1987 год. Начало разгула свободы. Что не запрещено, то разрешено. Так сказал Горбачев. И вместо революции народ начал поиски своего счастья. Кто в чем.
Тот год был для меня особенным. Май месяц, победный номер журнала "Огонек", в нем моя фотография и первые три стиха о войне. Я тогда был страшно горд: за три миллиона тираж, и я, - попавший в журнал по некоему блату, но больше в связи с тем, что мэтры прощелкали одним местом годовщину победы. Но так уж вышло. Я не виноват, хотя вернувшийся из командировки Коротич устроил разнос Феликсу Медведеву за самовольство, но прочитав стихи, сменил гнев на предупреждение,типа, стихи хорошие,но ты без меня так не делай.
Феликс мне после уже рассказывал, через месяц другой, а тут вдруг предложил мне быть у него помощником. Что то навроде секретаря на побегушках. Я согласился. 200 рублей на дороге не валяются. Это, когда хлеб стоил 13 копеек. Так я попал в закулисье позднесовковой литературы. И вот, как-то прихожу я в редакцию, а в кабинете сидит Евтушенко. За главным столом. За спиной у него окно, а рядом суетится Феликс и, короче, кипит у них работа.
Я поздоровался. Они тоже, но Евтушенко тут же сказал, что мы заняты, дав мне понять, что я тут не к месту. Но Феликс тут же его "вразумил":
Познакомьтесь. Это Саша. Он поэт и,видимо, чтобы, разгрузить себя от больших трудов по Антологии, возьми да следом скажи: он будет нам помогать.
Евтушенко поднял голову и въедливо на меня посмотрев, сказал: а вы кто, как ваша фамилия? Или что то в этом роде.
Я ещё раз представился и он, почти сразу дал мне какое-то поручение.
Что было потом я не помню. Вот честно. Первая встреча, а я все забыл.
Вторая была там же в редакции "Огонька". Поручения были простые , но конкретные. - Саша, я вас попрошу, найдите мне то или это, вот это надо передать тому-то, а у этого забрать… Все предельно просто.
Нормальное такое деловое общение.
А как то раз попросил меня посмотреть письма. Их тогда были сотни. Он просматривал их молниеносно и отбрасывал в сторону. Поручил это и мне. Я ужасно боялся, что предложу ему графоманию, отняв его драгоценное время и он подумает, что я ничего не смыслю в поэзии. А он был строг по отношению к стихам, строг, но справедлив. Я это уже понял после того, как со страхом предложил ему обратить внимание на чью-то рукопись. Он прочел стихи и неожиданно спросил: Саша, а что вы нашли в этих стихах?
Я растерялся, скорее испугался того, что мой ответ все испортит, но ответил, как мог. И тут он неожиданно отрезал: а вы разбираетесь в поэзии. Я подумаю , что из этого можно взять…
А потом я втянулся в процесс, понял, что от меня требуется, к тому же, сам мэтр попросил меня искать умерших поэтов, достойных публикации в Антологии.
И вот я нашел. Нашел, так и хотелось сказать к сожалению живого, ибо стихи, найденные мною в помойке, были достойны публикации отдельной книгой.
— Евгений Александрович, а вот смотрите, это вам адресовано.
— А где ты это нашел?
— Вот там в мусорке было.
— А как оно там оказалось?
— Не знаю, - говорю, — может кто из ребят выкинул.
А ребята это Андрей Чернов и Олег Хлебников. Последний стал вместо Феликса зав. отделом поэзии.
Короче, прочитал он стихи, деловито засуетился и срочно попросил у меня листок бумаги.
— Я напишу ему ответ, а ты отправь. Возьми конверт, напиши адрес, ну и так далее.
Я все исполнил, но к письму вроде бы приложил свой адрес, чтобы письма снова не терялись в редакции. Так началась моя дружба с большим русским писателем Геннадием Михайловичем Тёминым. Но это ещё одна тема, достойная внимания, о которой я обязательно расскажу позже. А пока я отправил письмо в Питер и выслушивал новые просьбы и поручения. Как-то мы засиделась до поздна, ибо мэтр попросил что-то срочное, вроде бы даже и не связанное с Антологией и уже стемнело. А он был на своём мерседесе и мне говорит: ты где живёшь? Если нам по пути я тебя подвезу.
