Александр Пушкин как-то сказал, что мы «ленивы и не любопытны». Что касается лени, то я действительно ленив после выполненной работы. Любопытен был всегда! Вот, благодаря любопытству и крестьянскому упорству, я и сумел что-то написать, собрать важные сведения, доселе мне неизвестные, о своих достойных предках. По мере возможности, пытаюсь что-то из собранного оставлять на страницах своих книг. Я уже затрагивал некоторые частности из нашего служилого рода, вот и сейчас посчитал возможным что-то добавить. Глядишь, и пригодятся мои материалы для потомков.
Анализируя имеемые у меня материалы, прихожу к выводу, что у России не было времён, когда бы человек мог располагать собой в пользу семьи, родных и близких, заниматься самообразованием, воспитывать детей и внуков в материальном достатке, строить хороший дом и давать приличное образование детям и внукам. Ведь в России то война, то революция, то война с народом в виде репрессий, то «догоним и перегоним», то «развитой социализм» или «свобода и гласность с перестройкой». В Советском Союзе вроде бы знали куда идём и где наши «сияющие высоты». А сейчас вообще не разобрать – куда идём? Что делаем? Что нас ждёт? На эти вопросы не знают ответы даже наши поводыри. Но они однозначно говорят – «Это свобода!» Значит, мы свободные люди, только не понять - от кого и отчего мы свободны? Не потому ли за последние 150 лет так печально складывались судьбы моих предков, родных и близких? Погибали в войнах, сидели в лагерях, а некоторые были расстреляны. Но самое главное, за все эти времена, мои предки служили Отечеству. И я этим горжусь! Я знаю службу, знаю это тяжкое и достойное ремесло, поэтому и горжусь!
Так уж получилось, что после разделения нас на «белых» и «красных», родители не всегда могли рассказывать о своей родословной, дабы не повредить карьере детей. Так и я узнал только в 1962 году, что мой прадед по матери немец, личный дворянин. Я узнал об этом от родного брата моей бабушки – Павла Александровича, когда встретился с ним в Таллине. Я впервые увидел на фотографии своего прадеда в форме русского офицера. И опять же, об этом по тем временам особо распространяться не предполагалось. И уже через много лет я стал искать свои корни и восстанавливать достойную память моих предков, которыми гордиться не грешно. Позже я понял то молчание в семье, которое хранили. Прадед – немец! Против немцев воевали – мой отец, мой дед, брат деда, два брата бабушки, два племянника деда! И что? Бабушка, с достойным прошлым, будет о прадеде рассказывать? Смешно! В этом наша беда, а не вина! Теперь я горжусь, что наш род за 150 лет дал России 13 профессиональных военных. Из них – один вице-адмирал, три капитана 1 ранга, один полковник, три подполковника, один майор и.т.д. Карьера деда не состоялась по причине революции. Он так и остался подпоручиком, а отец остался вечным ст. лейтенантом, так как погиб в этом звании. В память о моих достойных предках, и не только моих, подойдёт несколько строф из моего стихотворения «Воинство России!»
К святым меня причислить сложно,
Но, бранной нотою звеня,
Причислить всё-таки возможно
К Святому Воинству меня!
Я знаю - я не идеален,
Но в Судный Час не погрешу,
И буду очень благодарен -
О чём Всевышнего прошу!
Отметить следует при жизни,
Чтоб знала секта приживал,
Что я не врал своей Отчизне,
И у неё - не воровал!
Век славой Родины окован -
В том правда, честно говоря:
Я - ратник Дмитрия Донского,
Я - Воин Русского Царя!
Я умирал в полях без стона,
И в бой ходил, как на парад,
Я был грозой Наполеона,
Судьбы лихой кавалергард!
Я часовым стоял у флага,
Я рвал в атаках удила,
Когорта гордого «Варяга»
Мне вечной памятью была!
И, в необузданном галопе,
Я постигал кровавый миг -
На «бело-красном» Перекопе
Рубил своих и не своих!
И, словно трещины ладони,
Себя в прошедшем узнаю -
То я кричал, Всевышний, помни:
«Ура! За Сталина!» - в бою!
Век балансировал на грани,
Скрывая тайны пелену,
Да в сумасбродном океане
Держал «Холодную войну»!
Коль воин я, считайте - квиты,
Пусть знают юные сыны -
Мои заслуги не забыты
И в картотеки внесены!
...Я славу времени осилил,
Коль память прошлое спасла -
«Святое Воинство России!» -
И нет достойней ремесла!
Вот такое вступление к тому, о чём я попытаюсь рассказать. Надо оставлять следы, детали и факты из прошлого, если есть такая возможность. К сожалению, мои предки не оставили о себе никаких письменных источников. Попробую я что-то восполнить за них.
