Глава 4
"СЕВИЛЬИН ДЕНЬ"
Часть 3
Вдоль побережья тихого Эгейского залива
Паломников простых и очень родовитых
Колонны бесконечные влачились по камням, пыли.
Они спешили в Итию прийти или верхом приехать.
А дальше знатных — на носилках крепкие рабы несли.
Простые люди — пеши поднимались к Дэльфам в горы.
Сияют там Деметры храмы — ныне Апполона.
Златые чаши с фимиамом зажжены.
На страже врат начищенных священных
С утра в доспехах воины суровые стоят.
Там вдоль извилистой крутой дороги
В лотках улыбчивых торговцев и купцов
За серебро иль злато, как богу подношенье,
С пятиконечною звездой ножи точёные лежат.
Весталки будут мирру прихожанам предлагать.
Всем нужно вовремя к Оракулу поспеть,
Чтоб получить от Пифии правдивые ответы.
Жрецы за злато их готовы огласить.
И ритуалы откровений
Опоздавших ждать не станут.
Всё будет точно в срок.
Откроют мисты двери храмов,
Торжественно фанфары над горами зазвучат,
И пышнодействие начнётся ровно в полдень.
А ритуалы омовений, предсказаний – ровно в пять.
Тогда приблизится к Олимпу на колеснице Ра. (Закат солнца)
А к ночи,
когда зажгутся факела, лампады, лампы —
Театр, открывший морю ухо, засияет,
Восхищёнными заполнится людьми.
И пьесу о драконе страшном Красном
И непобедимом красавце Аполлоне
Лицедеи ярко так представят,
Как им жрецы поведать приказали.
Но истинную правду людям не покажут.
Ведь знания опаснее клинка бывают.
* * *
Сейчас лишь утро праздничного дня.
И солнце только поднялось над морем,
И засияло знойно, широко над горизонтом.
А облака все истончились, испарились,
И ласточки кричат, крылами рассекая небеса.
Тень леса не спасает путников.
На редкость очень душно, парко.
Жара разогревает быстро камни всех дорог!
И потому, томясь и обливаясь липким потом,
Друг друга люди обгоняют.
Пиная пятками ослов
И ускоряя шаг лошадок плетью,
всё громче нервно прибывающие гости гомонят.
Средь них одна гружёная повозка
Тащится по камням спокойно.
Трясясь, она чуть-чуть скрипит,
С пригорка на пригорок малый
Или под уклон.
Пятнистая усталая лошадка ступает тяжело.
А ею правит раб высокий и плечистый,
Когда-то воин-перс, лишённый языка.
И оттого теперь единственный
И преданный хранитель тела
И тайн Златого Паука. (Анасиса)
Ростовщику ведь некуда сейчас спешить,
С отрядом Кодр далёко ускакал.
Лжэ-Тэофанес Здорг
В Эфире эти дни молчал.
И ночью Зэофанес от Анасиса сбежал.
Вот у афинского шпиона и менялы
Зреют в хитрой голове иные планы.
Под тонкотканным пологом из льна
Паук потел, вонял слегка
И потому себя он часто овевал
из шёлка круглым красным опахалом.
Обложенный подушками из горных трав,
Златой Паук дремал на покрывале
И, в полусне томясь, он представлял,
Как изменённый «жизни эликсир»
На древнего архонта повлияет.
«О, Доплен Здорг,
Сколь будет у тебя ещё ошибок и просчётов?
Надеюсь, вскоре оплошаешь
И погибнешь в драке от заветного меча.
Иль за грехи перед людьми
расплатишься на плахе,
А Гидрассиль моя останется жива.
И Тара выполнит своё предназначенье —
Тогда-то воссияет снова Радость Мира.
А в Душах человечьих — Свет!
И Я — тогда свободен буду от тебя».
Ухмыльнулся он с закрытыми глазами,
Златое ожерелье на потном животе поправил,
Из чаши взял и в рот себе вложил инжир.
