…А Родина была иной;
стояла перед ней, усталой, -
неопалимой купиной,
неокупаемой опалой;
похмельем во пиру чужом,
кривым путем к сибирским рудам,
фантомом, снежным миражом,
стальным чудовищем и чудом.
Париж… и пражские мосты…
и жизнь ее – такая малость! –
вино, и море, и цветы,
стихи и звезды – все казалось
ненужным в шуме бодрых дней,
среди тяжелых шестеренок,
меж механических людей,
идей крикливых и бессонных,
смертей и мук. Потом война
зловонной тушей навалилась.
Не приняла ее «вина»
неискупаемую «милость» -
в эвакуации, в тоске,
внимать тому, что ошалело
в голодном, грязном городке
из репродуктора гремело.
Она умолкла. И слова
молчали, и глаза застыли.
Луну немые дерева
на страшном небе шевелили.
Молчали ночь, река, земля,
и дом, и лампа вполнакала.
и лишь петля, одна петля
тихонько истину шептала.