Поколение, к которому я отношусь, не отступало с боями в 1941 году, не участвовало в защите Москвы, не участвовало в Сталинградской и Курской битвах, не штурмовало Берлин и не водружало Знамя Победы над фашистским Рейхстагом. Нас обожгла война потерей отцов-фронтовиков и дедов, болью, горем и переживаниями матерей, послевоенной разрухой, нищетой и голодом 1947 года, когда случился неурожай, скромным семейным достатком и сиротством. По крайней мере, я так за всю свою жизнь и не узнал – «А что такое отец?» Для меня отец – это несколько его курсантских и лейтенантских фотографий 1939-1940 годов и справка, которую я предоставил при поступлении в Высшее военно-морское училище им. Фрунзе в 1959 году, где было сказано, что отец погиб 1 июля 1943 года. Отец закончил в феврале 1940 года военное училище Пограничных и Внутренних войск НКВД СССР им. Кирова в городе Орджоникидзе, ныне – город Владикавказ. Начальником училища в период учёбы и выпуска отца из училища был полковник Шилов Фёдор Николаевич. Отец после выпуска из училища получил назначение в 5 Донской полк, дислоцировавшийся в городе Риге. Войну он встретил в Риге 22 июня, когда т.н. «пятая колонна» уже обстреливала наши военные части. С 24 июня началась эвакуация семей военных. Отец, единственно, что успел, так это проводить до поезда на Рижском вокзале мою маму с двумя детьми – моим старшим братом Борисом 1936 года рождения и моей сестрой Галиной 1939 года рождения. Где-то год назад в разговоре со старшим братом Борисом я спросил у него: «Что тебе запомнилось в момент расставания с отцом?» Брат сказал – «Отец заплакал!» Видно, на уровне подсознания отец понимал – «Больше он никогда не увидит свою семью». Моя мама, Людмила Ивановна, дочь русского офицера, выпускника Владимирского пехотного училища, моего деда И.А. Жеребилова, и внучка русского офицера, выпускника Елисаветградского юнкерского кавалерийского училища А.А. Шнейдера, шесть суток добиралась в Курскую область к своему отцу – И.А. Жеребилову. В суматохе на Курском вокзале в Москве она потеряла сумку с документами и деньгами. И что бы вы думали? Сумку кто-то нашёл, и она была возвращена матери. Представляете, какие же люди были в общем горе и неразберихе, чтобы вернуть документы и деньги! Вот они, советские люди!
Я родился 20 августа 1941 года уже не в Риге, а в Курской области у деда. Говорили, что я родился «в рубашке». Как вы понимаете, моя мать добиралась шесть суток к своему отцу с двумя детьми и беременная мною на восьмом месяце. Она рассказывала, что в поезде, который бомбили недалеко от Риги, некоторые женщины от безысходности и страха сходили с ума. Но самое главное – никто не оставлял своих детей на произвол судьбы, как это принято во времена «свободы и демократии», которые перепутали со вседозволенностью новые девочки-сеголетки.
Наша связь с отцом оборвалась навсегда на Рижском вокзале в июне 1941 года. Отец так никогда и не узнал о том, что у него родился сын. Донской полк с боями отступал до города Таллина. В ходе отступления и жесточайших боёв отец был ранен в руку. Остатки полка были погружены на транспорты в Таллине. В итоге отцу досталась участь совершить тот трагический и героический переход кораблей и судов из Таллина в Кронштадт в августе 1941 года. Многие корабли и транспорты стали жертвами фашистских налётов и подрывов на минах. С конца августа по 8 сентября отец лежал в госпитале в Выборгском районе города Ленинграда на улице Выборгская, дом 23.
После выписки из госпиталя отец был назначен командиром взвода в 10 полк 21 дивизии войск НКВД. Бои 21 дивизия вела в районе Автово, Лигово, Пушкин. Здесь отец и погиб 1 июля 1943 года. Приезжал сослуживец отца на лечение в освобождённые от немцев наши места летом 1943 года. Говорил, что мой отец был раздавлен танком, вроде бы граната, которую он бросил, не взорвалась. Так ли это, не так, неизвестно. Сослуживец отца сам погиб несколько позже. Связь с отцом так и не была установлена. Мои попытки более подробно узнать ещё что-то о судьбе отца оказались безрезультатными.
Меня крестили, как это было принято в православных семьях, осенью 1941 года в нашей церкви, построенной в 1864 году «тщанием подпоручика Андрея Толмачёва и освящённой в честь в.м. Дмитрия Салунского». Так сказано в Церковной ведомости за 1915 год. Церковь эта никогда не закрывалась, потому что её прихожанами были рабочие сахарного завода, а сахар по советским временам был стратегическим сырьём. Где-то в 2008 году, находясь в отпуске на Родине, я познакомился с настоятелем нашей церкви отцом Иосифом – бывшим морским пехотинцем Тихоокеанского флота. Это он сумел вернуть надгробную плиту и установить её у восточной части церкви, посвящённую создателю церкви подпоручику Андрею Толмачёву. Её долгое время использовали в качестве мостка у колодца. В ноябре 2008 года я посвятил стихотворение этой старинной церкви, где меня крестили:
Крест в России по росту –
Возжигайте свечу!
Вот дорога к погосту –
«Умирай!» «Не хочу!»
Это, брат, отговорка –
Ты России родня:
Укатала ведь горка
Всех до Судного Дня!
Бродят призраки в хате,
Нет в полях борозды,
А следы на асфальте –
Со слезою следы!
Плакать всё же не стоит
И не стоит рыдать –
Церковь всех успокоит
И вернёт благодать!
Тут особая смета
Воедино свела
Красный флаг Сельсовета
И Красу–купола!
Принимайте загадку
Немудрёной строки –
Ведь не тронули кладку
В грозный час земляки!
Что им лозунги-крики?
Что им Бог без Царя?
Вот и радуют лики
Люд честной с алтаря,
Колоколенка светит
И летят облака –
Дай-то, Бог, перекрестит
Всех Святая Рука!
