Исподлобья глядел на мой обожжённый китель,
повторяя: с позиций прочь меня не гоните.
Если маму убил осколком снаряд английский,
если жил я с отцом на позициях артиллерийских,
вашим был вестовым, господин лейтенант Забудский,
то теперь, когда лёг и отец под огнём французским,
здесь мой порох в картузе да банник — на палке щётка,
драить ствол изнутри, чтоб не прикипали ядра.
Наводить мортиры на цель — что орехи щёлкать,
я научен батей. А большего и не надо.
Из бушлата отцова (ему не по росту) он тянет шею
да гранатной картечью во вражью сыплет траншею.
Разумеет буквы на пушках: война ему вместо школы.
Старый дядька-матрос поспевает едва за Колей,
а сразят и матроса — один при своих маркелах.
Каждый месяц его боёв засчитают за год.
Каждый залп из его орудий отменно сделан.
Смерть кружит, а нейдет к нему. Будут потом награды —
от медали «За храбрость» до воинского «Егория».
Комендорова сына окутал туман истории.
Он со взрослыми вместе вышел из битвы последним,
командир батареи мортирной — десятилетний,
и лицо его было так же черно от гари,
что и лица его сослуживцев со Шварц-редута.
и понтонный мост грохотал под их сапогами,
и лежал Севастополь, оставлен, за Южной бухтой.
На горе Воронцовой улица сонна, тиха, тениста,
названа именем Коли Пищенко, артиллериста.