— На писательской улице,на Динамо.
Хорошо, говорит, поехали.
Так я впервые в жизни сел в крутой 190-ый Мерседес. Он и сейчас наверное круче многих современных модификаций, но дело не в этом.
А в том, что меня, обыкновенного дурачка, везёт сам Великий, который больше, чем поэт. Он довез меня до самого дома и уехал. А меня такая обида взяла, вот, ежкин же кот! Меня на крутом "мерсе" сам Евтушенко к дому привёз и никто этого не видел!
Вся моя гордость, как вода меж пальцев в песок обиды так и устремилась. Ведь, кому скажи никто не поверит…
А ещё было много забавных случаев.
У Евгения Александровича была такая черта.
Он многих поэтов знал только по строчкам. Естественно, тысячу имён в голове не удержишь, а вот строчки всегда были при нем. Сидит как-то перебирает очередную подборку. Взял листок в руку и с пафосом читает нам:
— "И мне германские погоны даны приказом РККА!"... А что, великолепно. Хотя поэт откровенно слабый.
Это он про Ринка. Был такой советский разведчик Игорь Ринк. А ещё было так.
Найдите мне " простонародный русский чорт". Я давай искать. А рукописи-то в трёх экземплярах, их, что две башни близнецов и большая телега.
А он по телефону позвонил. Свойство у него такое было, что он трубку всегда бросал первым. Я говорю Феликсу, а автор кто? Он тоже не помнит. А спросить, так это мэтр на нас всех собак спустит. Я час ищу, два…
Стали думать кто это? Ну, в натуре ребус. Кто же это такой чорт, да ещё и простонародный. На следующий день звонок.
— Нашли?
Я говорю: нет. ( С меня то спросу меньше).
— Потеряли ищите, где хотите, но чтобы чорта нашли.
И смех и грех. А тогда ж интернета не было. Это сейчас всё просто. Набил в поиск и усё в порядке, шеф.
Короче, выяснилось, что это Зоргенфрей, если я сам не ошибаюсь. И это последняя строчка стихотворения. Ну, я сразу нашел и как-то отлегло.
Вообще в гневе Саныч был страшен.
Был ещё такой момент. У Феликса дома. Приехал с проверкой, типа, чем мы тут занимаемся. И пошло.
Так, а это где, а это, почему это не готово, сколько раз можно повторять? Не хотите работать, я других найду. Вы чем тут занимались? Феликс, ты только свои дела делаешь, а работа стоит, тебе… Короче, я дословно не помню, но разошелся так круто, что машинку об пол — хрясь со всего размаху. А в ней килограммов семь-то есть, если не больше. Я испугался, ищу шконку, куда бы забиться…
Все! Если завтра чего-то там (я не помню чего) не будет, я с вами все дела прекращаю.
Мы, как два шкодливых кота, друг на друга смотрим, понимаем, что накосячили. Тут Феликс вроде бы в себя пришел и мне говорит: вот попали. Я его таким никогда не видел. Конечно, я тут виноват... Давай исправляться.
Проходит некоторое время. Приехал снова. Простите, говорит, погорячился, но так тоже нельзя. К работе надо относиться ответственно.
А вот, когда мы все успевали, было по другому. За стол сядем. Рюмочка к рюмочке. Закусочка, не на бугорке конечно, но мне-то везуха какая. Со мной такой поэтище пьет. Когда бы с кем такое ещё было? Было конечно с кем, но тут то конкретно со мной!
И опять я собой гордый. Домой-то я опять в мерседесе еду! Хотя и только до поворота к Динамо. Выхожу из машины, а народ на меня смотрит…
А раз по кольцу ехали. По левой стороне. На перекрестке три мента с палками зазебренными. Он притормозил, а они с поклоном честь отдают. Думаю, может, узнали? А потом дошло. Может и узнали, но номера-то правительственные! Буква З и дальше 00.03МО. Евтушенко увидел и говорит: это что. Раз был где-то в глубине, так мужик в ноги бухнулся: надежда, Государь, помоги!..
Я тогда это всё как-то впитывал, но без особой вдумчивости, а уже после понял, сколько же добра этот человек людям сделал. И никогда он этого не афишировал. Само собой, у него как-то это было. Всегда помогал, хотя по большой занятости мог и не довести до конца или забыть элементарно…
Но не в том дело. А в некой его такой внутренней установке, что ли. Можешь, — хоть как помоги. Вообще справедливый он был человек. Конкретный. Хотя сложный.
