Рубин и Север, два экрана,
Подключен пульт к ушедшим дням,
Громкость звучания как Рана
Алеет в сумраке дразня...
Что в тех экранах видел бюргер,
Простой мещанин, жадный шмуд,
Кто очень скучно жил и умер
Верша свой монотонный труд.
Шнуром обмотанные боги
Лежали в преющем гнезде,
Москва, Алмаз, Топаз убогий
Все телевизоры во мгле...
А снег обманчиво искрился,
Болтал на пьяном языке,
Закат бессильно серебрился
На плохо выбритой щеке...
Был нестерпимый стыд в распятьях,
Стекло закопченных Идей,
Плутовка смерть в бумажном платье
На гуттаперчевом коне.
Россия в драном и посконном,
В дерюжной радости страна,
Смотрели в свой Топазик гномы
Сидя у грязного окна...
В безмерной горести снежинки
На целомудренных гробах,
Младенца кроткого слезинки,
Упавшие в созревший прах.
Все было в молчаливом смраде,
Незримый враг и злой покой,
Купались люди в скляном яде,
Неся свой сумрак бытовой.
Гордо выпячивая небо
Большеголовый Свет рыдал,
Стояли толпами за хлебом,
Вещал во тьме родной канал.
Россия гибла, воскресала,
Блины в стряпилке пек старик,
Но все казалось, горя мало,
Вновь на экране замер Крик...
Был зачат в нищете Великий,
Животный стон застыл в трубе,
Седые полузвери в ликах
Являлись умершим во сне...
Ведь голод был, страдали дети,
Снег отвратительно мерцал,
Рубин вещал в советском Свете,
Когда злой Север умирал...
Сдвинув столы толпились тени,
Из впалых щек катился пар,
Смотрел в Топаз голодный гений,
Снимая с ярости нагар.
Играли в дурачки невежды,
Профаны мыслили во тьме,
Россия, твой Христос безбрежный
В могильной, жуткой тишине...
Безглазый дом неторопливо
Горсть серой каши прожует,
Бюргер допьет дурное пиво,
Мещанин сгорбленный умрет...
Вновь тишина как начертанье
На запинающихся снах,
России Матушки камланье
В давно развеянных телах...
Идет снежок, мерцает город,
Бог притаился в фонарях,
Экранов мертвых белый Холод
Словно Мессия при дверях...
Пугливо смотрит вялый месяц
На плохо вымытых детей,
Апостолов погибло Десять
Под звуки лживых Новостей...