О Ней.
«Чики - чук…Чики - чук», - поёт старый «Зингер» под худенькими бабушкиными ногами в тёплых чулках и самодельных лоскутных чувяках. Вот уже давно - предавно сижу, подперев щёки ладонями, любуюсь: как же это у неё ладно выходит! Из - под лапки машинки струится алая ткань, подобная водопаду в лучах июльского знойного заката. Строчки ровные-ровные, словно прочертили по линейке. Не удержавшись, восхищённо провожу по ним пальцем, вспоминаю, что в пору молодости бабуля с дедом жили в Москве, где она работала швеёй…
- Бабу, ты что шьёшь? – спрашиваю у своей доброй волшебницы.
- Приданное для Верочки будет, - улыбчиво ответствует, глядя через очки с отломанной дужкой. Вместо неё – проволока, заправленная за ухо. Выцветший платок, скрывающий раннюю вдовью седину, сухие мозолистые руки, натруженные и по-особому ласковые… Неизменный цветной фартук поверх обветшавшего чистенького платья, латанного – перелатанного много раз. Бабушка экономила на себе, чтобы купить внучатам какие-то сладости и подарочки. Неизменно сердилась попыткам детей прикупить ей обнову. Наша мама и дочка Клара привозили ей отрезы на платье, но вся эта красота немедленно шла в творческий процесс, не на себя.
- И тебе сошью, когда подрастёшь, - прищуривается и, озорно подмигивая,
треплет мои упрямые взлохмаченные кудряшки.
Бабушка всем своим внучкам и окрестным молодухам шила удивительно красивые одеяла. Их можно было читать, как волшебные сказки. Сядет, бывало, у окошка и давай кудесничать – то вручную, то на своей любимой машинке. У неё был целый швейный арсенал. Всё в идеальном порядке: шпульки, много-много катушек с цветными нитками, иголки с едва заметными и широкими ушками, кусочки лоскутков, которые ей приносили соседки. Но больше всего мне нравилось рассматривать ткани, которые хранились в сундуке, гадать, какую сказку бабуля расскажет своим одеялом на этот раз. Достанет она отрез, широким жестом бросит его на стол и – о, чудо! – расстилается перед изумлённым детски взглядом то лесная полянка с нежными незабудками, то ромашковые дали, то далёкое синее море… Иногда даже из лоскутов бабуля создавала чудесные картины, а в детской голове они превращались в незамысловатые сюжеты старых осетинских сказок, в сценки из нехитрого деревенского быта. И было это по-особенному тепло, задорно и иронично, как потом я видела на полотнах Пиросмани.
- Марш умываться и расчёсываться! - шлепок не обидный, но внушительный придавал юному свину весёлое ускорение, и я бежала к умывальнику, чтобы быстрее приготовиться к очередному дню, в котором конечно же будет так много интересного. Потому что, наконец-то, я приехала к своей бабу!
Кармашек бабулиного фартука необыкновенный. То и дело в нём находилось что-то интересное для разношёрстной команды внучат: то конфеты, то сушки, то какая-то необыкновенно красивая пуговка. Пуговку хотелось непременно приладить к платьицу, как медаль.
С пуговицами у бабули была забавная история. В бурные 20-е Дедушку отправили в Москву на партучёбу. Македон Михайлович – человек честный и ответственный, не терпящий халатности и кумовства, не ищущий личной выгоды. Никогда не приседал, не выслуживался перед вышестоящими. В Москву отправился вместе с молодой женой, впоследствии – с нашей бабулей, не знавшей тогда русского языка. Можно только догадываться, насколько ей приходилось трудно в огромном городе, с непонятным укладом, многолюдьем и учащенном жизненном ритме. Бабушка трудилась на фабрике швеёй. Навыки шитья потом кормили всю семью до последнего дня.
Однажды она обнаружила, что в жестяной коробке, где хранились нитки и пуговицы, нет нужных пуговиц. Спросив у мужа, как звучит на русском слово «пуговицы», всю дорогу до магазина твердила его, чтобы не забыть. Но, оказавшись в непривычно большом магазине, растерялась и забыла не привичное для уха осетинки – горянки слово. Быстро сориентировавшись, на вопрос продавщицы «что вам нужно?», указала на пуговицы её блузки. Та, улыбнувшись, выложила перед ней многочисленные образцы, от разнообразия и красоты которых у бабушки закружилась голова.
В те времена пуговицы выполняли не только утилитарную функцию. Они были и украшением, и даже оберегом. Бабушка была настоящим филобутонистом, видела и собирала пуговицы разного назначения. Она рассказывала, что даже в крестьянских семьях 19 – н.20 вв. можно было встретить не только костяные или деревянные, но даже платиновые пуговицы. Особым шиком считались зонтики с платиновыми рукоятками. После революции вся прежняя «буржуазная» красота уступила место более простым материалам и формам. В 20 – 30 гг. в России получили распространение медные, деревянные, позже – пластмассовые пуговицы.