Как-то раз зашёл разговор о стихах. Осень была. Мы как раз уже на Арбат вышли. В театре ремонт шел, в Вахтанговском, и его серым забором отгородили. На него мы стихи вешали. Листок напечатанный.
Подходи, читай, понравилось, купи.
Стишок — рупь. Все по честному. И вот, Феликс Евгению Александровичу говорит, а вот Саша на Арбате стихи читает. Расскажи, как ты зарабатываешь? Интересно же, что кто-то поэзией интересуется.
Ну, мне вроде бы неудобно, но гордость распирает. Да, говорю, можно и сотню в день заработать и больше. А мы уже тогда на сборники перешли. По парам разделимся и прямо в толпу читаем. Каждый по три-четыре стихотворения по очереди. И самиздатовские сборнички на ксероксе отпечатанные потом предлагаем, кому понравится — 5 руб. сборник. Посмотрел на меня Евтушенко и говорит: никогда не поверю, что так можно, не может быть. А Феликс его подначивает, раззодоривает. Да, реально, я сам видел. А к нам тогда ещё Сергей Чернов подходил, интервью брал. Молодой парень моего возраста, лет 26- 28 ему было. Он на ТВЦ работал. Ну и сюжет про меня сделал.
Надо сказать, поначалу нас никто не трогал. Менты мирные были. Они вообще никого не трогали. Художников с валютой ловили. Было дело. Ну и я дальше сам уже говорю: реально, Евгений Александрович, можно, хотите попробуем. Ты слева стоишь, я справа и читаем прямо в толпу. Кто больше вокруг себя народа соберёт, тот и больше поэт.
Ну, что Вы, Саша, мне неприлично, скажут, до чего Евтушенко опустился.
Тут я, вроде как, и обрадовался. Думаю, а если б согласился? Он же просто одним именем возьмёт, хоть любую лабуду читай… Чем все это закончилось не помню, но в другой раз он меня неожиданно спросил: Саша, мы уже столько знакомы, а я ни разу не слышал ваши стихи?
Я растерялся, сразу из головы все вылетело. А он настаивает: прочтите, что нибудь.
Я "отца" начал читать. Сырой стих, конечно, но там есть такое, что…
Короче, читаю:
Там, где страх звереет год от года, там, где беззаконие - Закон,
Лучше умереть врагом народа, чем остаться жить большевиком!
Он до конца выслушал, а уже в процессе его узенькие очки так сами на лоб и поехали. Его аж чуть в диван некая сила не вдавила.
Ведь это же он должен был написать!!!
Это должно было быть плоть от плоти или от духа его. А это написал какой то идиот, который никто и звать его никак!
Но вот эта черта уважения к человеку в нем всегда была. Он собрался с духом и попросил повторить самый сильный катрен. Предел его восхищению конечно был, но я все же получил заслуженную похвалу! Потом был у нас разговор на главную тему. Он же был , скажем так,
" Семит", а я круто анти.
И вот задаёт он мне вопрос: Саша, а за что вы так не любите евреев?
И тут мне будто кто свыше выдал моим голосом; а за то, что они Христа распяли.
Но позвольте, — он тут же мне возразил - там же были и те, кто плакали!
Но тут и у меня моментально вырвалось; но тех, кто кричали: распри, оказалось больше.
И тут я получил просто ошеломляющий ответ, который, я даже не знаю какие слова найти... Короче, мне там лет 27 или 28, а ему очень много, разные категории во всем.
А я слышу: Саша, простите меня, но я уважаю ваше мнение.
