Стены постоялых дворов («Han duvarlari»). Перевод с турецкого
(автор – Фарук Нафыз Чамлыбель)
Вот щелкнул кожаный хлыст и конь вороной заржал,
И вздрогнул под путником заснувших рессор металл,
Когда повозка с места отправилась в дальний путь,
Лишь караван-сараи успели в глазах мелькнуть..
Еду, чуя чужбины дух всем существом души,
Через Улукышлу, в даль Анатолийской глуши.
Первая боль разлуки, как первая же любовь!..
А между тем теплеет: сердце калит мою кровь;
В желтых красках всё - небо, почва, лесов нагота…
Сзади теснятся вершины Торосского хребта,
Впереди зимний пейзаж блёклых предгорных равнин;
Слышится жалобный скрип колес, только он один.
Своими космами ветер вяжет нас по рукам;
В гору пошла дорога, и конь приналег слегка,
Лишь тихий посвист едва слетает с губ ямщика,
Великий - в безмолвии - край проезжаем пока.
Посвист протяжный, сродни ему серпантин дорог -
Под толкотню облаков и прохладный ветерок -
Будто змея на миг, в готовности к долгому сну,
Приподняв голову, вслушивается в тишину …
Вот и спустились в долину, холмы – позади.
Дождь, а скорее изморось, вдруг возьми да пойди;
Светятся наши лица вечных равнин белизной,
С горизонтом связаны все мы дорог полосой.
Чужбина меня влекла каждым изгибом пути,
Конца ему в глади бескрайней едва ли найти!...
Вокруг ни деревни нет, ни единой постройки,
Путь внушает нам мысль о бренности жизни горькой.
Лишь иногда – всадник да с ним пеших пара встречных;
Вкривь и вкось камень дорожный уложен навечно,
Так что колеса как бы молвят что-то дорогам,
А они, вдаль устремясь, вздрагивают немного…
Колес монотонный звук объял мое существо.
Что нужно для сна в пути: «миндер» – больше ничего;
Вдруг тряхнуло арбу – очнулся от долгого сна:
По бездорожью, водой размытому, шла она.
Прямо по ходу, как крепость, Нигде возвышался,
Справа от нас колокольчика звук раздавался,
Мимо тяжко прошел караван верблюдов немал,
Местный двор постоялый в развалинах весь стоял.
Сумерки обволокли всё - и вблизи, и вдали.
Распрягли лошадей, и внутрь мы подворья вошли.
Словно ища панацеи ранам своей души,
Путники собрались и сидят в подворья тиши.
Все уголки отчизны были представлены здесь -
Выпало на чужбине вокруг очага присесть.
Лишь на секунду блеснув, тут же тускнеют глаза,
Сникают странники - спазм в горле, скупая слеза...
Лица избороздил закопченной лампады свет
Сеткой морщин от грусти, а не от прожитых лет.
Начали расплываться лиц черты, линии глаз,
Тонул в них конкретной жизни трогательный рассказ…
К нарам впритык стояла мрачная с виду стена -
Буквами вся и вязью полностью испещрена.
Сколько же бренных жизней свой здесь оставило след:
Частушки, срамные рисунки – чего только нет!..
Силясь заснуть пораньше, грустный тот день скоротать,
Взглядом своим обвожу настенных надписей рать.
Вдруг на глаза попалось четверостишье одно -
Словно писано кровью, ярко алело оно.
Каракули странные, будто в стихах привет;
Ко мне обращается мне не известный поэт:
«В разлуке с Кынадагы прошло уже десять лет,
Свидания с домом и с любимой все нет и нет.
Мотает меня судьба с одной границы к другой,
Не дав мне сорвать цветок в саду любови земной».
Ниже дата: восьмое марта, год – тридцать седьмой,
Вместо подписи снизу – кусочек стены пустой.
Судьбу не гневи, приятель, время не трать на сны:
Теперь уже нет ни границ, ни казарм, ни войны.
Весну свой жизни – мол, всуе ушла – не кляни
Любимой твоей не грех узнать про славные дни!..
Утром ни свет ни заря отправились снова в путь:
На выдохе - пар со льдом, в марте тут холодно – жуть!
Заря занималась, почти поджигая дали,
Когда мы окраину города проезжали…
День, не успев войти в раж, гаснет за облаками;
Издалека курганы кажутся нам горами.
Встречные караваны грузно плывут мимо нас,
Старенькие подворья, что помнят свой звездный час...
Пути словно нет конца, но вот, наконец, предстал
Между двумя горами затерянный перевал.
Жесткий ветер-пойраз до костей меня пробирал,
Так что, когда спустились, радость я еле сдержал.
Места, что уже прошли, с осенью были в ладах,
А перед нами – снега, лежащие на полях.
Границей был перевал между летом и зимой,
Последняя буря здесь ломала убор лесной.
Арба наша жадно продолжала путь поедать,
Принялся ветер вкруг нас снежные хлопья метать.
Все погрузилось в бело-темный хаос, поверьте,
Не отличался снег от белых осадков смерти.
В душе желанье одно – до села дотянуть бы…
«А вот Араплыбели!», - кричит погонщик арбы.
Бог бережет пусть того, кто стрянет в пути лихом!
Свой перегон завершив, в подворье коней ведем.
Приехавши раньше нас, четыре на вид земляка,
Ноги поджав под себя, сгрудились у очага -
Потрескивает в огне хворост, для жизни хорош! -
Байки плетут о волках и о разбойниках то ж…
Глаза застилает мне густая сна пелена.
Стена игрою огня вычурно расцвечена;
В свечении этом - стих просматривается вдруг,
И он добавляет мне немало сердечных мук:
«Хоть и жжет мою душу вновь о любимой мечта,
Мне не под силу совсем уж гор этих высота,
Я неприкаянный путник, как пожелтевший лист,
И несет меня ветер вдаль под заунывный свист»…
Назавтра небо светло, горизонт радует глаз.
Повозка тронулась в путь под блики солнечных страз.
На этом чужом пути, что влек наугад меня,
Три времени года мне увидеть пришлось в три дня.
Вот, наконец, Инджесу - подворье нашли с трудом;
Сморил нас далекий путь, заснули мы сладким сном.
Под утро вскочил от кошмара - будто смерть пришла,
В глаза бросилась надпись - душу мою обожгла:
«Меня, бедолагу, прозвали Керем,
А мою Аслы затравили совсем,
Туберкулез - вот имя этому злу,
Я из Мараша Сатылмыш Шейхоглу».
Твои откровенья эпитафьей кажутся мне,
Боюсь, на чужбине остался ты не на коне;
Эй, Шейхоглу из Мараша, жертвенный пилигрим,
Горе тебе, коль уступил этим горам крутым,
Хоть много таких, как ты, не вернувшихся домой,
Разбойникам или волкам отдавших живот свой!..
Прежде чем на Эрджийес пошла повозка наша,
Спросил я «ханджи»: «Ты знал Шейхоглу из Мараша?»
Тоскливо промолвил он и глаз своих не отвел:
«Живым он в подворье прибыл, на днях мертвым ушел!»..
Сквозь слезы встают картины дальнейшего пути,
По которому Шейхоглу не довелось пройти:
Горькая весть пронзила сердце мое навылет…
С тех пор миновало уже множество зим и лет -
Вздрагиваю, когда в пути вижу подворья свет:
Сколько таит в себе он терзаний людских и бед!
Эй, старые дороги во все концы отчизны,
По сгинувшим в чужбине справляющие тризны!
Эй, старых подворий стены – в надписях странных сплошь -
Обливается кровью сердце, когда их прочтешь!..