Ночь для сна, а что-то мутно
и не хочется мне жить -
оттого, что будут утром
на семь четвертей рубить.
Думал я в остатках воли,
струпья на плечах скребя:
спрятать тело в сон от боли -
это бегство от себя.
Это бегство на свободу
из последних, слабых, сил,
телу бренному в угоду
кто б сознанье погасил.
Не хочу идти на плаху,
не хочу стальных цепей
и разорванной рубахи
и заплаканных людей.
Попрошу - Мне дайте газа
или в вену мне укол,
помереть - без муки, сразу!
И к прозектору на стол.
А тогда ломайте, бейте,
режьте хоть на сто частей,
но пока живой - не смейте
изгаляться, измываться
над природою моей.
И когда рассвет поднялся,
обернувшийся бедой,
кто-то плакал, кто смеялся
над несчастною судьбой.
Бедным людям было скушно -
я, как солнце из-за туч:
"- Гой, палач, больную душу
ты, пожалуйста, не мучь."
Он, палач, пошёл на милость
и не стал четвертовать:
есть на свете справедливость,
кто-то смог меня понять.
И палач, родней всех словно,
шею резко мне свернул,
не успел сказать я слова
и, упав во тьму, уснул.