За ним сушёный сладкий персик, виноград сжевал.
И смачно пальцы облизав, глаза открыл
И, словно Цезарь жестом на сенате,
перед собой рукою пухлой управлял.
Так рассуждал Паук спокойно потому,
Что знал, что древний маг-архонт,
Известный нам, как мист афинский Доплен Здорг,
При свете солнца мыслей не читает.
Как вдруг в Эфире тонком —
Как гром средь ясна неба —
Глас трубный Здорга прозвучал:
«АНАСИС, дьявол, разыщи меня!
Я срочно направляюсь в Дельфы!
Секвестра — призываю!
Где б ни была,
Скорей ко мне беги!»
Как от горячего хлыста
Паук над ложем подлетел.
Ошпаренный, вслух проревел,
слюною брызнув:
— О-о-о… БОГИ!!! Хрр!…
Повозка вздрогнула.
Лошадка вопля испугалась, понесла.
Раб сонный выпустил из рук поводья.
Опомнился невольник и рванул,
На шею лошади запрыгнул
И, крепко затянув узду,
Всей силою сдержал коня, остановил.
Прохожие паломники все искоса взглянули,
Повозку стороною обошли.
Огладив, успокоив лошадь,
Раб заглянул к хозяину за полог
И изумлённо увидал, как тот,
Покрывшись пятнами, дрожал.
Лицо Анасиса перекосилось,
В гримасе ужаса застыло.
Афинский ростовщик хрипел.
И высунул язык, как будто подавился.
Стекала по его щекам и бороде слюна.
Глаза невольника увидев,
Паук оцепенело заморгал.
Отпрянул раб и побледнел,
И поскорей опять задвинул полог.
В своей руке узду лошадки крепче сжал,
Направил в Итию повозку хладнокровно,
Как будто бы хозяин был доволен всем.
Анасис, сбитый с толку, рассуждал:
«О, боги, боги! Верно, я попался?!
Сей крик, как смертный приговор звучал!»
Одумавшись, Паук собрался с мыслью,
Из горла амфоры воды с лихвой напился.
Так, успокоившись едва, трезвей подумал,
В Эфир, как прежде, льстиво
нежным женским гласом зашептал:
«Да-а, император мой…
УЖЕ к тебе спешу!
Скажи мне, дорогой:
Что вдруг случилось?
Три полных дня молчал».
И услыхал надрывный хрип в ответ:
«Паук… я-а… ранен дважды…
Тяжко или нет — не понимаю.
Слабею быстро.
Неистово жгут болью раны!
А кровь — как будто в ней отрава.
Кружится голова.
Глаза закрыв, я вижу… (Афинскую гетеру видел Зверь и умиравшего Кризэса)
Тебе НЕ ВАЖНО знать, что вижу! Послужи!
Для исцеленья кровь арийская нужна.
Немедля приведи кого-нибудь, Анасис!
Я в теле истинном своём
Как змееликий
В минуты эти пребываю!
И силы иссякают!
Здесь, на Земле,
Таким в преображенье прежде не был никогда!
АНАСИС! ДЬЯВОЛ! Что ты мне в зелье подмешал?!»
«О, Всемогущий Зевс!
Я — подмешал?!
Его готовил на твоих глазах…
Здорг, милый, ты меня обидел.
Ты очень торопил меня.
Ведь время жизни быстро уходило…
Возможно, просто я ошибся
В счёте капель золота иль ртути.
Иль, отвлекаясь на твои стенанья,
Немного зелье недогрел...
Ты рваным языком, пред отраженьем,
Наверно, заклинание
Не должным голосом пропел.
Прошу тебя нижайше,
Прости раба за откровение сие!
У Дэльф, коль очень поспешу,
Я буду только через три часа.
Ты раны чем-нибудь перевяжи.
Туникой может.
Увы, мой бог, со мною тяжела повозка.
Я слишком толст
И грузен в этом старом теле.
Знаешь, надо бы омолодить меня.
