаро, а Дима Семицветов,
А выдумщик Остап?.. Всмотритесь, господа,
Как много разных лиц душа вмещает эта,
И всё ж – одна из нас. И формула проста.
Ему глубинных чувств проигрывать не нужно,
Чтоб доказать талант и утвердиться в нём:
Актёрскому чутью болезненно послушный,
Он проживает жизнь, а это – не кино.
Как в той же всё «Руке», где глупость ситуаций –
Волшебный эликсир… И дразнит простота
Изящным мастерством до зрительских оваций
И магии, врасплох опять меня застав.
………………………………

…пишу Тебе в пути,  стиха послушный слогу…
Хотелось бы письмом, но знаю – не дойдёт…
И если что не так – прости заради бога…
Философ промолчит, а знающий – поймёт.
      



                посвящается Аркадию Райкину

             
ЗВЕЗДА ЕВРЕЙСКОГО СОЗВЕЗДЬЯ

Легко ли было быть евреем,
Когда, болезни вопреки,
Он выходил на сцену, веря
В людей, меняя парики?..

Он так мечтал очеловечить,
Приблизить к разуму народ,
В стремленье этом искалечив
Себя до времени. И вот

Король сатиры загнан в угол,
Лишён регалий и наград…
Но тем ничуть он не напуган,–
Наоборот – безумно рад…

Три раза смерть его манила,
Ледок могильный щекотал,
А он по-прежнему шутил и…
Визжал и ржал от смеха зал.

И, боже мой, при всём при этом
Он умирал за часом час…
А в кассе снова нет билетов,
Что были скуплены на раз

Ещё за месяц до премьеры…
Но главный занавес – закрыт.
«Его сарказм – не знает меры!..
Чего ж он хочет, этот жид?!..»

Ещё честней, ещё острее…
И кто-то в крик, минуя смех:
«Заткните ж этого еврея!..»
А у еврея был успех…
А у него, любимца зала,
Болело сердце за людей,
Что предпочли Христу Варраву…
И неуёмный лицедей,

Как надоедливая муха,
Он норовил пробить стекло,
Забыв, что люди к правде глухи,
Забыв о том, что напролом –

Чревато смертью: мирозданье
Не изменить, не заменить…
Но перед Небом в оправданье
Бесстрашным ангелом прожить

Хотел актёр… И жизнь – не в промах!..
И через сто, и двести лет,
Такой же искренний и скромный,
Он улыбнётся, юн и сед,

И, помолчав, тихонько скажет:
«Привет, друзья!..», – и как всегда,
Играя яркие типа;жи,
Не ошибётся никогда.
      



               
                посвящается Иннокентию Смоктуновскому

               
РАЗВЕ ЕГО НЕТ?

В космическом скафандре, или смокинге,
В карете, или новеньком авто –
Игрой недосягаемо-высокою
Сражал он нас, любителей кино.
Всегда глубок, изысканно хара;ктерен:
В полфразы – взгляд, в полфразы – тишина…
Так кто же ты, из лёгких рук украденный,
Фужер Вина, недопитый до дна?
Когда я снова слышу Смоктуновского,
Его слегка надломленную речь,
То убеждаюсь – гении вне «Оскара»:
Им не к лицу надуманная речь.
Зачем им эти «двенадцатигранники»,
Бриллианты, кольца, перстни, изумруд?..
Пускай другие оскороизбранники
За этот хлам друг другу морды бьют.
Бесспорно – Иннокентий!.. Сомневаетесь?..
Так вот же он театр… Спеши узреть
Огонь живой души и… будь внимателен,
Чтоб без вина, внимая, опьянеть.
До нерва до последнего привита им
К объёмной акустической среде –
Поэзия прославленных мыслителей,
Усиливая в нас иммунитет
К пустейшему кривлянию притворщиков,
Прелестных болтунов студийных школ,
Кружащихся по Театральной площади
В последнем варианте – нагишом.
Нет, не забыть мне вкрадчивого голоса,
Прямого взгляда, выброса руки…
Пропитан я талантом этим полностью,
Своей эгоприроде вопреки.
Не так ли, друг, на нас влияют гении,
Невольно подчиняют и зовут,
Попутно изменяя наши мнения…
Да что там мы!.. Они уже живут
В аналогах грядущего столетия,
Где вдохновенный, будущий поэт,
Пересмотрев все роли Иннокентия,
Вздохнёт и скажет: «Разве его нет?..»


         


               
                посвящается Евгению  Леонову


ПЕРЕД ПРЕМЬЕРОЙ
(зарисовка)
 
Палыч смотрит в окно. За окном – весна.
Воробей-сорванец, на него похожий,
Тоже смотрит в окошко: не даст ли зерна
Этот толстенький дядя с улыбчивой рожей.
Он не знает, что дядя – великий артист…
Но не всякий артист, красотой окрылённый,
Иногда вспоминает, что дома есть рис…
«Может, бросит щепотку?..»  Но звук телефона…
– Это Марк… Я возьму… На двенадцать – Лен-ком…
«Вот уж скоро премьера, а там и… гастроли…
Да и сердце чего-то пошло кувырком…
Полежать бы, да дразнят серьёзные роли.
Надо много сказать, надо много успеть,
Час жене уделить, чтоб по рынку поползать…
Вон Андрюшка, сынок, всё спешит повзрослеть,
Норовя за меня отвечать на вопросы…
О-о-о!.. Бежать!..»
И актёр повторяет роль,
Бесконечно сбиваясь, забыв о кухне…
Кто он будет сегодня: бедняк, король?
– Кстати, борщ удался…               
– А добавочки?..
– Ухни…
………………………………            