Меня это так удивило, хотелось что-то сказать, но разговор на этом закончился и больше мы к этой теме никогда не возвращались, хотя я мог бы и объяснить, что я не евреев не люблю, а тех из них, кто сионисты или откровенные слуги сатаны. Но тогда я в этих тонкостях почти не разбирался. Надо сказать, что этот разговор никак не отразился на нашем общении. Даже наоборот. Пару раз Евгений Александрович давал мне поручения личного характера, которые я исполнял, как верный пёс. А ещё у меня была сумка его второй жены Джейн. Сумка самая простая: синтетическая синяя плетёнка, но очень вместительная. Я в ней и книги носил, и какие то тяжести и так она мне досталась по наследству и лет 20-ть я все никак не решался ее выбросить…
Был ещё такой момент помню. Приехал я к Феликсу, а в комнате сидит Евтушенко и книжки на пол кидает, за столом сидя. Просмотрит одну и на пол. Другую, третью. Я сначала ничего не понял, а потом дошло. Это такой творческий процесс был. У Феликса дома книг было, может, тысяч двадцать, ежели считать мелкие брошюрки со стихами. Вот они и летели на пол.
Нет, нет, ну, что это? Феликс, зачем ты их держишь? Столько макулатуры….
А Феликс собирал поэзию. Стихи. Даже самые маленькие книжоночки у него на полках стояли, типа, а вдруг, некий Пупкин гением станет, а у меня книжка с его автографом. Это ж круто!
И вот, сотни две из на пол улетело. Как сейчас помню, одна только привлекла внимание мэтра. Я потом читал её.
Нижегородский или с Волги откуда-то мой тёзка Люкин. Мне его стихи понравились.
Вот это возьмём!
Тут же мэтр заложил страничку куском листа и положил на стол. Из всей словесно-поэтической руды нашли ещё пару "жемчужин". Мигдалову помню, а вторую забыл. Может, Рабкина. Там про мужиков было и строчка такая — из контекста вырвать, мало не горюй выйдет: "я бы раздела их всех".
Вот так услышишь такое от бабёнки и думай, что хочешь.
А потом всё это обратно с пола нужно было вернуть, конечно, уже не на места, а хотя бы просто вернуть. Но день прошел не зря. Как ни верти, а материал собирался. Задумка-то великая по сути, глобальная. Строфы века. Под тысячу авторов. У кого строф больше, у кого меньше, а у кого и пару строчек всего было. Но главное — память.
Жил да был когда-то. Чего-то там записывал, кто карандашом, кто чернилами, а кто уже и шариковой ручкой. Один писал тоннами, а вспомнить нечего, а другой всего-то пару строк после себя оставил, а они в вечность врезаны. Это я веду к одному стихотворению, после которого литературное еврейство всегда шухер поднимало. А тогда шло оно под названием "Валенки" неизвестного автора. По одной версии, нашли его в планшете погибшего лейтенанта, по другой — автор его был жив, и после войны пытался напечатать, но так и не вышло оно нигде. Помню, мы варианты искали, какой оставить. И слова меняли и даже буквы, что-то всё равно Евтушенко не нравилось, а уже номер надо в печать сдавать…
А там действительно сложно.
Или: не скули и не плачь, словно маленький, или не скули и не плачь, ты не маленький.
Замерзаю, ему потеплей. Или: не зови понапрасну друзей.
Из-за восьми строк целая битва. Что оставить. Был бы автор жив…
Наконец решили. Вариант Чернова прошел. Сто лет его не видел, может, и не узнаю сейчас, да и жив ли он, но ежели жив, не даст соврать.
Кому если интересно, архив есть в интернете, там, как говорится, топор безсилен — ничего не вырубить.
А спор-то с чего еще пошел, что Разумовский, это поэт фронтовик, король рифмы, мужик, на мой взгляд гениальный, автора этого стиха живьём видел. Маленький такой, с палкой, хромой инвалид ходил по редакциям.
Многие его видели, а имени так никто и не запомнил. Потом пропал.
Это со слов Юрия Георгиевича.
Надо сказать, что на мой взгляд (а я мог стопроцентно ошибаться), Юрий Георгиевич с Евтушенко не особо "ладил", это если смотреть внешне. Ибо слова Разумовского мэтра не заинтересовали, и он их мимо ушей пропустил, судя по реакции.
Но Разумовский и сам был своего мнения.
Конечно, — говорил он мне, — несколько строк от него останется, может и больше, но не более. А вот Евтушенко о нем тоже говорил, но в другой форме, не так категорично. Одно дело уважение к фронтовику, но совсем другое отношение к поэту.