Ты — это обещал.
Я — это помню.
Я разыщу тебя в лесу
И пищу юную тебе доставлю.
А до того охоться, милый, сам».
И Здорг вдруг неожиданно умолк.
Отравленный, он потерял сознанье.
В Эфире тонком голос больше не звучал.
Анасис долго ждал ответ.
Вот полчаса прошло, ответа нет.
И, с дрожью выдохнув, Паук
Движение повозки торопить не стал.
Утёрши хладный потный лоб,
Из амфоры воды глоток-другой испил, умылся.
И о «Секвестре» размышлял.
Но никого Анасис с этим именем не знал.
А если Здорг её призвал,
То надо разыскать девицу,
И под любым предлогом задержать.
«А как Секвестру распознать?
Коль Здорг имеет с нею дело,
То, верно, Душу падшей девы
Чёрным ритуалом привязал.
Она под ним с испорченною кровью стала
И, стало быть, стареет быстро и седа…
Хотя, возможно, СЛИШКОМ
Ликом стала хороша,
Коль сделку заключила, Душу продала.
Ну, что ж, Анасис.
Отодвинь скорее занавесь и полог,
Гляди на всех девиц
Или старух во все глаза,
И нужную останови.
Здорг, видимо,
по следу Лотоса бежать сейчас не может.
И прОклятой девице приказанье это даст,
Как только обретёт сознанье…
Ему бы выжить!
Вот для того и пища юная нужна».
Откашлялся Паук
и гласом говорил мужским и твёрдо:
— Фуард! Эй, подойди сюда!
Остановив повозку у дороги,
Раб тотчас подошёл и поклонился.
Учтивым жестом показал,
Что выполнить любой приказ готов немедля.
Таясь, Анасис зашептал негромко:
— Итак, дружок,
Смотри и наблюдай во все зерцала.
Ищи девицу иль старуху.
Она быть может иль с сопровожденьем,
Или брести дорогою одна.
И распознать её возможно
только хладнокровно заглянув в глаза.
Там ты увидишь горе или похоть,
Злорадство, спесь иль просто Зло.
Речь будет либо слишком гладко-льстива,
Иль резко громко говорлива.
«А цвет волос, одежда?»
Раб жестом вопрошал.
— Вот этого не знаю.
Секвестрой люди называют.
А, стало быть, она давно больна.
И, потому, скорей всего
За исцеленьем в Дельфы едет.
Возможно, где-то впереди она,
Иль тащится в повозке позади.
Так ты, Фуард, гляди, не пропусти.
На острый глаз твой я надеюсь очень.
Заметивши девицу —
Дай знак немедля, кашляни.
И времени на поиски у нас —
Совсем немного.
Раб дал понять, что точно всё исполнит.
Анасис:
— Раздвинь-ка занавески, мой дружок.
Нельзя нам пропустить «красавицу» сию.
А, распознав, немедленно украсть,
По-тихому в лесу убить и закопать,
И так, чтоб это место было неприметно.
Задумался Анасис:
— Иль прежде лестью речи девы развязать?
Покажет случай или время.
Фуард сжал кулаки, чуть снова поклонился,
Мол, выполнить для вас любой приказ готов.
Анасис улыбнулся опухшими глазами
И с облегчение вздохнул:
— Да-да, дружок. Я знаю.
На самом деле у меня и друга ближе нет.
Вот только Гидрассиль — жена моя.
Поверь, я б отпустил тебя на волю, но…
Раб резко руку к сердцу приложил
И подал преданно открытую ладонь,
Затем кулак
И острый локоть с шрамом показал,
И глубже поклонился.
Невольник жестом дал понять,
Что за спасенье от суда, четвертованье,
Жизнь воина-раба
Анасису теперь принадлежит.
Иной судьбы Фуард и не желает.
Анасис — горько:
— Да, арий, знаю… понимаю…
За драхмы часто жизнь спасают.
Тех не жалею я, что вложены в добро.