Война на нашу территорию и на наш небольшой посёлок пришла в 1941 году. Мы оказались между двух огней – с запада немцы, с востока советские войска. Бьют немцы – бежим на восток, бьют наши – сидим в погребах. У меня на уровне подсознания с детских лет навсегда осталось неприятие взрывов. Видно, так распорядилась память. Выходя в море на корабле, всегда требовал тщательно крепить все предметы, чтобы в штормовом море ничего не гремело. До сих пор не переношу взрывы новогодних петард. Остался навсегда детский испуг военных времён.
С немецкими солдатами я «познакомился» вначале 1943 года. Где-то в январе к нам в дом кто-то постучал. Когда открыли дверь, оказалось, что это немецкая разведка: два солдата в белых маскхалатах с ручными пулемётами. Ничего не спрашивая, зашли обогреться, как хозяева. Пулемёты сложили на стол. Я лежал рядом в кроватке. Моя бабушка Софья Александровна прекрасно говорила на немецком языке. К счастью, это уже были не те немцы, которые «разрядились» на Белоруссии и наших западных областях. Они уже понимали свою безысходность. Из разговора выяснилось – они рабочие, недавно призванные. Увидев, что моя мать держится за грудь, один из немцев спросил – «Что случилось?» Бабушка ответила, что у неё болит сердце. Рыжий немец достал какие-то таблетки и подал их матери. Через полчаса немцы ушли. Это из рассказа моей бабушки. Эти немцы будут разбиты и в большей массе погибнут в феврале-марте 1943 года при наступлении наших войск.
Был случай, когда к нам в дом пришёл полицай в сопровождении двух немцев. Мать поняла - пришли за ней, так как полицай прекрасно знал, что она жена офицера. Полицаем оказался бывший герой Советско-финской войны, о котором в 1940 году писали областные и местные газеты. Мать
его знала и в отчаянии стала стыдить полицая, понимая безысходность своего положения. Полицай молчал. Минут через 20 полицай и немцы ушли.
После войны в нашей местности мы знали нескольких бывших полицаев – они отсидели в тюрьмах лет по 10 и вернулись в родные места. Аресты пособников немцев производились где-то до 1948 года. Видел, как некоторых пособников увозили в кузовах машин под охраной солдат.
При штурме усадьбы купцов Собашниковых, посёлок Никольское, зимой 1943 года погибли многие наши солдаты. Часть строений усадьбы были каменными, что и определило наши потери. Советских воинов похоронили в нескольких братских могилах. Трупы немцев частью свезли в болото, частью в заброшенные отстойники сахарного завода, частью в разрытые карьеры, где добывали глину. Где-то в 2011 году я побывал на одном из мест, где были зарыты немецкие солдаты. Там сейчас орудуют «чёрные копатели», добывая железные кресты, перстни и пр.
После окончания боёв на Курской дуге и освобождения нашей территории, мою мать вызвали в военкомат. Она шла пешком до военкомата по местам недавних боёв. В военкомате ей вручили похоронку. Мне на этот момент исполнилось два года. Что бывает при получении похоронки – рассказывать не стоит. Нам начали платить сталинскую пенсию. Пенсию платили без задержек, правда, ежемесячно надо было ездить или ходить матери в район за 17 километров и ожидать выдачи пенсии где-то около 4-5 часов. Сталинская пенсия нам помогла выжить! Так это было:
Где лёд сердец давно не тает,
Где бесконечен горький пост,
Лишь Мать-Славянка возрыдает
И посетит родной погост!
Ах, с кем обидой поделиться?
Где наш, Державный Иерей?
... Я видел сумрачные лица
Солдатских вдов и матерей,
Я видел истину в повторе,
Я слышал плач и бабий стон –
Не растворило злое горе
Вода порушенных времён!
Но не берёт Отчизну скотство –
Она кричит себе – «Держись!»
А безутешное сиротство
Не говорит - пропала жизнь,
Не говорит - сгорели гранки,
А в горе доля коротка -
Ещё поднимутся подранки,
Ещё поправятся слегка,
Вздохнут у собственного тына
И станут землю поднимать,
Глядишь, отца в повадках сына
Поймёт стареющая мать!
И плеч разлёт, и повороты,
И труд до сумрачной зари –
Возможно, русские сироты,
И есть Земли поводыри?
А сын, вне времени и правил,
Не остудил отцовский пыл –
Забор порушенный поправил
И косу старую отбил,
И накосил травы без счёта –
Сам молоком коровьим сыт,
По вечерам строгает что-то
Да всё скамейку мастерит,
С утра – потеет в огороде,
И всё умеет, всё с руки –
«Ты, мать, мне булочку на соде
К обеду всё же испеки!»
И тот же чуб, а голос звонко
Летит у старого плетня!
... И забывалась похоронка,
И безутешность трудодня,
И власть, обруганная круто,
И хлеб мякинный без муки,
Казалось, вот она, минута,
И заживётся по-людски,
И бредень вытащим из тины,
И справим ручку у серпа,
И будут прежними крестины,
С попом, возможно, без попа,
И жизнь тебя одарит светом,
И хлеб вернётся золотой,
А красный флаг над сельсоветом
Не будет ветошью пустой!
И фронтовик, лихой старатель,
Себе в трудах не скажет – «Стой!»