Помню принесли "День поэзии", не помню какой год или 88-ой, или 89-ый. И Евгений Александрович, листает. Головой покачивает, и видно, что не нравится ему эта книга. Там же один официоз, хотя уже и перестройка и гласность, скоро уже и перестрелка начнется, а сборник пустой. И вдруг ( может и не дословно) неожиданно слышу:
— Это лучшие стихи о войне. Никто лучше не написал.
И действительно, так просто и сюжет банальный, и вроде, как ни о чём, ну, подумаешь там, Иван Иваныч Иванов, а когда читаешь, прочитать не можешь — в глазах от слез мутно. Это тот самый Разумовский. Мы с ним некоторое время потом дружили. Мне очень приятно было, что пару стихов моих ему нравились. Про одно он даже сказал, что сам бы под ним подписался. Но это другая тема, тоже интересная, но тут смысл в том, что Евтушенко, если кому и завидовал, то только белой завистью.
Реакция у него была молниеносная. Моментально находил хорошие строчки, а самые крепкие запоминал почти с ходу. А тут целая баллада и читал он её внимательно, не пролистывал, как все остальное. А потом просто заключил: кроме Разумовского тут читать нечего. Может, и не так он сказал, но смысл такой был. И действительно, я потом и "первую бомбёжку", и про " семь немецких самолётов" почти наизусть знал. И как тут не крути, какие имена не называй, а по-моему Разумовский самый сильный из тех, кто на войне был и о ней писал.
И Евтушенко не знаю, как считал, но, как принято говорить, поэт поэта издалека понимает. И признаёт, как равного.Время шло. Шли и некоторые дела. Зимой помню было. Едем по кольцевой в "нашу" сторону. "Саша, – говорит мэтр, – а почитайте мне свои стихи". Я начал читать про Ленина. Через три или четыре катрена слышу: "Нет, я так не могу. И ехать и слушать, а то я куда въеду. Давай остановимся и начни снова". Мы подъехали к обочине и я начал снова.
Прочитал несколько стихов. Он спрашивает: – И ты это читаешь на Арбате?
Я говорю: "иногда, не длинные".
– Но ты понимаешь, что это опасно?Ведь эти люди способны на все. Могут и убить.
Я стал что то говорить в свое оправдание, но мэтр был категоричен.
Потом где-то он даже кому-то сказал, вроде бы даже и при мне: "Саша хороший поэт, но не умный. Как теперь модно говорить слово"типа" глупый.
Человек низкой социальной ответственности – я бы так продолжил.
Отругал он меня.
"Жалко, если ты погибнешь, не раскрыв до конца своего таланта".
А теперь вот его нет с нами и мне грустно, хотя в последние годы мы почти не встречались. Но я понимаю, что с ним ушла целая эпоха.
И ,предвидя нападки наших ау-патриотов без страха и упрека, скажу им всем, что это был большой русский поэт. Именно русский. И не менее.
Да он мог быть и французом, и чехом, и евреем... да кем угодно. Но что говорил Апостол Павел?
Для иудеев я был иудей, для эллинов эллин, для бомжей бомжом…
Это отличает человека вселенского масштаба. Конечно, Евгений Александрович был далек от апостольского служения, но для русских он был русским. Да и время тогда было очень уж редкостное по содержанию. Свободное. Свобода чувствовалась во всем. По крайней мере, я так ощущал. Хотя на Арбате нас продолжали гонять, составляли протоколы и проводили прочие репрессии. Евгений Александрович всегда интересовался, как мои арбатские дела, все время напоминая об осторожности. И вот как-то случилось мне попасть в 5 отделение. Его сейчас нет уже. Но в памяти оно осталось. Как сейчас помню. Стоит прямо у входа, уже как в прихожую войдешь – умывальник. Вот думаю, зачем он там. А туалет за стенкой и шланг туда уходит. Попали мы с Румянцевым за распитие алкоголя. Сидели на развалинах и вдруг мент нарисовался, как следил за нами. Мы только в стаканчики вино налили и вот он… А капитан нам, уже в отделении, так демонстративно говорит: "выливайте" – и на умывальник показывает. Ну, Андрюха и вылил. Утекло счастье наше арбатское. А с той стороны там у них ведро стоит. И за день там набирается. А с виду все такие идейные: "пьянству бой"! Сухой закон, горбачевщина.Водка по талонам, больше двух бутылок в руки не давать… А вот главное. После меня уже это достало, и я с ябедой к обоим мэтрам. Как сейчас помню: "Саша, ну что я могу сделать, я же не член ЦК" – и ещё что там про свою безпомощность. Я со всей душой, но силы не равны, как я понял. Звоню Вознесенскому: Андрей Андреич, это Саша Трубин, помните меня, я у вас на даче был...