Но вот теперь
С лихвою сможешь отплатить.
Девицу надо нам остановить.
Любой ценою. Понимаешь?
Иначе не видать с тобою
Никогда пресветлых дней,
Когда на землях всех
Среди людей
Исчезнет корысть, раболепье,
Чревоугодие, глупость, похоть.
Я в этих, знаешь ли, грехах давно погряз
— испортил Чело Вечну Душу и здоровье.
И потому, дружок,
Мы станем охранять с тобой, но тайно,
Священное арийское дитя.
Фуард рукой спросил,
Глаза от изумления раскрыл:
«Дитя?!
А кто она?»
— Та, чьё рождение
С женой мы очень долго ждали!
Она сейчас ещё ребёнок,
Но в этом лживом мире скоро всё изменит,
Коль всё-таки останется жива.
Саманди — девочки сердечной имя.
Нет страха в ней,
А лишь Великая Любовь и Равновесье Чаш!
И, коль спасётся Радость Мира от распятья,
То воссияет возвращённый людям Ра Сол-Ар!…
Да-да… Кг, кг…
Я что-то размечтался.
Опомнился Анасис и снова тихо зашептал:
— Фуард, скажи:
Ты — Избранной ЛЮБОЙ ценой помочь готов?
И воин-перс колено резко преклонил.
И ярким жестом показал:
«О, Да! Святое дело!»
Анасис, было видно, вдохновился
И потому раба похлопал нежно по плечу:
— Благо дарю. Я так и знал!
И потому тебя тогда в суде спасал,
Что ты, мой друг — сердечный, доблестный ариец,
Что руку на дитя ты никогда не поднимал,
И пред судом продажным горд и чист.
И золото к твоим рукам не липнет.
Считаю, что тогда в суде нам повезло обоим
Друг друга обрести.
Ну что ж, открылся я. Возможно, даже слишком.
Теперь служения пришла пора.
С колена поднимись,
Ты больше предо мной не раб.
О том, что ты Живой, Мужчина,
Что ты — ариец — Человек,
Папирус позже напишу в Афинах.
Уж двух-то честных я свидетелей найду
для праведного дела.
Ты станешь — Суверен,
Свободной Волей будешь обладать
И сможешь это Право детям передать.
Никто тогда тебя и их
По Римскому суду
Судить уже не сможет,
С хозяйством дом и сад не отберут.
Фуард глаза расширил
И в грудь себя ударил кулаком.
«Но я и так ЖИВОЙ!
Я — Человек!»
— Предо мной? О, Да.
Но, знаешь ли, с недавних пор
Патрициям нужны о том
Бумаги и печати.
От этих слов Фуард затрясся
И заблестели у него слезой глаза.
Мечтая о свободе, детях и семье,
Как будто сердцем воссиял.
О проданной своей Душе
С тоской Паук подумал
И тяжело вздохнул:
— Да-а...
Я, как никто, о новом Риме
И римском праве много знаю...
Садись в повозку гордо, воин.
Так сверху будет лучше видно.
Лошадку нашу торопи лишь под уклон.
Побереги ей силы.
По сторонам взирая, Анасис вдруг подумал:
«Так значит,
Друг мой злейший ранен?!
Интересно было бы узнать:
КТО в теле козло-драко повредить его сумел?
И важно ЧЕМ? Каким оружьем?
И в КОМ открытого сражения причина?
И ПОЧЕМУ вдруг Тэос обнажил личину?»
Предположив, что Тэос Трагос девочку нашёл,(Тэос -с греч.-богоподобный,Трагос-козёл)
Пытался выкрасть, и, озверев от голода, открылся…
«ВОТ ПОЧЕМУ СЛУЧИЛСЯ ЭТОТ БОЙ!..»
Анасис испугался, побледнел.
Отчаявшись, затрясся и вспотел.
«О, БОГИ!
Я опоздал! Перемудрил!
Я — виноват! О-о, Та-ара!
