Разлетались вы, памяти голуби,
что в ночи так похожи на во́ронов!
Запорхнув в беспокойную голову,
что ж вы роетесь в сердце надорванном!
То вы белые птахи, то черные…
Что ж воркуете голосом маминым!
Вновь пытаетесь, птицы упорные,
оправдать то, что неизвиняемо?
Не прожить себялюбию с совестью.
Не отда́ришься тем, что подарено.
Так уж пишутся юности повести –
с мирозданьем вкруг ба́ловня барина.
Было время – похож был на голубя…
эгоизм с равнодушием – поровну.
Путь недолог от ма́лого, голого –
до укрытого пледами, хво́рого.
Что ж порхаете вы, словно маятник,
докучая метаньями скорыми:
то курлыча в тени от раскаянья…
то взмывая на светлую сторону...
Вот деньки-голубки́, где родители
так красивы, улыбчивы, мо́лоды, –
взглядом-словом дитя не обидели,
и любовью богаты, не золотом.
Лица светлые, пусть и усталые...
Быть моложе детей не положено!
Посвятил вам эпи́стол немало бы…–
мало слов, что могли бы быть сложены!
В сердце бьющемся живы родители!
Сколько важных вам слов не досказано,
скольких любящих взглядов не видели –
от вертлявого чада с проказами!
Время послевоенное – временно,
зноем выжжено, стужей иско́лото;
Со старанием и со старением
пробивается зе́лено-мо́лодо.
Годы впроголодь, зимы с метелями…
но не слышал речей я с обидами.
Как же жили, любили, взрослели вы –
дети, плетью столетия битые?
С детства раннего судьбы изранены:
с малых лет – среди бед, без родителей.
Так иску́пит ли грех невнимания
взор, воздетый к небесной обители?
Заслужу ли прощения вашего
долгой памятью, болью, молитвами?
Почему вас так мало расспрашивал,
увлечённый лишь личными битвами?
Ваше время пронизано венами…
кровь погибших, по венам бегущая...
Дорогие мои, незабвенные,
слышу, верю во встречу грядущую.
Снова кру́жатся птицы, упорные,
беспокойные, бесцеремонные…
То вы белые птахи, то черные…
И крылатые ночи бессонные…
*****