Вот видишь, Кошкина, как вышло всё не так.
Ну то есть так, но в целом как-то жопно.
Мне двадцать лет мерещилось «тик-так»,
я думала, что так течёт чердак,
а это время тикало как бомба.
Ты помнишь, Кошкина, как было нам смешно,
когда мы представляли нас за тридцать.
Мы думали - какое же говно!
А это вот, гляди, - уже оно.
То ль похмелиться, то ли застрелиться.
И жизнь на лбах морщины навела,
как будто подло делала зарубы.
Такие невесёлые дела.
Но ты хотя б ребёнка родила,
а я как дура бегаю на трубы.
Прекрасно лезть через забор в пальто,
но выглядит не очень-то здорово.
Хоть трубы не меняются, зато
на них теперь и не сидит никто -
ни А, ни Б, ни сторож дядя Вова.
Пытаюсь, в общем, яблочко стрясти
с деревьев получившегося ада.
Как было круто, Господи прости.
Зачем, скажи, нам вздумалось расти?
Но знаешь, Кошкина, наверно, так и надо.
Я нового, заметь, не говорю,
ведь все об этом охают под сорок,
когда смекнут, что дело к ноябрю.
Но всё-таки тебя уговорю
на вечер окунуться в трубный морок.
Попробуй вспомнить двор на «Спартаке»,
сосиски в тесте, школьная столовка,
твой подоконник, парк невдалеке,
шрам от забора на пуховике,
троллейбусная в марте остановка.
Признайся, что внутри тебя болит
киоск с кассетами, в тетрадке имя «Данка».
Или хотя бы просто сделай вид.
С ребёнком пусть твой папа посидит.
Я жду тебя в семь тридцать возле танка.