И все опять оказывались младше –
родители, друзья, учителя, –
пока новорождённая земля
тонула в первозданном ералаше.
И всё опять оказывалось глупым,
незрелым, как смородина весной,
как будто кто-то тяжелобольной
чужую жизнь рассматривал под лупой.
Гудело время под покровом ночи,
и сквозь века протягивало нить
древнейшее из чёрных одиночеств,
которое никак не объяснить.
Не отыскать, хоть вырвись на изнанку,
кто помнит, как рождаются миры.
Придуманные правила игры
в жестокую вселенскую орлянку
не подтвердили тест на человечность.
И пусть любой здесь был, как младший брат,
но ни один не смог в себя вобрать
холодную безжалостную вечность.
А два творца, посмеиваясь едко,
забывшие, где зло, а где добро,
подбрасывали бедную планетку, –
и та опять вставала на ребро.