С улыбкой хитрою лисы
Вскрывает часовщик часы.
И не дыша сидит над ними
И пережив времён напасти,
Распотрошенные на части
Развинченные до конца
Лежат как в морге, чтоб живыми
Вдруг снова стать из мертвеца.
Как шахматист, что ставит пешку,
Как белка, что грызёт орешки,
Спокойно, ловко и без спешки
Он ремонтирует часы.
Он столь спокоен, словно слон
С усилием в шестнадцать тонн
Он стёкла в корпус заточает
Ничуть притом не опасаясь
Что может треснуть вдруг оно.
А треснет — значит суждено.
Часы! Но кто же вас носил?
Забыто прошлое навеки!
Что можно знать о человеке,
Что века два назад почил?
Быть может, под покровом тьмы
Их подарила та фемина
Что так прекрасна, что картина
Её красы не передаст?
А может быть в победный час
Их командир вручил солдату,
За то что с вражьею толпой
Сражался пламенный герой?
Они молчат. У них не спросишь.
Лишь раз-два-три-
-Пять шесть семь восемь...
Но вдруг! О чудо! Будто сон:
Снежинками припорошён
Стоит тот дом с высокой крышей
Увы! Но буквы не опишут
Очарование времён.
В гостиной жарко "трщит" камин
"Трещит", конечно, ясно, он,
Но лишь для пущего эффекта
Я изобрёл сей омофон.
Снег вьётся в Слободе Немецкой
А я смотрю с восторгом детским
На чудную Майн Фройнляйн здесь
И не хочу ни пить, ни есть.
И он с восторгом восклицает:
"Газ фаше дело столь сегьёзно
И газ клянетесь фи, я знаю
Одныне с дочегью моей
До гхоба проводить часы
Позвольте Вам вгучить часы".
Вдруг дикий грохот в дверь и пламя
Метнулось вспугнутой лисой.
Стуча тугими сапогами
Он шаг направил мерный свой,
Тот незнакомец в шляпе чёрной,
В насквозь промоченном плаще,
И глас подобный грому молвил:
"Мориния пульберта ще"!
Тотчас растаял он в пространстве.
А я стою в без-винном пьянстве
Шатаясь тихо как трава
И часовщик глаза распуча,
Часы оставив, как сова,
Глядит и удивлённо дышит:
— Эй, что с тобой, друг мой, ты слышишь?
Уж не подвинулся ли крышей?
И вспомнил я, что два столетья
Уж умер этот человек.
Что унеслись уж дни все эти
Что нынче двадцать первый век.