Он бежит через зал, надевает костюм
И в гримасе бубнит перед зеркалом что-то…
«Неужели и впрямь я такой тугодум?..
И охота играть, и уже не охота…
Да, добавка пошла не на пользу… Пиджак
Застегнуть не могу: крайне проблематично…
Если б так на премьере я вдруг задышал –
Марк со мной разорвал бы, и это – логично…
И пошёл б я тогда подаянья просить
От театра к театру, мурлыкать и гавкать…
Я, конечно, прошу вас меня извинить,
Но, признаться, во всём виновата добавка…»

Загрустил воробей, на ветру озяб,
Разуверился ждать у окна человека…
И разбил бы стекло, да боится: «Нельзя…
Сотрясение мозга и, в общем – калека…»
Вновь звонит телефон. И актёр говорит,
Обращаясь к жене:
– По мою ли там душу?..
Я уже подхожу… Не уймётся, бандит –
Как в настенных часах покивока-кукушка…

Уходя, улыбаясь бормочет жене:
– За окном – воробей… Брось щепоточку риса…
Ну, давай… Всем привет. Если снова он мне… –
Ты скажи ему, мать, чтоб пошёл за кулисы…

И смешно семеня, маскируясь, в обход,
Поспешил мой герой к остановке трамвая…
Но да разве обманешь советский народ,
Без которого, к счастью, премьер не бывает?







 посвящается Александру Абдулову

               
НА СМЕРТЬ АКТЁРА

Нам будет тебя не хватать:
Простого мужицкого слова,
Всегда вопрошающих глаз,
Того, что однажды и снова.
При каждой затяжке – причмок…
И… мысль, что не знает грима, 
Спешит подвести итог
Пространно, необратимо...
Быть в образе мудреца
По возрасту рановато:
Не набежало лет…
Хрипеть через боль?.. Не надо,
Не стоит сверкать огнём
Для глянцевых сплетен прессы…
За маленьким круглым столом –
Семейные интересы…
А в планах ещё – любить,
Страдать и воспламеняться,
Найти, осознать, покорить,
Но всё ещё сомневаться
В движениях, чувствах, словах,
В тенях, интонациях… Время
Виток за витком – в ничто.
И вот разлучён со всеми,
Холодной тропой, след в след,
Без права на гениальность…
Как скоро потушен свет…
А память?.. Она осталась?..
Настойчиво, день за днём
Года измельчат живое…
И вспомнит ли кто о нём
В стране запасных героев?
Слова, обречённость, дым,
Шуршащие чёрные платья…
…и ты уходил молодым,
Земли размыкая объятья.





            
   «Однажды, побывав на встрече с актёром Николаем Караченцовым, я передал ему тонюсенькую книжицу своих стихов, вписав на оборотной стороне обложки домашний телефон. Проходит время. И вот как-то вечером, я поднимаю трубку на звонок и… слышу до боли знакомый голос:
– Привет, старик. Вчера на концерте я прочитал твоих «амфизоидов». Хлопали прилично. Так что я тебя поздравляю. А до Марка Анатольевича стихи не дойдут: у него плотный график… Это всё, что я могу для тебя сделать…
– Благодарю, Николай, – пробубнил я не своим голосом и от неожиданности прикусил язык.
   На другом конце раздался заразительный смех и… пошли гудки»               

               

                посвящается Николаю Караченцову               

               
СИЛА МГНОВЕНИЯ

Как он устал!.. Уставшего не бьют.
Не может быть, чтоб жизнь без оговорок!..
Визг тормозов. Удар и… – в обоюд…
Прервался пульс двух пламенных моторов.
И всё не так, и всё уже не так…
Летят сквозь ночь огни автомобилей…
И время – в боль, а боль сдавил кулак,
И ветры в храме свечи притушили.
И не дождались, и не обнялись…
И с полосы – в бетон, как в безразличье…
А ты не плачь, ты, милая, молись,
Смывая слёзы мылом земляничным.
«Он жив!.. Он жив!..» Как долог коридор!..
Как ярок свет реанимационной!..
«Он жив!.. Он жив!.. Представьте!.. До сих пор!..»
А будет ли?.. О, неопределённость!..
И рампы свет… И снова на поклон…
И всё растёт кипение в партере…
Но есть сомненье в том, что это – он,
Великий шут комедий и мистерий…
Пойдите прочь, блюстители вранья,
Любители нескромных объективов!..
Пойдите прочь!.. Куда?!.. Сюда нельзя!..
Нельзя сие сводить до примитива.
Здесь о другом, на уровне души…
Здесь вместо слов – отчаянье и горечь…
А ты его пока не торопи…
Дай срок – и он очнётся, твой Петрович.
Ты знаешь, есть иные голоса,
Что помогают жить и не сдаваться…
И слышишь ты, как шепчет он: «Я сам…
Я сам вернусь к тебе и…  Без оваций...»