Г.Н. Маллалиев,
кандидат филологических наук
ЭВОЛЮЦИЯ ЖАНРА ГАЗЕЛИ
В ТАБАСАРАНСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
Знакомству с газелью как с жанром восточной поэзии табасаранская литература обязана ученому, доктору филологических наук Бейдулле Ханмагомедову. Им переведены на табасаранский язык целый ряд произведений великих восточных мастеров художественного слова – рубаи О.Хайяма, наставления Минин Баху Ширин из поэмы «Хосров и Ширин» Н. Гянджеви, отрывки из поэмы «Семь планет», поэма «Фархад и Ширин» и газели А. Навои.
Первым табасаранским автором, который стал творить в данном жанре, был К. Рамазанов. В поэтическом сборнике «С доброй надеждой» [5], изданной в 1990 г., он вынес на читательский суд около 50 авторских газелей.
В своих газелях К.Рамазанов стремится к соблюдению всех основных жанровых канонов: они состоят из 7 бейтов; преимущественная тема – воспевание любимой; нередко используется редиф. Традиционные газельные мотивы – страдания возлюбленного, описание красоты любимой, пылкая, пламенная любовь, изящные сравнения возлюбленной с птицами, прекрасными животными – также нередки в его газелях. Возможно, единственным отклонением от жанрового канона газели в произведениях К.Рамазанова Э.Ашурбекова называет отсутствие упоминания в последнем бейте поэтического имени (тахаллуса) автора, что, по мнению исследователя, сделано сознательно: «упоминание имени в конце газели подобно Хафизу, Джами, Дехлеви и др. показалось бы претензией поставить себя в один ряд с этими великими мастерами», кроме того, этот прием употреблялся раньше в ашугской поэзии; а с возникновением письменной литературы необходимость указывания таким образом своего авторства отпала. [2, с. 115–116].
К примеру, в газели «Трогать мое раненое сердце разве можно…» («Зиян али йиз кIвак кучуз хай шулин…») соблюдены практически все жанровые требования. Душевные муки влюбленного лирического героя, крайняя степень его отчаяния передаются через яркие и реалистичные по своей жестокости гиперболические образы терзаемого физического тела: сердце с открытой раной, погружение влюбленного в кипящую смолу, бросание живьем в горящее пламя, кипящее в казане, как мясо, тело, скорбные вздохи, своей интенсивностью образующее «облако, которое закрывает солнце» [5, с. 27].
Редиф разве можно? («хай шулин?») подчеркивает жестокосердность возлюбленной, играющей, как кошка с мышкой, с душой лирического героя и без повода обижающей его: Трогать мое сердце с раной разве можно, / В горящую смолу бросать меня разве можно? («Зиян али йиз кIвак кучуз хай шулин, / Убхьру гъирик узу китуз хай шулин?»); С моей душой, что кошка с мышкой вытворяет, / Вытворяя, счастливые дни губить разве можно? («Йиз рюгьнякан гатди кьюлкан aпIpудар /АпIури шад йигъар ккутIуз хай шулин?») [5, с. 27].
В изданную в 1998 году книгу «Свет и тени» К.Рамазанов, помимо опубликованных в предыдущем сборнике газелей, включил новый цикл, состоящий из 18 газелей. По тематике и своей тональности они качественно отличаются от первого цикла. Если тема первого цикла полностью соответствует газельной традиции – это воспевание совершенств любимой и изображение любовных мук лирического героя, то во втором цикле любимая становится объектом воспевания только в двух газелях: «Дрожишь, когда любимая тревожится» («ГукIни шулу, ярик гъалаб гъабшиган»), «По небу летаю ради твоей любви» («Завариан тIирхураза яв аьшкьназ…»).
Любовные терзания лирического героя в новом цикле уступают место душевным мукам и страданиям, которые вызваны несовершенством мира и царящей в нем несправедливости, отсутствием гармонии в устоявшемся порядке вещей, то есть любовная тематика сменяется социальной: «Запутались дела, начало мира невозможно найти…» («Гъяхьна ляхнар, дюн’яйин кIул бихъурдар»); «Светлое намерение попадает под тень, какой выход…» («Сирникк ккабхъра аку ният, фу чара…»), «Почему мир безжалостно стал упрям…» (Дюн’я гьапIуз инсафсузди дубхьна терс…») и др. [6, с. 17].
