Живота искушение звёздам разлилось в июль,
в Западный берег, вдыхающий "Ночь" аят.
Божиею поспе;шествующею милостию
мы вымираем в прочая, прочая, прочая.
Те, кто остались, решили: мы просто будем
паствой и пастой, севшими в лужу, пушками рыльцев;
мудрыми, мутными, кому не писан закон в Талмуде,
хитрыми искрами пламени, что возгорится;
парой тамар запаривших, бокрёнком и куздрой глокой.
Она – мелочь пузатая. Он – самодержец, comme si comme ;a.
Плюс кумовья из преданий свежих, как нитка с иголкой:
Он – Муравей-пролетарий, Она – попрыгунья (читай: Стрекоза).
Любившие были. Весь мир, друг друга, себя ли;
спешившие чувствовать, строить и разрушать, на все руки доки;
группа товарищей из народа; они же народ подмяли;
толстые обстоятельства и намёк – хронически тонкий.
Осталась бутылка, наподобие амфоры – для сугреву;
стол, привидения к оному – Призрак и Призра.
Они выпивали, не чокаясь, воплощались в Адама и Еву,
в цепь поколений, во веки веков, в отныне и присно.
Ни суженых-ряженых, ни осуждённых, ни палачей, ни плах.
Коитус времени и пространства, соитие сна и духа.
К одним приходил Христос, других просвещал Аллах,
а зёрна и плевелы сортировала история-повитуха.
И звался остаток сухим. Обезвоженным был он ибо.
Бал окон, балкона воронка в оке кружила смерча,
удачные рифмы пинали ошмётки белых стихов и верлибра.
... Я тут пошалила немного. Но вы не пеняйте. Неча.