Все вместе – поп и председатель,
И купол в небе золотой!
Глядишь, в кирзу укроем ноги,
Сады взрастим и деревца,
А Сталин тяжкие налоги
Отменит вдовам до конца!
Что ж, не грешно у нас забыться
И возвести мечтою гать –
Мать, словно рыба, будет биться
И ненамеренно вздыхать,
И подводить земные счёты,
И возводить над жизнью суд,
И лишь сыновние заботы
Её от горестей спасут!
С освобождением нашей территории от немцев стали призывать в армию всех, кому на этот момент не исполнилось 50 лет. Напомню, что с началом войны рядовых призывали в возрасте до 30 лет. Моего деда, бывшего выпускника Владимирского пехотного училища, получившего два ранения ещё в Первую мировую войну и репрессированного , призвали в качестве рядового в октябре 1943 года, хотя он был царский офицер. Наверное, не доверяли. Последнее или третье тяжёлое ранение дед получил на Западной Украине в 1944 году. Их часть вела бои с остатками фашистских пособников или бандеровцев. Так что у меня к этим предателям и подонкам особый счёт.
По российскому телевидению 17 октября 2004 года показали интервью одного недобитого бандеровца. Он заявил: «Я знаю москалей! Всё у нас украли – мову, историю, князей…!» Пришлось дать ответ недобитому фашиствующему негодяю:
Ах, фашистская морда,
Недобитая рать,
От какого народа
Смеешь Русь упрекать?
Ишь, какие обновы,
Ишь, каков людоед!
Что касается мовы -
Там болгарина след.
И для всех поколений -
Русский гений един:
Тут без всяких сомнений
Пушкин всем господин!
Не с тобой мы навеки
Братья нынче–вчера,
След российской просеки
От её топора!
Не нужны нам Мессии,
Как и блуд воровской -
Невский был у России,
Был Димитрий Донской!
Не холопы–уродцы,
Не безродный заквас,
А свои полководцы
Есть и были у нас!
Пётр учился под Нарвой,
И Отчизну любя,
Под красивой Полтавой
Проучил и тебя.
Уж написаны главы
Славы русских побед -
Ты бежал от Полтавы
За Мазепой вослед.
От украинской репы
Я не стану добрей:
Ты - пособник Мазепы
И простой лиходей.
Не казак ты, вояка,
А ошмёток свиной -
Словно злая собака
Брешешь мёртвой слюной,
А народная рана -
Для тебя, словно дым,
Ты пластался под хана,
Был под паном худым.
Не крещёный картечью,
Обходивший завал,
С Запорожскою Сечью
Ты века воевал.
Часто в роли баскака,
За грошовый удел,
Наводил и поляка
На Днепровский предел!
Век не жертвовал плотским,
Верность Польше хранил -
Вместе с паном Потоцким
Свой народ хоронил.
Неуёмная сводня,
Не прозревший апаш!
И Хмельницкий сегодня
Уж предатель - не ваш.
Что ни делал - не чисто:
Или кровь, или гной!
Перепутал фашиста
Ты с любимой страной.
Эх, змеиное жало,
С головою осла!
Разберись для начала -
Что Россия дала?
Век хохла не корила,
Не стреляла в висок,
И тебе подарила
Крым и польский кусок!
Не Панас ты, не Ванька
И Земле не судья -
Для тебя и Диканька
Не твоя, не твоя!
Что ни слово, всё пенка,
Всё враньё не за так,
Для тебя и Шевченко,
Как разменный пятак.
Непотребная мова,
Воробьиная прыть,
Может, Рюрика снова
Нам с хохлом поделить?
Дед лежал в госпитале где-то на юге и вернулся домой в ноябре 1944 года. Из всего, что запомнилось мне – это колючая серая шинель и новый запах. Это был запах мандаринов, о чём я узнал позже и которые снова попробовал на курском базаре где-то после 1950 года. Фактически, в одном лице дед стал для меня и отцом, и дедом. Я был лишён некой роскоши – упрекать родителей в том, что они мне чего-то там не дали, что они, якобы, виноваты в чём-то передо мной. На меня никогда и никто не кричал, никто меня не поучал. Я запомнил простые истины бабушки – «Бережёного Бог бережёт!» Или ещё – «Стой подальше от греха!» Я не понимал суть греха, не знал библейских заповедей, но на уровне подсознания понимал одно – огорчать родных и близких своими проблемами, выходками и поведением нельзя. Когда мне было лет девять, дед переписал для меня своим каллиграфическим почерком молитву «Отче наш…!» Я молитву иногда читал перед детскими играми в разновидность хоккея на льду – мы гоняли мяч без коньков. Коньков-то нормальных не было. Прочитаю, мол, молитву, и Бог мне поможет победить. Так, по-крестьянски я понимал помощь Бога. Недавно, перечитываю один из томов истории, посвящённых Дому Романовых, я нашёл яркий пример понимания Божеской помощи русским крестьянином. Когда загорелся крестьянский дом, то были спасены дети, животные и старая икона. Крестьянин просил Бога помочь загасить пожар. А дом горел! Крестьянин обиделся на Бога, и со словами – «Ах, так!» - и бросил икону в огонь. Так и я понимал помощь Бога!