Зачем я зелье Здоргу изменил?!
Дитя растерзано, погибло?!
Из-за меня пришёл КОНЕ-ЕЦ ВСЕМУ-У!»
Сцепивши в гневе зубы,
Он опахало с треском надвое сломал.
В Душе лил слёзы горько, тихо, незаметно.
Но внешне людям лживо усмехался,
Как будто в счастье несказанном пребывал.
Поняв,
Что ярость, дрожь трепещут на губах, щеках,
Паук ладонью их зажал в кулак
И скорби стон в груди с трудом сдержал.
Заметил: сердце, словно пташка, бьётся.
Чуть отдышавшись,
Анасис дальше смутно рассуждал:
«Ну что ж, Атилла-Сапожок, (см. примечание в конце главы)
Ни мне, ни Гидрассиль…
Уж больше нечего терять!
За смерть НАДЕЖДЫ МИРА
Теперь расплатишься сполна!
И я свою ошибку кровью искуплю!»
Смахнувши слёзы рукавом,
Секвестру — злобную девицу иль старуху —
Паук среди толпы внимательно искал.
* * *
Тем очень ранним и недобрым утром
Ахилл верхом на грациозном жеребце
спускался по извилистой тропе
средь дремлющего леса.
Пологою была стезя,
как указала ночью маленькая Тара.
Пастух глядел по сторонам во все глаза.
И вслушивался в звуки влажной чащи.
Здесь встретить Зверя он не ожидал,
Но сердце в страхе трепетало.
Жеребчик тихо по хвое ступал.
Ахилл вторую ночь уже не спал.
Служенье Светлой цели
и образ чёрного меча
в руках калеки-смельчака
придало парню мужества и сил.
Он слушал лес и в кронах пенье птиц.
Их щебет или резкий взлёт и вскрик,
Иль веток треск глухой неподалёку
Укажет приближенье вепря иль оленя.
А может, всадника с кровавым глазом,
с которым велено поговорить.
А тот свою лошадку не щадил.
По указанию лекарки Авроры
Едва заметною тропою
Наш Зэо торопился в горы, в горы.
Ведь на кону — жизнь Кодра,
Существование заветного дитя.
К тому ж, послушник Пану слово дал
Исполнить тайно порученье.
И потому малец за поясом держал
Тот самый парный нож к мечу Кризэса,
Что были словно братья-близнецы — черны
и оба с белой бычьей головою.
Сам Зэо — гневно жаждал опознать злодея,
Кто друга погубил, столкнув с горы.
Надеялся гонец, что меч похищенный
Убийцу сразу же ему укажет.
Две трети длинного подъёма
Посланник с вестью уже преодолел.
Слюну взбивая в розовую пену,
И ноздри напряжённо раздувая широко
Жеребчик нёс наверх мальчишку Зэо.
Чуть выбросив язык, хрипел,
жевал железные удила,
И, напрягая мышцы крепких ног
И сердца молодого,
конь из последних сил уже шагал.
Неопытный наездник не заметил,
Что он коня, без малого, загнал.
— Вперёд, дружок! СКОРЕЕ! —
Так Зэо на ухо ему, вспотев, шептал.
И, рьяно помыкая, бил пятками в бока.
* * *
Чуть раньше до того, сознанье потерявший,
Преображённый в драко-зверя Здорг
пришёл в себя от голода и боли.
Он глухо застонал и заревел.
Ощупав рану на бедре
и рассечение на рёбрах,
кровотеченья Ирод не нашёл.
Но было видно, что порезы загноились.
Сочились склизкой жижей
И источали разложенья вонь.
«Так — быть не должно!
ТАК — быть со мной не может!
Пусть даже от меча,
что светом Зевса закалён,
я получил глубокие порезы…
Я МОЛОД! ОБНОВЛЁ-ЁН!
Что — гибну?!
Не-ет… НЕ-ЕТ…
Я всё смогу и скоро всё исправлю!
