Вот он и прибыл, французский флот,
выкинув трансатлантический фортель.
Правда, война шла не первый год,
а нам только дай — о втором фронте.
Впервые солдат на часах задремал,
как встали на рейд корабли-колизеи.
И ополчение шло по домам,
на сгибах локтей пристроив фузеи.
Не в полном составе. Не всем повезло.
Не всем на войне улыбается доля.
Высший судья завязал в узелок
многие судьбы на выжженном поле.
Жизнь — не монета, чтоб ставить на кон.
Стоит ли крови отмена налога?
И разве не ведомо, что испокон
фермера кормят не зубы, а ноги?
Не будешь пахать — на какие шиши
станет молочней и станет зернее?
Казалось бы, что там, молчи да паши:
земля остается, и значит, мы с нею.
Никто не наложит на небо арест,
ветру не свяжет запястий... Так что же
противится быть занесенным в реестр
крестьянин простой, а не пышный вельможа?
Mожно под крышу набить закрома,
и чтоб молоко вытекало из кринок,
но слово “свобода” сводит с ума,
как не сведут “поголовье” и “рынок”.
И прежде чем сон в этот ум не залез,
свеча в головах не расплакалась воском,
люди, не ждите союзных чудес
и Рошамбо с многотысячным войском!
Пусть оно выглядит ого-го
как непреклонно, в каре построясь,
но — с этого фланга или с того
пристроить свою осторожную совесть?
Давайте помянем, давайте споем
тихо, вполголоса, с общего места
о вставших за право на свой окоем,
о всех испеченных из гордого теста.
А добрый союзник... Так это вопрос.
Закончились пушки и бряцанье лезвий,
и в город выходит французский матрос
со свежим запасом известной болезни.