Из рассказа матери я узнал, что рядом с нашим домом на дороге немецкий конвой расстрелял нашего пленного – он сильно хромал и отставал от строя пленных. В гимнастёрке убитого солдата нашли материнскую молитву, которая должна была спасти солдата. Не спасла! Позже, вспоминая этот случай, я написал стихотворение под заглавием - «Кому трудней досталась ноша?» Ключевыми словами стали слова – «Не всем молитвы помогли!» Вот это стихотворение:
Мы посвятили жизнь
Морям,
Успев в поток
Единый слиться,
И оставалось
Матерям
Украдкой плакать
И молиться.
Не все молитвы
Помогли,
Как видно, где-то
С ритма сбились,
И погибали
Корабли,
А наши матери
Молились.
Гранёный с водочкой
Стакан
И боль,
Что придавила плечи!
Шла смена
В трудный океан,
А в храмах
Зажигали свечи.
Мы знали
Сумрачный исход
И судьбам
Вечные угрозы -
Кому-то
Волны и поход,
А матерям -
Тоска и слёзы!
…Прости меня,
Родная мать,
За боль,
Что занесла пороша,
За то, что не сумел
Понять,
Кому трудней
Досталась ноша?
Бабушка Софья Александровна, закончившая 2-ю Курскую женскую гимназию, была очень набожной. Когда она молилась перед иконой, то даже становилась на колени и касалась лбом пола. Видно, такова судьба ей досталась, коль она так усердно молилась. Но своё притязание к Богу она нам, детям, никогда не навязывала. В зрелом возрасте я вспомнил, как перед Рождеством она пыталась показать мне на небе какую-то звезду. Позже мне стало ясно – она показывала т.н. Вифлеемскую Звезду, извещающую о рождении Христа. На Пасху все вместе садились за общий стол и разговлялись. В столе со времён недавней войны сидела немецкая пуля.
Её вынули, но след от пули оставался долго заметным. После голода 1947 года, который я запомнил навсегда, сырный кулич и кулич из муки-крупчатки, которую можно было купить в Курске после 1950 года, для нас казались настоящими деликатесами. Красили яйца к Пасхе. Никто этой христианской привычке никогда не препятствовал. Церковь служила исправно, где и освещали пасхальные куличи.
Второй мой дед, отец моего отца Тимофей, жил где-то в 7 километрах от нас в селе Рязаново. Престольный праздник в честь Николы Зимнего приходился на 19 число декабря. Этот праздник всегда отмечался. Часто мы по этому случаю ездили к деду в гости. Так это было:
В воскресный день забудем школу –
Не подведёт нас снежный шлях,
И встретим Зимнего Николу
У деда старого в гостях!
Не буйствуй голосом, возница,
Спокойно вожжи отпусти,
И пусть мерещится и снится
Отчизна новая в пути,
Чтоб показались слева, справа
В морозном облаке дома,
Что хороша у них оправа
И с красным хлебом закрома!
... Ну, здравствуй, милая сторонка,
Я долго ехал! Виноват!
Привычно лает собачонка,
А бабка шепчет – «Боже Свят!»
Встречай Земля, не к месту скука –
По вехам времени лети,
Ну, обними, старуха, внука
И, как всегда, перекрести,
И со слезой легко и чётко
Смени свечу у поставца,
И повтори – «Подрос, сиротка!» -
И вспомни снова про отца,
И угости блином и мёдом,
Топлёным, с пенкой молоком!
... Изба наполнится народом –
Тут вспомнить есть кому о ком!
Но я восторгу не перечу,
Мне печка – временный уют,
Тут пьют в застолье не за встречу,
И не понять – за что же пьют?
За Русь, пожалуй, за Отчизну,
Дань отдавая светлым дням,
А может быть, справляют тризну
По безутешным деревням?
По нашим весям да отшибам,
По самобытным островам?
Где вся Россия вечно дыбом,
Где не даётся счастье нам?
Тут не забыть земные были
И память сердца не стереть –
Тот не пришёл, того убили,
А этих в срок сразила смерть!
Но в праздник вовсе не до шуток –
Не словом славится приход,
Да и застолье – промежуток,
Чтоб торопить крестьянский ход,
Искать куски, не самородки,
И слушать выкрики – «Изволь!»
И пусть сегодня стопка водки
Слегка заглушит в сердце боль!
И, показалось, всё-то дивно,
И славно время непосед,
Но тут легко и заунывно
Запел хмельную песню дед!
И в песне той – такая трата,
Такая горестная нить,
Что только Истина Солдата
Её способна оценить,
Понять в словах стихию боли,
Прочесть мотив наверняка –
И стало ясно - поневоле
К стакану тянется рука!
А, если выпил, что-то стою -
Ты возвратил былую связь!
Никола Зимний? Всё пустое –
Тут Русь в застолье собралась!
Тут хитреца, мечты, мозоли,
Тут вековой крестьянский скол,
Тут торжество славянской доли
И лет кровавых произвол!
Тут от отцов - из дуба клети,
Тут вечен прясельный набор,
И тайный выстрел на рассвете,
И с государством тихий спор!
... Остепенись! Не мысли узко –
Ещё надёжна крепость свай,
А сало – лучшая закуска,
И надо выпить! Наливай!
Проговори - нам мало надо,
Нам надо кроить, но не шить,
А праздник – вечная отрада,
Чтоб боль земную заглушить,
И убедиться – вроде живы,
Несём наследные горбы,
А, если в чём-то торопливы,
Так то во время молотьбы,
Или при зареве покоса,
Когда росистая трава,
Когда на солнце смотришь косо,
Не опуская рукава,
Когда хранишь былую хватку,
Когда работа – русский шок!
