Нинка не была моей подругой. Мы жили в домах, которые разделял один от другого деревянный забор. Я в частном домике с бабушкой и мамой, она в полуподвальном доме, в помещении, соседствующем с погребами жителей верхнего этажа. По каменным ступенькам они спускались к своим погребам, чтобы взять овощи: картофель, морковь, свёклу и всякие бочковые соления, как то: огурцы, помидоры, квашеную капусту, мочёные яблоки, а Нинка, её мать и младший брат Витька по таким же каменным ступенькам спускались в своё жилище, окна которого, казалось, упирались небольшими квадратами прямо на землю тротуара. И когда хотелось кому-то из них узнать, какая на улице погода, подходили к окну, смотрели снизу наверх и видели не только часть улицы напротив окна, но и ноги прохожих. Окно во двор было закрыто плотной серой бумагой, чтобы со двора не были видны на нём миски, ложки и кружки, а также хлеб, лук и крупы. Это окно Нинка назвала буфетом, когда я впервые попала к ней в гости. Кроме этого буфета здесь были стол, который раз в неделю, смочив водой, скоблили до чистоты ножом и вытирали насухо, две кровати под серыми солдатскими одеялами, несколько табуретов и деревянная лавка с вёдрами воды. Весь гардероб помещался в сундуке с навесным замком и накрытом цветным лоскутом.
В подвале с погребами не было печки и окон, а в квартире, или точнее в жилище, стояла огромная русская печь, которая когда-то обогревала две комнаты. Мимо неё, серой и облупленной, проходили во вторую комнату. И так как в комнате с русской печкой никто не жил, её не топили, и комната эта была сырой и холодной.
Во второй комнате была своя печка, именуемая плитой с духовкой и двумя конфорками, на которой готовили пищу, ею обогревались, на ней сушили обувь и одежду, промокшие от дождей или снега.
Когда кто-то заходил в жилище по случаю или в гости, обязательно всматривался с недоумением на загнетку русской печи, где ещё с давних пор продолжали стоять неизвестно чьи чугунки, ржавые и чёрные от копоти.
Нинкин брат подрос, стал ходить в школу, у него появились друзья, с которыми он эти чугунки вынес во двор, пополнив кучу металлолома, а за лазом в печь, где горел огонь в незапамятные времена, скрывались во время игры в прятки. Было очень весело. Грязные от золы и сажи, строя друг другу рожицы и хохоча, крепко обнимались. Но длилась такая игра недолго. Однажды мать раньше времени пришла домой и всё веселье остановила.
Мы познакомились с Нинкой первого сентября в пятом классе. Она подошла ко мне и сказала, что знает, где я живу, и добавила, что мы будем учиться с ней в одном пятом «А» классе, потому что её оставили за безграмотность по русскому языку на второй год, к чему она привыкла.
- Стыдно! – сорвалось у меня с языка.
- А вот и нет, - возразила она, - лучше усвою материал. Писать буду правильно.
- А сколько тебе лет? – спросила я.
- А вот считай, если ты на шесть лет моложе меня.
- Значит, ты и в других классах училась по два года? Ничего себе!
- Зато я знаю арифметику за пятый класс, а ты не знаешь.
На этом бы разговор и закончился, если бы классный руководитель Леонид Михайлович не посадил нас за одну парту. Она обрадовалась, что ей можно будет списывать у меня диктанты. Из школы мы шли вместе, и она пригласила меня в своё убогое жилище. Так я впервые увидела бедность и подумала, что это всё-таки лучшее жильё, чем было у детей подземелья Валека и Маруси, о жизни которых рассказал Короленко.
2
Акулина Ивановна (так звали маму моей одноклассницы) когда-то жила в селе Завальное, которое находилось от города в двенадцати километрах, в своём домике, сложенном из кизяка, на тихой улице, поросшей травой.
Редко, когда проскрипит телега, запряжённая лошадью, или пропылит грузовик по дороге мимо таких же маленьких домиков, как и её, крытых соломою. На всё село можно было слышать, как тарахтел на поле старый трактор. Выделялись среди этих домиков клуб, где размещалась небольшая библиотека, да начальная школа, в которую шесть лет ходила её дочка Нинка.
Акулине Ивановне казалось, что к её дочери учительница относится предвзято и ни за что оставляла учиться повторно в третьем и четвёртом классах. «Вот если бы семья жила в городе, такое бы не случилось», - думала она.
Рядом с её домом был дом сестры Полины, с которой она расходилась во взглядах на жизнь. Сестра утверждала, что безграмотному человеку в селе жить лучше, но Акулине хотелось быть городской. Она устала от нелёгкой работы в колхозе и знала, что село - не только поля заливные, не только роща над речкой. В селе земля просит рук. И от нелёгкой работы в поле болят поясница и плечи, руки и ноги, и всё тело ноет и ноет. Дни ненормированные, от зари до спелых звёзд.