Денег у бабушки было немного, поэтому домой она ушла с десятком медных пуговиц, грустя о том, что не было возможности приобрести для своей коллекции стеклянные и обшитые бархатом сдвоенные медные пуговицы невероятной красоты…
Пуговки от бабушки – предмет особой гордости: сделал хорошее дело для других, проявил заботу о ближнем – получи пуговку! За лето у нас набиралось небольшая коллекция. Мы нанизывали пуговки на толстую нитку, получался браслетик. Сидя на крылечке, рассматривали и перебирали пуговки друг друга, но ни у кого не возникало желания обменять их на другие детские ценности. Из пуговок можно было соорудить невероятную красоту: к лоскутку пришивались пуговки разных цветов и размеров, получалась картинка – цветочная клумба. Травку вышиваешь зелёными нитками, получалось интересно и разнообразно. Бабушка сквозь очки, через плечо, смотрела на мои детские творения, одобрительно кивала головой, изредка давала советы, как сделать картинку ещё интересней. Так ненавязчиво, играючи, я научилась орудовать иголкой, подбирать цветовые решения и воплощать мечты в реальность. Так же весело связала первый шарфик и сарафанчик для пупсика Маши. Была счастлива необыкновенно. До сих пор удивляюсь: как же можно было такого кроху без одёжки … да ещё продавать в магазинах? Постепенно у пупсика собрался замечательный гардероб. Бабуля помогла мне сшить для Маши малюсенькое настоящее одеяльце – из шерсти и лоскутков разноцветного атласа. Бабушкина ненавязчивая педагогика каждый раз превращалась для меня в огромное радостное событие.
38 лет… Много или мало? Целая жизнь, целая жизнь! Идём по улице Серобабова. Провожать меня вызвалась двоюродная сестрёнка Лора, младшая дочка маминой старшей сестры Мусатины. Боялась, что заблужусь в до неузнаваемости изменившемся Владикавказе. Наш весёлый мини-отряд прибыл на место минут через 20 после десантирования из новенького чистого трамвая. Бабушкин дом из красного кирпича - угловой, угол дома скошен. Здесь местные мальчишки, от зари до заката, играли в «Стеночку». Смысл игры ускользал от меня, да это было совсем не важно. Важно другое: вот они, родные окошки, распахнутые настежь летом, сейчас точно так же, как тогда, в далёкие 60-е. Бабуля, завидев своих из глубин песенного трудового мирка, всегда выходила на крылечко. Худенькая, с неизменным платком на голове, в своём стареньком платьице с руками, раскинутыми в сторону, как крылья большой доброй птицы. В зелёно-карих глазах скачут весёлые огоньки. Подняв руки вверх, вдруг пускается в пляс, а мы хохочем во всё горло и тоже начинаем пританцовывать. О том, что к ней приехали внучата, быстро узнают соседи, приходят посмотреть на вымахавших за год дылд, вспоминают нас малышами. Кто-то из них научил меня, малышку, клянчить копеечки у прохожих. Жалобное шепелявое пение «У кошки четыре ноги», бровки домиком и старенькие башмачки производили неизбывное сочувствие прохожих. Они неизменно бросали в подол платьица или в кармашек кто денежки, кто конфетки, кто печенье… Я гордо приносила добычу домой. Бабуля ругала меня за эти «безобразия», а соседи от души хохотали во всё горло и хвалили маленькую добытчицу, чем ещё больше распаляли мой интерес к подобному промыслу.
И вот теперь окна распахнуты, острый взгляд отмечает новые рамы, чистые стёкла… Но никто не выходит на крыльцо, не встречает нас шутливым приветственным танцем. В доме сейчас живут папин младший брат Марат с женой Тамусей и двумя сыновьями. Толкаем дверь, входим в дом и тут всё оживает вокруг. Объятия, улыбки, расспросы, воспоминания… Дом внутри преобразился, осовременился усилиями двоюродных братьев. Золотые руки – это про них. Непременно вспоминаем детство, бабушку…
- Иришка, мальчики, а ну-ка бегом за молоком, - откуда-то издалека доносится голос генерала детских сердец. Монетки звонко перекочёвывают в ладошки старшенькой, и мы, подгоняемые весёлым азартом, бежим к молоковозке, где дородная и пухлощёкая молочница Валентина, отмеряет в бидон пенистое, пахучее молоко. По пути обратно спорим, кому сегодня достанется хрусткая горбушка бабулиного хлеба. Обычно она доставалась младшему, но тот не был жадиной-говядиной, а потому горячую корочку смаковал любой, с кем счастливый обладатель благородно делился. Добрый ломоть свежеиспечённого хлеба и стакан молока – нет ничего в целом мире вкуснее!
Бабушкино присутствие в нашей жизни было так мягко, ненавязчиво и весело, что воспринималось, как абсолютно необходимое условие счастья. Оттого мы скучали вдали от неё, разъезжаясь в августе по городам и весям нашей страны. Она было гением скромной и постоянной заботы о нас. Не любила крика, ссор. Неизменный примиритель и защитник слабого:
- Тот, кто обидел, всегда не прав, даже если обидевшийся виноват. Упавшего подними, слабого пожалей и защити. Никогда не отвечайте людям злом на зло. Так добра не завоюешь. Злой – значит слабый… Добро – оно тихое. Настоящее добро не кричит о себе. Оно поёт и улыбается людям.
Никогда не видела в ней зависти, злорадства, когда жизнь наказывала её обидчика. Всегда – сокрушение, сочувствие и тихое «Господи помилуй». Истинная христианская душа. Ночью, когда всё семейство засыпало, бабуля долго тихонечко молилась за всех, сидя на краешке кровати… Так под бабушкин молитвенный шепоток я блаженно засыпала.