Помню, говорит, что ты хотел?
Так мол и так, говорю, гоняют, руки крутят…
Он выслушал потом говорит: "дай мне телефон этого отделения". На этом и закончили разговор.
Проходит день-другой, выхожу на Арбат. Читаю. Смотрю майор нарисовался.
Ну, думаю, всё попал.
– Это за тебя что ли Вознесенский заступался?
Меня, как обухом по голове! "Ну, говорю, не знаю, может и за меня".
А он продолжает: "Вчера звонил, все отделение разнёс, как мол, не стыдно вам поэтам руки крутить… Ну, ты это, дай мне твою книжечку. Только чтоб не видел никто". Сцена конечно забавная. У меня аж слезы из глаз чуть не потекли…
Потом народ ко мне подскочил: "чего мент хотел, чего подходил, мы уж перепугались..." А поэты народ ревнивый.
Костя Седунов сначала не поверил про Вознесенского, а потом пожалел, но о своем, конкретном. "Что, говорит, ты майору мою книжку не предложил? Нехорошо это. Как читать, так Седунов, давай почитаем, а как о Седунове подумать…"
Много ещё потом разговора было. Они и сейчас идут. Помню у меня Кублановский выпытывал: "А как вам удалось получить рекомендацию от Евтушенко?" А я ещё над ним "издевнулся": "А у меня ещё и от Вознесенского есть".
Если кто помнит был такой журналист Урмас Отт. Была у него книжка-интервью. Найти её не могу, но у кого она есть, пусть меня поправит, если соврал. Там есть такая строчка из интервью с Вознесенским, как раз именно про тот случай. (Я дурак книжку дел куда то. А в интернете ее почему то нету.)Я сам не знал, но сосед по дому пришел ко мне и показывает: "Шурик, ты оказывается известным стал".
Я говорю: "С чего бы это?"
– Так вот, смотри, о тебе Вознесенский пишет – и книжку мне эту показывает.
Она тогда в моде была, а я лопухнулся, так ни одного экземпляра и не могу найти да и неохота уже. Зачем?
Вот тебе два поэта. Оба мною уважаемые. Но один говорит "что я могу", а второй просто снимает трубку телефона... Но это не мне судить. Я только факты привожу. А еще, помню, летом послал меня Евгений Александрович с поручением к своей маме Зинаиде Ермолаевне. Объяснил, где ее найти. Я приехал на Рижскую. Киоск Союзпечати. В киоске простая, ни чем не примечательная женщина. "Здравствуйте, говорю, Евгений Александрович просил вам передать". Ну, ещё там какие-то слова…
До свидания…
Иду и думаю: вот тебе и "еврейка". Где вы видели еврея с кайлом или еврейку со шпалоукладчиком? А тут – продавщица, ну прям, как у Галича, "обучили на кассиршу в продмаге". (Кстати, дочь его помню Алёну. Эффектная красивая блондинка…)
Это я опять с отсылом к нашим ау-патриотам. Я раньше тоже как-то делил людей по нациям. Я и сейчас делю, но по другим критериям, более на мой взгляд справедливым. А тогда мне эта тема покоя не давала. Урина помню. Приехал с Америки. Крутой такой. Это ж его строчки по всей стране ходили, как народные: "народ и партия едины, вот только разный хлеб едим мы".А человек наглый и жадный. Помню целый день с ним возился. Вроде как Феликс попросил помочь…
Ну, да ладно, хотя о покойниках только правду. Но сущность кровную никуда не денешь, как ни верти. Бог ему судья. Много их таких… Но жизнь такова...Бог ему судья.
Ещё была такая история. Помню, когда Евтушенко попросил меня написать в Питер Тёмину. Прошло некоторое время и получил я из Питера письмо. Удивительным человеком оказался этот Геннадий Михайлович.
Когда я в редакции читал его "Цветок", то потряс он даже старика Разумовского.