Ну, хорошо! Давай с устатку,
А через час – на посошок!
Ещё по маленькой хотя бы,
Не торопись позорить ряд –
Ну, что вы там? Молчите, бабы,
Когда мужчины говорят!
Мы без застолий одичали -
Косили колос налитой,
Ну, дайте выплеснуть печали
Эпохи грязной и пустой,
Ну, дайте временно забыться,
Ведь мы спасаемся, не пьём,
Нам и в застолье часто биться
Привычней словом, не дубьём!
...Рождались мысли быстрым роем
И покоряла души прыть –
Застолье? Это всё второе,
Одно добро – поговорить!
... И вновь недальняя дорога,
И шлях, накатом знаменит,
А дед печальный у порога
Без шапки, старенький, стоит!
Прощай, крестьянская порода,
До тёплой встречи в новый срок!
... Лежит в авоське банка мёда
И сала значимый кусок,
И память сердца – праздник званый,
И мысль – Россию не суди,
А снег в лицо, и день туманный,
И лучик света впереди,
И конь до дому быстро рвётся,
А думы дедовы легки!
... Моя Россия бьёт и бьётся,
И рвёт в натуге постромки,
И в торжестве врачует раны,
И ищет выбор на ходу,
А где-то снежные бураны
Пророчат новую беду!
К моему деду по матери Ивану Антоновичу дед Тимофей относился с большим уважением. Он понимал уровень образованности деда Ивана.
Дед Тимофей Антонович родился в 1883 году. Отслужил рядовым в Русской армии. Знал тяжкий воинский быт солдата. Я всегда его посещал, приезжая в отпуск из Училища, а позже с Северного Флота. Деду было приятно, что есть у него такой внук. И он с гордостью шёл по селу рядом со мной, отвечая на немудрёные вопросы односельчан. Для меня он всегда покупал вино. Считал неудобным ставить на стол самогон для внука-офицера, хотя его самогон был лучше креплёного вина. Я нередко пытался втолковать ему новую политику в отношении сельского хозяйства. Дед никогда не верил моим доводам.
У него, русского крестьянина, взгляд на землю был совершенно иной. И он во многом, по моему нынешнему разумению, оказался прав. Как-то он спросил про норму мяса, которую ежедневно нам выдают. Когда я озвучил нашу норму, которая была в 200 грамм, он заметил, что в период его службы солдату ежедневно выдавали фунт мяса. На тот момент я поверил, но позже уточнил норму царских времён. До 1905 года русскому солдату ежедневно полагалось 200 грамм мяса, а после 1905 года – 300 грамм. Видно, дед просто что-то запамятовал или хотел меня удивить щедростью царских времён.
В войне 1914 года дед участия не принимал. Согласно царской политики одного из мужчин в семье оставляли обязательно на хозяйстве. Воевал его брат, который попал в немецкий плен, но из плена вернулся живым. Мне довелось его видеть. Дед содержал небольшой сад и пасеку из 5-7 ульев. Огород и сад всегда содержались в образцовом порядке – сказывалась долгая крестьянская привычка к честному труду на себя. Надел для служащих по тем временам давался размером в 15 соток, для крестьян – в 50 соток. Что касается земли, то такая «щедрость» Советской власти явно проигрывала временам Романовых. Тогда на семью по закону было положено не менее 4-х десятин земли. Я не помню, чтобы дед ругал Советскую власть или Сталина. Так был приучен русский народ известным для всех посылом – «Всякая власть от Бога!»
Когда же власть захватил Никита Хрущёв, который был родом из села Калиновка Курской области, тут уж об этом деятеле слухи по району быстро поползли. Дед приносил эти слухи из района, куда ежемесячно пешком ходил за пенсией. Можно было услыхать от деда такие слова – «Да он же наш дурачок! Какой он руководитель?» Негативные отзывы особенно усилились после обложения налогами всё, до последнего куста, что росло в саду. Вырубали кусты смородины, убирали часть яблонь. И на резкие слова в отношении Хрущёва многие не скупились. «Дурак – он и есть дурак с его дурацкой политикой!» Но самое главное, что я запомнил, так это быстро вошедшая привычка насмехаться над Хрущёвым. А это уже – приговор! Такой руководитель долго не просидит на своём месте в Кремле! Так всё и случилось. Обличителя Сталина убрали его же соратники в октябре 1964 года.
В 2005 году я написал стихотворение под названием «Потерян страх Божий!» Героем этого стихотворения стал мой дед по отцу Тимофей Антонович. Вот часть этого стихотворения:
Я помню тот вечер погожий
И тихий в избе разговор -
«Потерян в России страх Божий,
Что был у крестьян с давних пор!»
Мой дед, с вековечной бедою,
Лил слово, как воду в ушат -
«Я нынче копейки не стою,
Возьмут и к утру порешат!
Такие вот рынки-базары,
Такой вот сегодняшний хват -
Уже подросли Кудеяры
Из сельских сопливых ребят.
Живут без отцовского спроса,
Посмотришь, одна маета,
Не стало жнивья и покоса,
И школа сегодня не та.
Не вырос, а в умники метит,
Тот трутень, а этот алкаш,
Гляди, он и лба не окрестит,
Не помнит слова «Отче наш...!
