Ночь. Все уснули. Двенадцать тринадцать.
В курилке сижу с папиросой и спичкой.
Не с кем беседовать. Не с кем смеяться.
Не с кем свои будоражить привычки.
Тусклая лампа. Жёлтые стены.
Стульев казённых скрипучие спинки.
Ноет какого-то хрена колено,
Тщательно ноет, почти без запинки.
Я не ропщу эту скорбь принимая,
Лицо не меняю боли в угоду.
Я соглашаюсь, я привыкаю
Знать наперёд перемену погоды.
Думает сердце о завтрашней стуже -
Можно пропасть в ней бесследно, безвестно.
Но может быть так честнее и лучше,
Чем неудобным быть и неуместным...
Что ж, папироса меня не согрела,
Но эту ночь не пущу я насмарку -
Чай приготовить - нехитрое дело.
Вышел табак, да осталась заварка.
Душу излечит и сердце утешит
Чай - элексир для ночных одиночеств.
С каждым глотком я всё менее здешен,
С каждой секундой короче... короче
Жизнь, чей размер абсолютно не важен,
Ночь, глубина у которой незрима.
Думать об этом привычно и страшно,
Но обязательно, необходимо.
Спит (как всегда) половина планеты,
Я с кружкой чая в холодной курилке -
Это моё одиночное гетто,
Это моя добровольная ссылка.
Кто-то же должен нести эту вахту...
Спи человечество, я подежурю.
Ежели справлюсь - увидимся завтра,
Новому дню улыбнёмся, покурим.
Если сломаюсь, беда не большая.
Рано ли, поздно ли - кончится смена.
Кто-то другой себе чаю заварит
И попеняет больному колену.
Дни будут так же ночами сменяться,
Будет всё то же - табак и заварка...
Я буду спать вечным сном и смеяться.
Скоро уже, после слёз послезавтра
оо2