"Да, да, говорит, поэт". Тут я подумал, ну как же так. Человек отсидел 23 года. Семь побегов, Колымское восстание. Год почти или больше в одиночке... (215 дней, вот уже после вспомнил).
(Кстати, снимали о восстании фильм или даже два. Но ни слова ни о Тёмине, ни о Драгунове… ) И такой силы писатель, а никто о нем не знает. А когда Евтушенко подпись свою под первым письмом поставил, я смотрю, а она такая простая, почти вся печатными буквами. Ну, я пару раз потренировался и внизу листа вывел, а сверху написал:
"Телевидение, Правдюку".
Короче, сделал такой подлог, хотя Евтушенко и сам хотел помочь, но все время дела другие его отвлекали, а я как-то не решался напомнить. Нужно было нужный момент найти, а он всё не выпадал. И вот проходит месяц или два, мне звонок из Питера.
– Саша, ты что сделал?!!.. Мы чуть с ума не сошли. В дверь позвонили, какие-то люди пришли с приборами, камерами, гримеры... И сам Правдюк появился. Что случилось, кто вас прислал? А потом понял, что это ты.
И вот вышла в эфир передача.
Надо сказать, что Правдюк, Виктор Сергеевич, на редкость замечательный человек. Не балабол, как некоторые, типа мы будем следить, мы вас не оставим... мы помним... А потом всё. Ещё три передачи он сделал и с книжкой помог. "В тени закона" она называется. Небольшая такая книжечка. В основном, рассказы на страничку или полторы, да десятка два-три стихов. Но какая книга!
Я тогда сразу понял, что это русская тюремная классика. Это не Шаламов, не Солженицын.
Это совсем о другой тюрьме книга. Но о Тёмине отдельный разговор. Кому интересно, я напишу специально, но вот сейчас речь о Евтушенко. Весомое и уважаемое имя то было. А иначе бы не поехал Правдюк по адресу… Потом и "Родина" заинтересовалась, а в то время это был самый крутой исторический журнал.
Долматов им руководил и пару материалов пустил в ход. Но тут уже моя инициатива была. Вот такая вот история. Может и хорошая, может и плохая. Но я ведь не для себя старался…
Потом с Франции приезжал Синявский. Встречались они с Тёминым в Питере.
Хитрован этот Андрей Донатович был. Царство ему Небесное.
Есть у него книга. Тоже лагерная. Голоса из хора.
– Молодец, Андрей, – говорит Геннадий Михайлович, – я говорил, а он записывал за мной. Вот и книга вышла... без меня.
Это, конечно, другая тема, но показательно, что автор большой, но неизвестный.
А таких много и сейчас есть.
В Антологии их сотни.
Вот скажем, помню такой автор А. Мышкин. Долго мы искали кто, откуда? Евгений Александрович переживал очень, что ничего не нашлось. Одна публикация в "Октябре" в 194... каком-то году.
На мой взгляд, гениальное стихотворение о войне. РЕЖИЦА.
Это городок ныне Резекне, в Латвии. Но вот вошёл он в историю Второй мировой, благодаря этому стихотворению.
Есть оно в интернете. На "Стихи .ру" висит. Есть ещё у нас люди понимающие в поэзии, раз помнят…
Вот так собралась не полная, но все же солидная книга, не вместившая, конечно, всей русской поэзии 20-го века.
Не вошли в нее десятки шедевров, но не вина в том автора-составителя. Не объять всего, что пишут. Тут ещё помнится, как книга вышла, оказалось там нескольких солидных не включили, зело известных, чуть ли даже не самого Асадова. И" Бухенвальдский набат" Соболева.
Я помню перед кем-то извинялся. "Простите, говорю, великодушно, забыли, виноваты, столько материала, Евгений Александрович мог просто забыть". Бывает такое. Вылетит из головы имя и никак вспомнить не можешь, а тут ещё то одно, то другое. Говорили, что уже в этом веке вышла другая Антология, более широкая, но я о ней ничего не слышал. Может читатели подскажут. Но в любом случае неприятно перед родственниками. Вроде бы и не включили тебя или твоих близких, а с другой стороны, какая трагедия -то?
У тебя и без того десяток книг, а у паренька и было-то всего две строчки, что в обгорелой гимнастёрке уцелели…
Жизнь она не всегда светлополосная, но "она такова, какова она есть и больше никакова".
Продолжение следует.......