Лишь только кровь арийская скорей нужна…
ПАУК! Анасис!
Что ты мне в зелье подмешал?!
Сказал: «Охоться САМ?!»
Ах, дерзкий раб, продавший Душу!
Тебе — «услугу» эту не забуду!»
И тут Зверь змееликий услыхал,
Как бешенно стучится чьё-то сердце.
Здорг затаился, замер и глаза закрыл,
Чтоб слышать-видеть дальше, лучше.
«Что — вепрь?
Он, чую, обессилен. Ранен?
Да нет, олень трёхлеток.
Охотники его сюда загнали?
Не-ет…
Слышу запах Страха!
И частое биенье ДВУХ сердец!
М-м… Всадник одинокий, юный?…
И жеребца, дурак, загнал в конец.
Возможно, раб-беглец.
Он поднимается по рыхлой тропке…
Там, где-то рядом, в стороне!…
Обоих для начала хватит мне вполне!
Удачею благоволит ко мне
в сей трудный час Фортуна!»
Сорвав с себя тунику,
Здорг раны льном накрыл, стянул.
Голодный, ослабевший Зверь
На загнанного сердца стук
С ножом за поясом спешил
Через кедровник, можжевельник,
Колючие кусты и камни — напрямик.
Исторические ссылки:
«Сапожок» - прозвище римского императора-извращенца Калигулы, прославившегося своей жестокостью. Время начала правления: 18 марта 37 года, в течение четырёх лет. Третий представитель династии Юлиев-Клавдиев. 24 января 41 года Гай Калигула был убит всадниками Кассием Херейей и Корнелием Сабином.
Ирод Агриппа перенёс тело Гая Калигулы в Ламиевы сады — императорскую собственность на Эсквилине, за пределами Рима, где труп был частично кремирован, а прах был помещён во временную могилу. Впоследствии сёстры Калигулы завершили обряд кремации и захоронили прах (либо в мавзолее Августа, либо где-то ещё).
То есть "Место захоронения неизвестно".
В Риме рассказывали, будто по Ламиевым садам бродили привидения (лат. umbris), пока тело императора не было надлежащим образом захоронено, а в доме, где его убили, жителей мучили кошмары.
Атилла — козлорогий царь гунов, беспощадный убийца. С его изображением в профиль сохранились монеты 450 годов.
Как пишут историки: "Место погребения не известно".
Его последняя жена — Ильдико, так же была козлорога.
"Он взял её в супруги — после бесчисленных жён, как это в обычае у того народа. Она была девушкой, как говорят, замечательной красоты. Ослабевший на свадьбе от великого ею наслаждения и отяжелённый вином и сном, он лежал, плавая в крови, которая обыкновенно шла у него из ноздрей, но теперь была задержана в своём обычном ходе и, изливаясь по смертоносному пути через горло, задушила его". (Википедия).
Возможно, это произошло под действием особого напитка, препятствовавшему свёртыванию крови.
Кто знал и воспользовался особенностью здоровья Атиллы?
Кто знал, что именно растворённое в вине снадобье сработает, как яд?
Кто похитил, так сказать «труп»? Был ли труп?
Кто способствовал перерождению Атиллы? Кто знал эту технологию?
Наверное, тот кто рядом с ним проживал эти жизни и имел доступ к знаниям.
В летописях гунны описываются, как светлокожие, безобразные. Особенность их голов - яйцевидная. Высокий лоб, переходящий одной линией в длинный нос. Уши длинные, заострённые, покрытые шерстью. Тяжёлая верхняя губа нависает над нижней.
Облик: козлоподобный. Невероятно выносливые, обладающие огромной силой, свирепые и беЗжалостные убийцы.
Описание явно указывает на близкое родство с архонтами, падшими ангелами. Возможно, они были гибридами архонтов с животными.
"Сапожок" и Атилла - предыдущие воплощения персонажа Доплена Здорга, Баффомета, Тэоса Трагоса и т.д. по тексту.
Продолжение в часть 4