Читаю дневники отца –
и открываю на страницах
черты знакомого лица,
которое теперь лишь снится.
Послевоенная шпана,
обычный деревенский парень,
он на веку хлебнул сполна
угара, горечи и гари,
знал силу слов, держал стило,
а рядом рыкал грозный цербер.
Но ретивое занесло
в незолотое офицерство.
Глухой тоски не превозмочь,
когда рабы идут в сатрапы.
Он безнадёжно рвался прочь
и подавал начальству рапорт.
На скотский флирт и грязный мат
он закрывал глаза и двери,
а сам штудировал истмат,
мечтал учиться в универе.
Но четверть века вынь-положь
на полигон в тьмутаракани.
Терпи, казак, галдёж и ложь –
и может, выйдешь в атаманы.
Писал рассказы и стихи,
читал по-фински, по-немецки,
о днях, прекрасных и лихих,
оставил меткие заметки.
И я скажу ещё о том,
что светит мне уже полвека
им собранная к тому том
домашняя библиотека.
Мне любомудрия азы
и соразмерности законы –
всё, что вбирает наш язык –
отец доверил в годы оны.
Он с высоты чухонских скал
плевал на козни и интриги,
чинов высоких не снискал –
остались сыновья и книги.
Он не лукавил, не хитрил,
не портил никому обедню,
свой ум на оселке острил…
Как говорят теперь, селфмейдмен,
себя он вылепил вполне,
необщим пользуясь аршином.
Мой дед, погибший на войне,
гордился бы таким вот сыном.