С годами видятся удачи
и беды-горести по-новому.
«Люблю» звучит совсем иначе,
а отношенье к телу голому –
скорее, ближе к ню-искусству,
или подспудно с моргом сравнено.
И рад бы низменному чувству,
но, шиш его! куда-то сбагрено...
Уныл Н/З моих вместилищ:
прокисли мысли, гонор выдохся.
Для лицедейств, забав ли, игрищ –
давался дар, да куцым выдался.
Пробелы, пропасти, пустоты –
не залатать теперь замазкою.
Сосудно сужены широты,
и долготе не статься сказкою…
Недавно душащие «жабы» –
в грудную клетку запакованы,
дразнясь беззлобно: «Во-о-т бы! ка-а-бы…»;
ручны, послушны, дрессированы.
Ещё, утерянные бабы, –
в ком Женщин не было угадано, –
в снах чинят проповеди, дабы…
Ан не боится бес мой ладана!,
хоть он, – служака на полставке, –
устал стеречь свой пост межрёберный.
Так я ж и сам – «злодей» в отставке:
не опереточный, сплошь оперный;
желаний ранних имитатор,
к апгрейду Свыше не представленный;
судьбы ничейной плагиатор;
рассказ, не в тему озаглавленный…
С годами, свыкшись с чем попало,
встречал Святых, якшался с падлами.
А Жизнь – не «Много» и не «мало»,
со всеми «кривдами» и «правдами».
Копаясь в ретро-ахинее,
одно на ум придёт, настырное:
«Тогда – любовь была пьянее!
просторней Мир! вкусней «пломбирное»!