Этап приходит в половине четвёртого утра —
чутко спящий Степанов слышит,
как в коридоре СИЗО начинается движение,
клацают железом двери камер,
впуская узников,
возвращающихся из централа по месту прописки.
Скрежещет кормушка, лязгает засов —
Степанов просыпается окончательно,
потому что этапом приходит его семейник Костян,
отощавший за две недели и поэтому злющий.
Семейниками в здешних краях
называют тех, кто держится вместе,
совместно ведёт хозяйство, устраивает жит-быт.
Костян начинает хлопотать по хозяйству, чифирить.
он с виду хоть небольшой,
но жилистый, основательный и злой,
Степанов чувствует в Костяне родственную душу,
статья у того самая что ни на есть воровская — "кража",
ходка уже третья — старожил.
С этапа приходят всего трое —
кто-то ещё из своих, неприметный,
Костян и незнакомый Степанову парень лет двадцати,
губастый, явно откормленный на деревенских харчах.
Он сразу садится у порога на свой мешок и замирает,
со страхом вглядываясь в темноту меж шконками.
Костян глазами показывает Степанову —
сиди тихо, но будь начеку,
лезет вглубь, чтоб передать старшему хаты маляву,
послание от воров с централа,
воровской прогон.
Растолкать старого бродягу Бурга,
до полуночи азартно игравшего в нарды,
с ходу никак не получается,
поэтому Костян отдаёт скатанную записочку Герцману.
Прочитав содержимое таинственного послания,
мошенник и наркоман Лёва Герцман меняется в лице,
приходит в жуткое волнение,
вскакивает и спешит к двери,
что-то негромко и деловито выспрашивая у новенького,
после чего бросается будить старшего с новой силой.
Обстановка в хате накаляется с каждой минутой,
хотя с виду ничего такого не происходит,
все спят — или только делают вид, что спят —
но напряжение ощущается физически,
словно перед грозой —
и гроза эта неминуема.
Костян шепчет Степанову ужасные вещи —
оказывается, новенький изнасиловал собственную мать,
что совершенно не укладывается в голове,
однако всё обстоит хуже, гораздо хуже —
воровская сходка приговорила парня к смерти.
С такими вещами в тюрьмах совсем не шутят.
Никто не присылает специального палача —
вопрос решается старшим камеры на месте.
Хорошо, если в хате есть готовые поднять срок —
случается и такое, за долю малую,
за грев, проигрыш или какие-то старые грехи.
А если желающих нет, тогда тянут жребий.
Или накидываются со всех сторон, как волки,
держат за руки, за ноги,
пока кто-нибудь не задушит.
Дальше — дело техники,
труп так красиво пристраивают в петлю,
что любой лепила сразу скажет — суицид.
Проснувшийся старший начинает искать "кума",
но оперативника пока нет,
а будет ли он вообще, неизвестно.
Дежурный Петя-летёха хихикает,
он давно ненавидит Бурга,
строит тому козни при каждом удобном случае,
несмотря на то, что Серёга Бург
для администрации вроде как свой,
"красный" по масти.
«Красные» в СИЗО сидят в правом крыле,
«чёрные» — отдельно, в левом,
у них свои законы и порядки, воровские.
Первоход Степанов считается пока «серой» мастью,
хотя понемногу «краснеет» —
ну какой из него, директора, вор в законе?
Понемногу наступает утро,
которое запомнит Степанов на всю жизнь.
Серёжа Бург сидит на шконке,
сплетая из ниток шнурок покрепче,
что-то монотонно мурлыча себе под нос,
насильник тихо подвывает у параши,
а хата притворяется спящей,
думая, как жить дальше.
Когда найдут повесившегося,
устроят великий шмон,
разнесут в клочья весь налаженный трудами быт,
допросят и раскидают арестантов по разным камерам —
Господи, за что сидельцам выпало такое наказание?
Почему этого слюнявого кретина закинули именно сюда?
Время идёт на минуты —
в шесть будет подъём,
насильнику предлагают выломиться из камеры,
но он до смерти перепуган и ничего не соображает,
только воет да хнычет —
Костян успокаивает парня,
играет в «добрячка», прикидывая,
как бы получше взять того в захват.
Когда напряжение в камере достигает апогея,
Бург встаёт со шконки,
все сбрасывают одеяла,
Степанов тоже садится,
не зная, зачем и что делать,
но на плечо ему ложится потная ладонь Герцмана —
хитрый стукач Герцман шепчет Степанову: "Ша!"
В эту минуту в камеру врывается ОМОН в масках,
спеша, будто на праздник к Дедушке Морозу.
Степанов не успевает ничего понять,
как летит на бетонный пол,
судорожно спасая очки,
получает удар по почкам,
потом пролетает коридор,
даже не касаясь земли.
Камера на троих переполнена —
в ней уместили всех,
все шестнадцать арестантов из степановской "хаты".
В коридоре хихикает и воет в истерике
спасённый ОМОНом насильник,
его прячут от греха подальше на тихом крыле,
где обычно сидят клиенты "конторы глубокого бурения".
Через полчаса Степанов возвращается назад —
в камере словно прошёл Мамай,
всё сорвано и разбито,
на полу — крупа и макароны,
скомканное бельё.
Но Бург смотрит на разгром пренебрежительно,
самое главное, что пронесло,
такой хомут скинули...
Народ тоже пребывает в эйфории,
все облегчённо хохочут,
разговаривают неестественно громко — эх, не успели!
Степанов лежит на шконке,
улыбаясь во весь рот,
испытывая невероятное, фантастическое облегчение —
хорошо-то как на душе, Господи!
Спасибо тебе!
Через неделю Степанов услышит разговор конвойных,
где старый прапор посетует на стойкую неприязнь:
"Как вижу затылок этого, что маманьку свою отоварил,
так пальцы сами так и лезут в кобуру — вот скотобаза!"
"А она ему передачи носит!" — подденет коллегу сержант.
Поди вот, попробуй, пойми эту материнскую любовь!
Костян сделает карьеру, станет завхозом в колонии.
Бурга заколет в больничке пикой санитар-наркоман.
Хитрюга Герцман отсидит своё и уедет в Израиль.
О, бедный Израиль...
Степанов запомнит эту давнюю историю,
после тюрьмы он захочет рассказать о многом,
но люди не любят слушать о таких вещах,
не то чтобы не верят,
просто зачем им всё это?
Уж с ними-то никогда такого точно не случится…