Господь непременно накажет,
А многих уже наказал!»
... Мне дед ничего уж не скажет,
И многое он не сказал.
Крестьянин сермяжный, не нытик,
Со всей поголовной виной,
Он был Человек, не политик,
Он корень России больной.
Дед от природы был мудрым и добрым человеком. Всегда старался меня угостить то яблоком, то мёдом с топлёным молоком, то что-то дать в дорогу. Когда я приезжал в отпуск в звании курсанта, дед давал мне каждый раз по 25 рублей. Что такое 25 рублей? Это 6 бутылок хорошего коньяка или 7 килограмм сливочного масла.
Позже я осознал, что в лице моего деда уходило навсегда целое поколение, познавшее горести и потери двух Великих Войн, жесткой сталинской политики, голода и холода. Поколение наших дедов и отцов – самое обездоленное поколение. Но сколько в этом поколении было мудрости, доброты, крестьянской силы и вечной надежды на лучшее. Уходила навсегда старая России-Родина! Я это осознал слишком поздно. Мы же вечно торопились. Мы о многом так и не расспросили наших дедов. Позже, осмыслив прошлое, мы будем по архивам собирать то, что мог бы нам рассказать наш дед, хотя не всё мог и сказать:
... А внук, в обычай, непоседа,
Коль понесётся – то держи,
И про войну былую деда
Нередко просит – «Расскажи!»
Какой огонь укрыли дали?
И что дед точно не забыл?
И как на фронте убивали?
И сколько немцев дед убил?
О, рассказать – не пообедать,
Внучок простой рассказик ждёт,
Но, если правду всю поведать,
С деревьев завязь упадёт!
И разорвётся в сердце мина,
И в дождь сомкнутся облака –
Ведь фильм про взятие Берлина
Рукой подсахарен слегка,
Припудрен в хитром антураже,
В знакомом кличе – «Победим!» -
Да мы века в державном раже
Пускать привыкли светлый дым!
Привычно бравурные марши
Летят над выжженной страной,
И говорят – победы наши,
Да счёт прописан Сатаной!
Победный день огнями красен
И разукрашен кровью Долг,
Но смертный выбор не напрасен,
Как и посмертный эпилог!
Мы часто строимся по ротам,
А чаще пули молча льём –
И что там Анка с пулемётом,
Коль вся Россия под ружьём,
Коль все года из ржавых пятен,
Коль крутит боль веретено,
Но знает внук, что дед причастен
К Победе Главной всё равно!
Война – не сладкая истома,
Войной ли души бередить?
И на войну в слезах из дома
О, как не просто уходить!
Но время Славе не изменит
И чести русских воевод,
А внук прошедшее оценит
И деда старого поймёт,
И прокричит – «Мои Победы!
Моя восторженная Рать!»
... Не всё сказали внукам деды -
Не смели многое сказать!
То мал внучок, то слишком молод,
То не растаял смертный лёд,
То приморозит властный холод,
А то и оттепель всплакнёт!
И нам покажется – не тужим,
Хоть не кричим – «Благодарю!» -
Мы не Державной Правде служим,
А чаще Трону и Царю!
И на раздумье нет минуты –
Не скажешь времени – «Уважь!»
Сегодня кровь, а завтра смуты,
А послезавтра, холуяж!
И нет в повторе середины –
Всё те же сверху калачи,
Мы все в единственном едины:
«Молчи, невежество, молчи,
И в ходе времени не засти,
И будь своим молчаньем сыт!»
Каркас разорванных династий
Молчаньем русским знаменит!
Тот вознесён, того не стало,
А этим – мы не дорожим,
И Русь не Славой прирастала,
А чаще вымыслом чужим,
И тем, что в спешке прокричали,
И тем, что мы не различим –
Мы в стужу зверскую молчали,
И в лето тёплое молчим,
И безобидно землю роем,
Не знаем значимость бесед,
И ждём былинного героя,
А рядом твой геройский дед,
Усы и царская папаха,
И у Крестов отменный вид,
И в сердце огненная плаха
Обидной памятью дымит,
И память, солнечная птица,
И неподъёмные года!
... Лишь в слове память повторится,
Что внук запомнит навсегда!
Мой дед по отцу Тимофей Антонович умер на 90-м году жизни в июле 1972 года. Остановилось сердце. Я в это время находился в отпуске. Тогда пришли простится с дедом все селяне. Гроб с телом деда перенесли через реку Реут и похоронили на сельском кладбище над речной кручей. На похороны я пришёл в форме капитан-лейтенанта. Поминали деда мёдом и самогонкой.
Забежал несколько вперёд. Вернусь в послевоенные годы. О голоде 1947 года я как-то уже упоминал. По большому счёту – русскую глубинку от голода спасла обычная корова. И к корове всегда было особое отношение. Корову подбирали и покупали по знакомству, по рекомендациям близких. Помню, что наша корова была всем хороша – и красивая, и молоко от неё было вкусное, но слишком бодливая была. Утром все окрестные коровы после дойки отправлялись под присмотром пастуха на луг. Но луг этот давно был обделён травой, и наша корова нередко старалась сбежать на поле, где росла свёкла. Однажды, когда я попытался её поскорее направить домой, голодная корова, развернувшись, пошла на меня. Я упал. Она перескочила через меня, но не наступила на лежачего. Видно и у бодливых коров есть коровий закон – лежачих не бодают! После этого случая эту корову сдали на мясо, и поехали на казённой телеге с бабушкой и дедом за 25 километров в дальнее село покупать новую корову по рекомендации знакомых.
