— Ну что же ты внучка, клади поскорее в ведро огуречный люд!
Мне вспомнилось: лето объятием греет, осот у дорожки лют,
Проворно снуют загорелые руки на грядке по всем местам...
Бабуля мне строго: — Оставь эти трюки, смотри под листком – вон там!
Я дула губёнки и лезла ногами босыми в густой осот...
Ещё помню: птицы тогда пели гаммы, где синь небеса сосёт,
В цветке огуречном, забавно и мило, гудел запоздалый шмель.
Казалось, что счастье проносится мимо – клубками сухих омел.
И злясь на него, я себя утешала – мне выпадет лучший рок.
А бабушка бремя носила без жалоб по грязи своих дорог.
Она усмехалась: — Чудачка ты, внуча, как встретишь свою любовь,
За нею пойдешь по камням и колючкам и примешь судьбу любой.
— Когда-то, я с дедом твоим убежала, семнадцатый шёл годок...
Ты, знаешь, был вспыльчив – казачий сын шалый, по бабам ещё ходок.
Крестьянской судьбы немудрёны обломки,– сгорел казак во хмелю.
— Ну, что тут поделать,– сказала, плат скомкав, – его до сих пор люблю.
Под вишней потом напоследок сидели и пел комариный хор,
Над бабкиным платьем из пёстрой синели звенело десяток хорд.
Лучи уходящего солнца бледнели, тепло раздавая в долг.
И падали вишни гранёной шпинелью на мокрый от слёз подол.