Несправедливое устройство мира, утрата им гармоничной цельности, нарушение нравственного порядка переданы через образы, отражающие разные аспекты общественной жизни: Мало осталось радостных голосов детей («ЦIибтIан имдар бицIидарин шаду сес»); Новые обжоры появились на свете, / Чью мерзкую жадность не утолить ничем. («ЦIийи жадлар удучIвна дюн’йиз / Сабдиканна адрабцIрудар мурдал нефс»); Да ни встретится не знающий Каабу, веру человек, / Когда разговаривает, хорошее-плохое не знающий человек. («Раст даришри Кьибла, иман агъдру кас, / Гаф апIруган, ужуб-харжиб аьгъдру кас») [6, с. 19] и т.д.
В состоянии смятения пребывает и лирический герой, с прискорбием наблюдающий все это: Легкого для сердца ни единого дня не имея, / Скорбью полон вот мой двор. («Рягьят йигъ кIваз гьич сабкьана адарди / Хажалатну абцIна магьа йиз гьяят»); Когда тысячи мыслей грабят тело, / Откуда взяться рудникам с удобствами? («Агъзур фикри апIурайган жан тIараш, / Гъулайвалар айи мядан гьапIруб шул?»); Будто в горле кость, (тяжело) идет / Окрашенный скорбью в черный цвет каждый вдох. («Дюднигъ кIураб гъяйиганси гъюрайиз, / Гъамру кIару рангнак кипну гьар нефес») [6, с. 16].
Исцеляющей силе слова, его созидательному началу посвящена газель «Хоть и живут на земле, почему не знают люди…» («Жил’ин алшра, инсанариз аьгъдар гьаз…»), в которой автор призывает внимательно обращаться к словам, разумно распоряжаться ими. Семантически – как антоним – соотнесена с нею другая газель «Ломкого человека замораживающие слова…» («Уьргъру инсан аргъурайи гафари»):
Уьргъру инсан аргъурайи гафари,
Пис кьаст алди рагъурайи гафари.
Я бисуз рижв, я дивуз кIан ккадарди,
Ккабхъу йишвахь жаргъурайи гафари.
Саб мискьалкьан инсаф кIуруб алдарди
Агъзур рюгьяр уьргъюрайи гафари.
Рягьимлувал дубгну мурдал парс алди,
Чиркин кIваан гъягъюрайи гафари.
Гъиву йишвак карсуз кIури сарс алди,
Халкьдин машар чIяргъюрайи гафари.
СелитIанна гизаф зарар хурахьуз
Сагъ ниятар чIюргъюрайи гафари.
Анжагъ чIуру мурдал хабрар хурахьуз
Марцци кIваан дяргъюрайи гафари [6, с. 22]
Ломкого человека замораживающие слова,
Со злым умыслом разбрасываемые слова.
Ни хвоста, чтоб схватить, ни дна, чтоб поставить, не имея,
Где попало бегающие слова.
Ни толики пощады не имея,
Тысячи душ ломающие слова.
Потеряв сострадание, из покрытого мерзкой ржой
Грязного сердца идущие слова.
С зазубринами, чтоб, брошенные, втыкались
Лица народов раздирающие слова.
Больше, чем сель, урона приносят нам
Здравые намерения разрушающие слова.
Лишь злые, подлые новости нам приносят
Идущие не из чистого сердца слова.
Таким образом, в газельном творчестве К.Рамазанов налицо определенная эволюция жанровой тематики: от традиционной любовной темы он переходит к художественному осмыслению в рамках газельного жанра социально-нравственных и культурных проблем.