- В городе, - доказывала она сестре, - работают восемь часов с перерывом на обед, да и праздники и выходные дни твои.
После войны, когда муж не вернулся домой, и, получив повестку, что её Архип пропал без вести, она, прожив ещё несколько лет в селе, так и не дождавшись мужа, окончательно решила уйти в город. Нашла по подсказке прохожих ремстройконтору, где в ней увидели работящую женщину и приняли по её заявлению подсобной рабочей на стройку. Дали временное жильё, где она и стала жить с дочерью Ниной и сыном Виктором, которых по привычке, заложенной ещё в селе, звала по-своему Нинкой и Витькой.
Техники в городе не хватало и стройматериалы приходилось носить в вёдрах или на носилках. И хотя за рабочий день уставала не меньше, чем в колхозе, а плечи и поясница по-прежнему ныли, она старалась идти домой легко и бодро. В выходной день отдыхала и встречала сестру, которая из села приезжала в город на колхозной подводе, управляя лошадью, но не в гости, а продать на рынке города свинину или овощи: в колхозе за работу начисляли трудодни. Если сестре не удавалось продать все продукты, она оставляла их Акулине, а из города везла своим детям гостинцы: конфеты, пряники и цветные карандаши с тетрадями или альбомами для рисования. Племянникам из бумажных кульков тоже перепадали гостинцы: по две конфетки и прянику.
Акулина Ивановна угощала сестру чаем с мелко наколотым рафинированным сахаром из небольшой круглой баночки от леденцов. Она не была жадной, но ей хотелось накопить денег на мебель для новой квартиры, которую ей обещало начальство. И она копила, отказывая во многом прежде всего себе. Она по-прежнему не уставала удивляться, что её дочь не могла писать грамотно.
- Как же так получается, - рассуждала она, - по всем предметам четвёрки и пятёрки, а русский язык и на тройку не знает. И снова ей надо учиться в пятом классе. Скорее бы заканчивала учёбу в школе и шла бы со мной на работу.
Но Нинку на второй год больше не оставляли. Она переходила из класса в класс с тройкой по русскому языку. А годы летели быстро. И, когда дочь успешно закончила семь классов, повела её в ремстройконтору, чтобы вместе с ней работала на стройке. Акулина Ивановна верила в скорое счастье. И вот наконец-то пришло время, и ей выделили однокомнатную квартиру в новом двухэтажном доме на верхнем этаже. И она радостно говорила детям:
- У нас теперь две комнаты: кухня – это одна, и вторая комната идёт сразу через кухню.
И если в кухне была со старой мебелью и старая кровать сына, то в комнате её и дочери стояли новая кровать и мягкий диван, шифоньер и столик с двумя стульями.
- Не всё сразу, говорила она сыну, - будет и у тебя новая кровать.
Но кровати сыну она не купила. Её свалила тяжёлая болезнь. И, очень больная, она умела радоваться, оглядывая новую чистую комнату:
- Я сумела добыть для себя и своих детей счастье. Мои дети будут жить в городе, работать и получать зарплату, а не трудодни… Я делала, что дОлжно, и пусть будет, что будет.
Болела она недолго, две недели. Её похоронили на городском кладбище. Взрослая Нина после смерти матери сменила место работы. Устроилась на махорочную фабрику упаковщицей. Она, часто вспоминая мать, говорила брату:
- Помню, мама, всегда отходила ко сну после того, как засыпали мы, и засыпал огонь в задымлённом очаге, и облака над городом. Ложась спать, мама шептала уверенно, как молитву, одно и то же: «Делай, что дОлжно, и пусть будет, что будет». А у меня, братишка, колотится сердце от счастья, сжимается сердце от боли, а память моя не дремлет. Спасибо маме. Она жила и работала для будущего. Как же мне сегодня заснуть?
- А я вот думаю, - продолжал разговор брат, - что перед самой последней дорогой мы никак не могли отмыть её руки от чёрной земли, от кирпичей и цементного раствора, от кастрюль и чугунных горшков с борщом и кипящей картошкой… Мне видятся её ладони, шершавые и обветренные, и я думаю, сможет ли она с такими руками постучаться в ворота рая.
- Постучалась, и её принял Господь, - обняв брата, утверждала сестра со
слезами на глазах.
Сестра знала, что ключи от счастья – это мечты, воплотившиеся в жизнь.
И мать их осуществила, несмотря на то, что в человеческом счастье всегда есть что-то грустное.
Картина художника Карачарского Николая Прокопьевича
"О нас пишут". 1969г.