О, это был целый ритуал! Тут был и разговор с хозяйкой, и скромное застолье с самогоном, и небольшой торг. В итоге корова была куплена.
Поздним вечером мы возвращались домой с новой коровой, которая спокойно шла, привязанная длинным поводом к телеге. Так это было:
...Боль от слов, как время с поркой,
Как с грозою облака –
Затянулся дед махоркой
И закашлялся слегка!
Что ж! Эпоха не в тетради,
А сожжённая дотла,
И тоска его во взгляде
Горше времени была,
Как полынь, что слева, справа,
Как к утру зубная боль –
Дед, как Родина-Держава,
Как славянская Юдоль!
Ждал не сладкую удачу
И не сдобный каравай!
...Он слегка ударил клячу
И добавил – «Ну, давай!
Ну, пошла! Пока что живы,
Нам в России не до слёз!»
...Дальше птичьи переливы,
Стук копыт и шум колёс,
И кустарник вдоль дороги,
И столбы, и провода –
Если есть в России боги,
То не с нами, как всегда!
...Докурили! Треба – свята,
Как знакомая печать –
Что ж, нередко для солдата,
Лучше просто помолчать!
Помолчать! И в этом – тайна,
Как взглянуть на бирюзу,
Чтоб не вышибить случайно
Словом крепкую слезу,
Чтобы навеки быть солдатом,
Чтоб нести число обид –
Расщепить мы можем атом,
И расплакаться навзрыд,
И скрутить эпоху круто,
И расправить завиток –
Нам ведь слабости минута,
Будто воздуха глоток!
«Ну, пошла своим парадом,
Нынче быстро рассвело!»
...Вот и церковь с полем рядом,
Вот и нужное село!
Хорошо! С дорог не сбился,
Пыль ушла и воздух чист –
Дед на Крест перекрестился,
Он давно не атеист!
Как сказать! Себе дороже –
«Отче наш..?» Спеши прочесть,
Ну, а вдруг, на Небе всё же
Русский Бог по правде есть?
Может, так! Во всём утайка,
Тут не будь других умней!
...У ворот стоит хозяйка
И коровушка при ней!
Торг потом! Порвём, где тонко –
Дед в торгах великий спец,
А пока что – самогонка,
Хлеб, вода и огурец!
Тост? Не тост! Но – «Живы будем!»
Чаша времени полна –
Торг былой не мы рассудим,
А лихие времена,
И эпох великих Слово,
И крестьянских судеб взлёт!
...Дед сказал, что нам корова,
Несомненно, подойдёт!
Корова действительно оказалась хорошей. С новой коровой мы и выживали. Часто по посёлку ходили нищие. Значит, у них положение было ещё хуже. По возможности старались дать им какую-то милостыню. Тяжёлое было время. Но была и надёжа - каждый год снижались цены на различные товары. Денег-то не было для покупки каких-то товаров, но такая сталинская забота поднимала настроение у населения. Мой дед по матери Иван Антонович, выпускник Владимирского пехотного училища царских времён, к этому времени работал главным бухгалтером в совхозе. Помню, как после денежной реформы в 1947 году, он привёз поздно вечером зарплату для
рабочих совхоза новыми деньгами. Я наблюдал, не мешая деду, как он пересчитывал деньги. Ночь прошла в тревоге. Боялись, чтобы кто-нибудь не ограбил совхозные деньги, которые до утра хранились в доме. Обошлось.
Несколько слов о судьбе моего деда по матери Иване Антоновиче Жеребилове. Он родился в 1893 году, т.е. во времена правления Александра Третьего. Его отец Антон Фёдорович дал всем детям прекрасное образование – два брата моего деда и две сестры закончили гимназии. Сёстры деда учительствовали, а одна из сестёр баба Таня была участницей знаменитого съезда РКСМ, на котором Ленин озвучил слова: «Учиться, учиться, учиться!» Дед закончил Владимирское пехотное училище в Петербурге. По большому счёту, его «однокашниками» в разные годы был известный генерал Кутепов, а также участник взятия Зимнего Дворца и ареста Временного правительства Антонов-Авсеенко. Так, выпускник 1916 года Владимирского пехотного училища Смирнов Павел Спиридонович был Начальником штаба Северного Флота с мая 1935 года по май 1938 года.
Судьба моего достойнейшего деда Ивана Антоновича вместила столько роковых событий, что их хватило бы не на одну жизнь. Первое ранение дед получил в 1914 году во время рекогносцировки вместе с командиром полка. Лежал в госпитале в Ораниенбауме. Стал свидетелем посещения раненых семьёй действующего Императора Николая Второго. После выпуска Петросоветом Приказа №1, отменявшего единоначалие и введение выборность командиров, дед был единогласно избран командиром полка. От такой Чести, по моему юношескому разумению, дед предпочёл отказаться. Был в его судьбе случай, когда он исполнял обязанности начальника караула при сопровождении вагона с золотым запасом. На многих станциях ему предлагали снять караул на несколько минут, обещая обогатить за такую услугу. Дед исполнил Присягу и доставил вагон с золотом по назначению.
Лучше, если сам дед расскажет о себе!