Более ощутимые новации в традиционный восточный жанр вносит в своих газелях Айдын Ханмагомедов, пишущий на русском языке. Газельный жанр в ханмагомедовском творчестве представлен достаточно широко: помимо газелей в чистом виде («Русская газель», «Газель») им созданы новые жанры – газельные восьмистишья и газельный сонет.
В «Русской газели» поэт пытается совместить две поэтические традиции – восточную и русскую:
Русская газель
Берёза, о тебе не сложены доселе
на русском языке певучие газели.
Запали в душу мне и твой прощальный взгляд,
и белоснежный стан, и лиственные трели.
Ах, без тебя, увы, берёзовость сама
возможна лишь в мечтах, а не на самом деле.
Как робкая листва, впервые о тебе
газельные слова во мне зашелестели.
Чтоб ты смогла понять восточные стихи,
они сложились так, как будто обрусели. [8, с. 12]
В разработке традиционного для русской поэзии образа березы автор прибегает к поэтике восточной газели: между собой зарифмованы первые две строки, далее рифмуются только вторые строки по газельной схеме аа ba ca da ea. То есть двустишья – структурные единицы не разбитого на бейты стихотворения ¬– по своей смысловой завершенности и способу рифмовки выступают как функциональные аналоги газельных бейтов.
Традиционные газельные мотивы – воспевание возлюбленной, противопоставление лирического героя и героини – также имплицитно присутствуют в стихотворении. Береза в русской поэзии, как известно, ассоциируется с девушкой/невесткой, поэтому эпитеты березовость, белоснежный стан, лиственные трели – это, по сути, те же самые традиционные газельные эпитеты, используемые для описания красавицы, но адаптированные к русской поэзии («как будто обрусели»).
Типичная газельная коллизия – стремление лирического героя слиться с предметом своего желания, преодолеть разделяющую их пропасть, и невозможность его осуществления – присутствует и здесь: это и запавший в душу прощальный взгляд березы, и березовость, что «возможна лишь в мечтах, а не на самом деле».
В то же время отклонением от жанрового канона можно считать наличие в «Русской газели» некой тематической «сюжетности», тогда как бейты в газели «обладают автономностью… при этом господствует ассоциативная свобода сочетания бейтов, представляющих собой разные мотивы» [8, с.194].
Аналогичное линейное развитие темы можно проследить и в другой, одноименной, газели А. Ханмагомедова. Описание встречи с возлюбленной – так называемый газал, который подразумевает соответствующую – высокую или сокровенную – тональность, автор заменяет фривольной сценой в цирюльне, где женский парикмахер, с которым «не всякой особе доступно общенье», проводит кистью «по чутким ресницам, по хрупким ногтям вдохновенно», карандашным взмахом «темнит золотистые брови» клиентки, бреет «в угоду красотке подмышки» и даже опускается «до сути ее основной», но получает звонкую оплеуху. Субъектом действия в тексте вместо страдающего лирического героя, влюбленного в недоступную красавицу, выступает ловелас-цирюльник, главной целью которого является не воссоединение с любимой, а переживание прекрасных мгновений:
Но в ту же минуту щекою ловлю оплеуху,
которая в сердце серебряной стонет струной.
Но миг пережитый от этого только прекрасней,
как гневные очи клиентки моей неземной.
Прощайте, богиня, не пачкайте пальцы о деньги,
мне, кроме мгновений, не надобно платы иной
[8, с.7].
Таким образом, в «Газели» А.Ханмагомедова поэтика восточной газели подвергается пародированию: платоническое преклонение перед объектом любви огрубляется до эротизма; соответственно, происходят изменения в субъектной структуре – страдающий влюбленный заменен сладострастным и готовым на риск цирюльником; стремление телесного воссоединения с возлюбленной – стремлением получить эстетическое наслаждение через переживание прекрасных мгновений.
Определенную роль в эволюции газельного жанра в табасаранской поэзии сыграла созданная А.Ханмагомедовым новая разновидность миниатюры – газельное восьмистишье.
