Светел мой образ,
как штамп, узаконен.
Пахнет подлогом
и некрологом.
Светел и... тёмен.
И - не на иконе:
в дверном проёме и над порогом.
Как я высок!
Как, по-прежнему, мал я!
Как ужились во мне кони и пони?
Вот что душа моя не понимала.
В красках скупых я жизнь свою понял.
Лбом ушибался,
и над косяками
вновь возвышался чёрной макушкой,
и рисовал на бумаге штрихами
лес,
просвещённый чёрной кукушкой.
Цвет снизошёл,
ибо был приумножен
скупостью гаммы, мудростью линий.
Стали гипербола с графикой схожи:
чёрный рисуешь - мыслится синий!
Образ мой сжат в рамках тёмного света!
Но не глядите так уж с опаской:
всё, что поймёте вы в рамках запрета,
вы заполняйте светлою краской!
Чёрными будут скакать до упаду
на белом фоне рыжие кони.
Краски тайком изливают досаду:
«Лоно земное чёрным заполнил!»
Как различают в чинах нас и рангах!
Но проживу меж богом и чёртом
в этих уже неизменчивых рамках -
в траурно-светлом,
в радужно-чёрном!