По вечерам на тихий песчаный берег
составить компанию грёзам приходит Эрик;
загребая песок перстами, своей предаваясь вере,
тыча закатным златом память о камамбере,
белой вороной себя ощущая, на все на сто он
начинает жить миром своим особым
так, что видит стремглав тритона, кита, в потопе
погибающий мир, мыслит о Пенелопе…
в такие мгновения ему позарез нужна одиссея,
всё представляет, оставить мечту не смея,
собственный струг на синей неровной глади,
постепенно теряя, странствий туманных ради,
на гребне волны с реальностью слабую связь, но
именно явь его часом однообразна:
она выражается ветром, песком, тоскою,
из следов на песке классическою строкою
забвенья, стекляшками глаз паршивца,
не зная, с чего начаться, чем – завершиться.
Жизнь познавая, лишённую напрочь цели,
корабль превращая волнами грёз в качели,
Эрик свой якорь бросил ржаветь на суше;
Эрик вчерне околачивать начал груши,
да только волна бежит, бьётся волна о берег…
Всё понимает прекрасно сегодня Эрик:
он понимает, что путь имярека горек,
что где-то под шкурой родной притаился Йорик,
что больше не Эрик он, – а мертвец, что ожил,
на флагах коего виден Весёлый Роджер...
кривая ухмылка ползет по лицу змеюкой…
С реальностью кратковременною разлукой
любуется Эрик – прекрасна, непостижима…
Льётся водой любовь из камня души, нажима
рабыня, течёт слезой, готовая быть рекою,
морем, Харибдой, Сциллой, судьбой, строкою,
дабы, по-тверди-зыби жизни и смерти сея,
стать Пенелопой, встречающей Одиссея.