Система рифмовки в нем идентична газельной: аbcbdbeb. Тематика восьмистиший – любовная; во многих из них присутствуют восточные мотивы. Героиня всех миниатюр – дева, которая предстает в разных обличьях: то грустящей у окна, то с утра садящейся за парту и книги, «где скучные цифры и просто брехня», то напрашивающейся «на чай и халву». Но во всех миниатюрах одно неизменно в характере героини – это страстная любовница, которая «и с ног изумительна, и с головы», «светла и подобна странице, что вся для газели и вся для пера», «от пят до макушки вся из огня», «белоствольна и стройна». В ней всегда присутствует некая тайна, которую автор пытается передать по-восточному пышными эпитетами и сравнениями:
3
Шалунья, а тень от тебя как чадра,
которую сбросила ты до утра.
Посеяны маки, невинные маки
на синей лужайке ночного ковра.
Над нами лукаво сияет окошко,
где светится месяц, похожий на бра.
Ты тоже светла и подобна странице,
что вся для газели и вся для пера.
5
О дева, когда ты грустна у окна,
ты свечка, на пике которой луна.
Похоже на пламя ночное светило,
а ты белоствольна под ним и стройна.
Две талые капли с горящей вершины
подобны слезинкам с незримого дна.
Все лучшие думы мои мотыльками,
а грешная дума уже сожжена [7].
В газельных восьмистишьях А. Ханмагомедова использован и традиционный для восточной поэтики прием упоминания предшественников, обращавшихся к раскрываемой теме. Тем самым автор, с одной стороны, воздает дань уважения им, а с другой стороны, состязается с ними «в шлифовке алмаза», под которым в данном случае выступает традиционный любовный мотив, получающий к тому же и философскую подоплеку:
4
Саади как путник, а дева как путь,
где губы не в губы, а в голую грудь.
Есенин, узнавший от Шаги об этом,
не понял святую и скрытую суть.
Ведь женские губы как дивные розы,
от коих Саади сумел увильнуть.
В них царствие кривды, где даже признанье,
где даже молчанье не чище, чем муть [7].
В жанре газели в 2000-ые годы пробует свои силы и поэтесса Эльмира Ашурбекова. Главная тема ее газелей – страдания лирической героини, вызванные холодностью возлюбленного. Интенсивность ее душевных и физических терзаний автор передает гиперболическими образами, которые в то же время реалистичны из-за своей выраженной физиологичности, уподоблениями в русле фольклорной поэтики:
Дердну кIафнар утIурччвнайиз кIвантIариз,
Ишбу диркьи ранг йивнайиз кIалбариз.
Рукьариъ нахширси, гъалабнаъ абхъну,
Баркаван рюгь илтIибкIнайиз зийнариз.
Гъюдли ахин мурзар али гъарз дубхьна
Гюзгюси чIилли духьнайи нивкIариз.
Ярхи йигъар гъирагъ адру чюлси ву,
Ялгъузди чюл хътипуз сабур имдариз.
Пис аьгьвалат чулси уз’ин алабхъна,
Дид’ан удучIвуз урч бихъурадариз. [1, с. 43].
Из-за горя волдыри выскочили на моих губах,
Из-за плача оранжевый окрас приобрели мои черты.
Как зверь в капкане, пребывая в тревоге,
Благодатный дух мой превратился в рану.
Мягкая постель моя стала скалой с острыми краями
Для истончившихся, как стекло, снов.
Долгие дни подобны бескрайней степи,
В одиночку преодолеть степь уже нет терпенья.
В злой ситуации, как в неводе, запуталась я,
Выйти из нее щели не нахожу.
Классическая для газельного жанра ситуация в 6 бейте неожиданно осовременивается: Один твой голос оживил бы меня, / Сколько же мне ждать твоего звонка? («Саб яв сесну апIидийзу къутармиш, / Фукьан ккилигуза увхьан зенгариз?») [1, с. 43].
Жестокости возлюбленного, который губит любовь лирической героини, посвящена газель «Что ж я такого тебе сделала…» («Гьадмукьан аьхюб фу гъапIну узу увуз…»).
В развитии лирической темы отчетливо выделяется несколько фаз. В первых двух бейтах героиня вопрошает возлюбленного, в чем ее вина, что он так бездушен и жесток с ней; в третьем и четвертом бейтах декларируется сила любви к нему – «Мои мысли, сердце, дыханье полны тобой» («Йиз фикрар, юкIв, нефес увухьди ацIна»), из-за которого ее «печаль стала скорбной тайной, которую ни решить нельзя, ни бросить» («Духьна увкан йиз перишан гьамлу сир / Я гьял апIуз даршлуб, ясан ккатIабхьуз») [1, с. 44]. В пятом и шестом бейтах измученная героиня мечтает забыть о своей страсти:
Пагь шуйишки дердлу фикрар йиз кIвалан.
Хифралан гьаркв алдапIруси, алдауз.
Вая шуйиш уву йиз сакъур кIваан,
Беълийин гил адабгъруси, адагъуз [1, с. 44].
Ах, если бы можно было скорбные мысли с души,
Как скорлупу с ореха, скинуть.
Или ж можно было тебя из моего слепого сердца,
Как косточку из вишни, вынуть.
Однако в заключительном бейте героиня отметает свои надежды и признает невозможность их осуществления – тем самим автор добивается соблюдения жанрового требования газели, а именно невозможности разрешения любовной коллизии: «Моя душа пристрастилась к твоей душе, / И я уже ничего не смогу с этим поделать» («Йиз рюгь яв рюгьниин гъабхьну дадалмиш, / Сарун шулдар узхьан фукIара апIуз» [1, с. 44].
В газелях Э. Ашурбековой, таким образом, выдерживаются жанровые требования к поэтике, формальной структуре и содержанию газели. В то же время в плане субъектной организации ее газели отличаются от классических: традиционный лирический герой, страдающий от любви к красавице, в газели заменен лирической героиней. Однако это нельзя считать нарушением жанрового канона, так как подобная «"замена" ролей в газелях существовала еще в ХV веке, когда появились тюркские поэтессы, творившие в жанре газели, как-то: Михри-хатун (ок. 1456-1512), азербайджанская поэтесса Натаван (1830-1897) и другие» [4].
Поэты не просто стремятся соблюсти жанровые каноны газели, но и пытаются обновить ее содержание, создать новые жанры на основе смещения признаков газели и других жанровых форм.
Литература: 1. Ашурбекова Э. Оставь мне место в сердце своем. – Махачкала: Дагестанское книжное издательство, 2010. –304 с.; 2. Ашурбекова Э.А. Поэтика современной табасаранской лирики: диссер. ... канд. фил. наук: 10.01.02. – Махачкала, 2005. –179 с.; 3. Бройтман С.Н. Теория литературы: учеб. пособие для студентов фи-лол. фак. высш. учеб. заведений: в 2 т./ под ред. Н.Д. Тамарченко. – Т. 2: Бройтман С.Н. Историческая поэтика. 3-е изд., стер. изд. М.: Издательский центр «Академия», 2008. –368 с.; 4. Попова М. "На губах твоих, горящих подобно берегам с саранками…". Особенности якутских жанровых форм, заимствованных из восточной поэзии (на материале творчества современных поэтов // Историко-географический, культурологический журнал «Илин», № 2 (49), 2006 г. URL: http://ilin.sakhaopenworld.org/2006-2/80.htm (дата обращения: 09.12.2015); 5. Рамазанов К.С доброй надеждой. –Махачкала: Дагестанское книжное издательство, 1990. –112 с.; 5. Рамазанов К. Свет и тени. –Махачкала: Дагестанское книжное издательство, 1998. –212 с.; 6. Ханмагомедов А. Из цикла "Газельные восьмистишья" // Сайт поэта Айдына Ханмагомедова URL: http://khanmagomedovy.narod.ru/index/0-15 (дата обращения: 11.12. 2019); 7. Ханмагомедов А. Иная акварель: стихи. –Дербент: Издательство «Юпитер», 1995. –31 с.
Вестник кафедры литератур народов Дагестана. Сборник научных трудов. Выпуск 14. Махачкала, 2019. Страницы 50-56.